анданго-28.pdf · PDF fileУчредитель, менеджер проекта, издатель — Валерий ГАЕВСКИЙ Редактор Юлиана ОРЛОВА

Новому времени —новые открытия

New times —new discoveries

28ТО «КаФКа»Симферополь

2016

Фаndan

го

VivaImaginatia!

КЛУБ ФАНТАСТОВ

К Р Ы М А

Учредитель, менеджер проекта, издатель —

Валерий ГАЕВСКИЙ

Редактор

Юлиана ОРЛОВА

Заставки к рубрикам — Дмитрий КАРПЕЧЕНКОФото на обложке (Г. М. Прашкевич): «Красный сфинкс»

Дизайн обложки — Влад ГОР

Макет, корректура, вёрстка — Валерий ГАЕВСКИЙ, Юлиана ОРЛОВА

ЖУРНАЛ «ФАНДАНГО»Свидетельство государственной регистрации

КМ № 1107 от 22.04.2005 г.ISBN 966-572-849-0

Почтовый адрес редакции: Россия, 299053, Севастополь,

ул. Меньшикова 90/40. Тел.: +7-978-827-54-19, +7-978-040-74-69

E-mail: [email protected]

Информация о КЛУБЕ ФАНТАСТОВ КРЫМА,фэнзине и фестивале ФАНДАНГО на сайте:

www.fantclub.ru

Все права учтеныПри перепечатке ссылка на фэнзин обязательна

3

Клуб и его обитатели| Творческие мастерские

Выдающемуся российскому писателю, поэту, биографу, «Белому Мамонту» фэндома,

ГЕННАДИЮ ПРАШКЕВИЧУ — 75 лет!Клуб фантастов Крыма, редакция журнала «Фанданго», друзья писателя поздравляют Геннадия Мартовича с этой замечательной юбилейной датой, желают ему

неизменного творческого успеха, здоровья и многих лет! И да хранит его Имагинация — муза всех фантастов!

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

4

Владимир БОРИСОВг. Абакан, Россия

ПОБЕДИТЕЛЬ ОВОЩЕЙ

Геннадий Мартович любит рассказывать истории. А народ любит его слушать. Как-то так получается, что если Геннадий Мартович расска-зывает историю, которую ты уже слышал раньше в его исполнении, то история эта приобретает какие-то новые оттенки, детали и подробности, но всё равно выглядит очень убедительной. Даже если вдруг оказывается, что раньше всё было не так. Поэтому не ждите от меня каких-то рази-тельных откровений. Рассказываю как помню. То есть просто пытаюсь вторить самому Геннадию Мартовичу.

Когда я впервые попал в квартиру Геннадия Мартовича в Академго-родке, первым меня встретил кот. Очень серьёзный был котяра. Обошёл меня, что-то прикинул и на всякий случай потёрся об мою ногу. Кота звали Гомбоджап Цыренджапович. Геннадий Мартович обрадованно сказал:

— Ну, признал тебя Гомбоджап. А то был тут один начинающий пи-сатель, так Гомбоджап ему в портфель напрудил. Не уважил, значит. А тебя признал. Проходи.

Правда, за столом Геннадий Мартович тут же вогнал меня в краску:— Вот ты говоришь: «Геночка — дурачок, Геночка — дурачок»…Я, естественно, кинулся оправдываться, мол, да никогда в жизни,

да разве я позволю, да что ты такое говоришь?!!А он радуется, в ладоши хлопает.Хорошо, спасла меня Лидия Григорьевна, жена Геннадия Мартовича:— Володя, вы не обращайте на него внимания, это он шутит так.А я чуть водкой не подавился.Но Геннадий Мартович тут же меня подбодрил:— Ты пей, пей. Я специально для тебя эту бутылочку держу. Лида

хотела было недавно водочки выпить, я ей не разрешил, никак, говорю, это невозможно, это для Володи.

Позже я узнал, что хитрому приёму насчёт водочки Геннадий Мар-тович научился у Георгия Гуревича, который всегда угощал Прашкевича, когда тот оказывался в Москве.

На Волгаконе, зайдя как-то поутру в номер Геннадия Мартовича, я услышал от него душераздирающую историю.

Проснувшись, Геннадий Мартович почувствовал слабость во всём теле, уж больно трудным был предыдущий день. Но вспомнил, что в хо-

5

лодильнике должна стоять бутылочка коньяка. Он собрал все свои силы, свалился с кровати и пополз к холодильнику из последних сил. В общем, показал себя Настоящим Человеком. Полз, терял сознание, но превозмо-гал и продолжал трудный путь. Добрался до холодильника, сделал по-следний решающий рывок и открыл дверцу. А надо вам сказать, что на Волгаконе нас постоянно угощали арбузами. Этих арбузов там было ви-димо-невидимо. И что же увидел Геннадий Мартович, когда открыл холо-дильник? А увидел он, что всё пространство в агрегате занимает огром-ный арбуз, который преграждает доступ к коньяку. Заплакал Геннадий Мартович, упал ничком, но всё-таки собрался и вступил в жизненную схватку с вредным противником. Долго ли, коротко ли, но ему удалось всё-таки выпихнуть арбуз, дотянуться до бутылки и откупорить крышку. Завершил рассказ Геннадий Мартович словами:

— И тогда я понял, что человек разумный всегда победит овоща!Слова эти стали ударным лозунгом Волгакона.Но вот что самое забавное в этой истории. Одноместный номер, в

котором обитал Геннадий Мартович, был, наверное, самым маленьким из всех существующих одноместных номеров. Достаточно сказать, что Ген-надий Мартович в горизонтальном положении мог разместиться в нём лишь по диагонали. И для того, чтобы добраться до холодильника, ему достаточно было просто сползти с кровати. Но такова была убедительная сила его рассказа, что я, находясь в том самом номере, ни на секунду не усомнился в правдивости его рассказа о преодолении всех препятствий.

Геннадий Мартович объездил нашу планету во всех направлениях. Естественно, неоднократно бывал он и в Хакасии. Я тут живу почти всю жизнь, но Геннадий Мартович сразу нашёл такое, о чём я даже и не дога-дывался. И специально зафиксировал для меня:

«Хакасия. Степь, ветер. Сумеречный горизонт. Ветер разводит вол-нами травы. Человек любит не жизнь, говаривал Платон. Человек любит хорошую жизнь. Там и тут разбросаны по холмам древние фаллические изваяния. На каменном, двухметровом, на самом верху выведено губной помадой: «Оля была здесь». Это, наверное, и есть жизнь, Володя».

В родном Академгородке Геннадий Мартович живёт чуть ли не с его основания. Он приехал туда, естественно, «чтобы стать крупным учё-ным». В советские времена была такая хитрость: на работу не принимали без прописки, а тех, кто ещё не устроился на работу, нигде не прописыва-ли. Пришлось и Геннадию Мартовичу проявить маленькую хитрость: он приехал в Академгородок с рекомендательным письмом академика Дми-трия Ивановича Щербакова (большого знатока и любителя Жюля Верна,

Победитель овощей

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

6

между прочим). И Геннадия Мартовича приняли на работу. Он работал в лаборатории отдела стратиграфии и палеонтологии, жадно читал книги в библиотеке СОАН, а ночевать ходил на железнодорожный вокзал, ни-какого жилья у него не было. А ещё он там сочинял стихи. Удивительное было время! И люди там были удивительные. С особенным юмором. В од-ной из книг Геннадий Мартович приводит такой диалог того времени:

Ю. Б. Румер (прощаясь): Геннадий Львович, непременно позвоните!Г. Л. Поспелов (роясь в карманах): Телефон… Чем записать телефон?Ю. Б. Румер: Не надо записывать. Вы легко запомните номер. Мой

телефон запоминается легко. Пятьдесят восемь двадцать пять.Г. Л. Поспелов (изумлённо): Соответствует?Ю. Б. Румер: Полностью! И статья, и срок.(Для поколения NEXT, наверное, нужно пояснить, что была такая

статья в Уголовном кодексе СССР, 58-я, за которую иногда давали 25 лет лагерей.)

Геннадий Мартович любит водить гостей по Академгородку. Он всё там знает. В один из последних моих приездов туда он повёл меня к «мышке, которая всем гостям Академгородка вяжет варежки». Внутренне посмеиваясь, я не стал вслух высказывать своих сомнений. Знаю я Генна-дия Мартовича — у него самое фантастическое неожиданно становится явью. И что же? В сквере у Института цитологии и генетики сидит мышка почтенного возраста, в очках на кончике носа, и что-то вяжет. Правда, при-смотревшись, можно понять, что вяжет она не варежки, а двойную спираль ДНК. Этот памятник лабораторной мыши поставлен в знак благодарности за вклад в изучение генов животных и разработку новых лекарств.

А чюхчи в сендухе рассказывают детям сказку: летел гусь, увидел в тундре Прашкевича, сел рядом с ним, долго на Прашкевича смотрел, ничего в Прашкевиче не понял и полетел дальше.

Владимир Борисов

7

Алексей ГРЕБЕННИКОВг. Новосибирск, Россия

НЕ МОГУ ПИСАТЬ

Посвящается Г. М. Прашкевичу

Тяжёлый выдался сегодня день. Домой прихожу выжатый, как ли-мон, как тряпочка. Поднимаюсь в кабинет. И снова — здравствуйте! Мне бы тишины и покоя, а тут опять он. Развалился в моём любимом кресле с бокалом коньяку в руке и радостно кивает навстречу.

— Как прошёл день, дорогой Алексей Иванович?!— Отвратительно.Ответа он не слушает, ответ ему неинтересен. Он всё о своём.— Я тут подумал, вы могли бы взяться за по-настоящему масштаб-

ную вещь, Алексей Иванович!Он лукаво смотрит на меня, выдерживая томительную паузу. Как он

попадает в мой кабинет, уму непостижимо. Почему, я знаю. Не знаю как.Сажусь за стол, подпираю голову руками, беседы не избежать.— Какую ещё, блин, вещь, масштабную?Он значительно жуёт губами, весомо роняет:— Мораль. Морали не осталось? Или появилась новая? Или люди

изменились? Мне кажется, вот тема, которая волнует широкие читатель-ские массы.

— С чего бы они изменились, люди? Поневоле втягиваюсь в дискуссию, эти полчаса, пока он здесь, в

любом случае как-то надо провести. — А вот вы и напишите об этом! Мол, всё меняется, но не человек.

Вечные вопросы мучают его, всё те же. Включая мораль. Напишите! С при-сущим вам юмором.

— Всё вы путаете. Нет у меня юмора, и не было. Вот у него был, — киваю на портрет деда на стене, — ещё какой юмор!

— Ах, ну да! — смущённо говорит он. — Вы так похожи!И чтобы скрыть растерянность, просит: — А плесните мне ещё коньяку!— Зачем вам коньяк, вы всё равно не пьёте!— А вы всё равно плесните, мне будет приятно.Делаю вид, что подливаю ему в бокал.Молчим. Он «греет» двумя ладонями бокал, медленно покручивая его.

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

8

— Ах, Алексей Иванович, думал ли я, что фразу: «писатель живёт в своих книгах» надо воспринимать так буквально! — печально произно-сит он, делая вид, что нюхает «свеженалитый коньяк».

Вот неугомонный, чего ему ещё надо?! Его именем названы улицы и библиотеки, школы и премии. Жил бы лучше себе в «Википедии», пу-гал пользователей, а не меня.

Передавая мне завещание, мой дед «честно» предупредил:— Ты, это, в комплексе всё забираешь, сечёшь? В неразъёмном, так ска-

зать, пакете, уловил? Не только моё состояние, фабрики-заводы-пароходы, но и этот дом, эту библиотеку, эти книги и всё, что находится в них, понимаешь? Хоть часть продашь или потеряешь, лишишься всего. Такое условие, смекнул?

Не смекнул. Знал бы, что входит в «комплект», может, отказался бы.— Опять задумались, Алексей Иванович? Правильно, надо поду-

мать, прежде чем изливать свои мысли на бумагу!Ах ты!— Да не умею я писать! Физически! И бумаги нет давно! Двадцать

второй век на дворе! Полдень.Я почти кричу.— А вы не отчаивайтесь. Пробуйте. Я уверен, у вас получится.

Раньше же получалось.— Это у него получалось, — киваю на портрет деда, — а у меня

болезнь, не помню, как по латыни, боязнь написания слов. Он мне не верит. — Я слышал, как вы говорите, я помню наши беседы. Диктуйте на

диктофон, возьмите секретаршу. Только не красивую, а то ещё женитесь, как Достоевский!

Он хихикает, довольный своим остроумием.— Ладно, мне пора! — он завершает беседу, начиная потихоньку

растворяться в воздухе.— До встречи! — приглушенно доносится последняя фраза.Да уж, «до встречи»! Чтоб ты пропал.Наливаю настоящий реальный коньяк. Надо успокоить нервы.

Делаю большой глоток. Молчу пять минут, закрыв глаза. Потом щёлкаю пальцами.

— Ваш дневник, записываю! — приятный мягкий женский голос раздаётся из недр стола.

— Мой деда, самых честных правил, когда не в шутку занемог...Неплохая фраза, а? Может, мне и вправду заняться сочинитель-

ством, как вы полагаете?

Алексей Гребенников

9

Александр ЕТОЕВг. Санкт-Петербург, Россия

О ПРАШКЕВИЧЕ

Начну с анекдота.В купе поезда Москва — Ленинград едут четверо — трое мужчин

и женщина. Причём один из мужчин негр. Раздаётся робкий стук в дверь, в купе заглядывает молодой человек, пробегает взглядом по лицам четве-рых пассажиров и так же робко, как и стучался, спрашивает: «Простите, а Нина Матвеевна Беркова кто здесь будет?» На что мужчина, самый из всех высокий, широкоплечий, представительный, с бородой, смотрит на него без улыбки и с каменным лицом отвечает: «Я».

Анекдот взят из жизни. История, произошедшая в поезде, правди-ва до последнего слова. Я её слышал едва не из первых уст, потому что сам стоял тогда на платформе и ждал прибытия московского поезда.

Высокого, широкоплечего, бородатого, а главное, весёлого челове-ка звали Гена Прашкевич. Конечно, Геной стал он намного позже, тогда для нас, молодых писателей, едущих на семинар в Дубулты, был он Ген-надием Мартовичем, одним из руководителей семинара, и называл я его на «вы», как и положено называть учителя.

Дело было в 1990 году, осенью. В тот год ленинградский семинар Бориса Стругацкого делегировал

меня на Рижское взморье. Я стоял на вокзале, дожидаясь прибытия руковод-ства, которого я в глаза не видел: с Ниной Матвеевной Берковой, председате-лем семинара в Дубултах, мы общались только эпистолярно, и я знал, по её описанию, что она низенькая, чёрненькая, в шапке (осень), сапогах и пальто.

Прибыл поезд, из вагонов вывалила толпа, я выхватывал из тол-пы глазами низеньких и чёрненьких женщин в шапке, сапогах и пальто. Таких было полперрона, и я уже начал нервничать, когда взгляд мой уловил человека, каких в природе практически не бывает. Лицо и пти-цы и зверя одновременно, седая пиратская борода (их ещё называют шкиперскими), ростом под Дядю Стёпу, он шагал в окруженье свиты низкорослых малокровных созданий, произрастающих на московской почве. Беркова в его присутствии казалась незаметной былинкой с кар-тины художника Верещагина. Это небывалое человечище и называлось небывало — Прашкевич.

Знакомство произошло на вокзале, пока ещё только шапочное. Рю-мочное произошло позже.

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

10

Потом мы ехали автобусом в Юрмалу. Потом пили в Доме твор-чества «Белый аист». Это был другой «Белый аист», не тот, которым травят людей сейчас. Молчаливый латышский бармен наливал его медленно и печально, словно предавал родину. Оно понятно, не прой-дёт и полгода, как он будет наливать «Белый аист» не оккупанту из кровавой Эсэсэсэрии, а гражданину свободной Латвии, сбросившему коммунистические оковы. Хотя вряд ли... Молдавский аист очень ско-ро распушит пёрышки и, пока перелетает границы, потеряет и в каче-стве, и в цене.

В Дубултах я к Прашкевичу не попал, я ходил в семинар к Ми-хайлову. Но, как на всяком подобном сборище, организованном при аппарате СП, главное происходило не в классах, рутинные разборы полётов мало волновали приехавших, — в баре, номерах, где угодно, вот где происходило главное. И редко когда всухую. Не учиться же мы ехали в Юрмалу, мы-то знали себе цену и без учёбы. Каждый из нас был гением, каждый знал единственный верный способ, как достиг-нуть олимпийских высот. Наши идеальные сочинения, которые мы везли с собой, должны были поразить мэтров, доказать нашу литера-турную состоятельность, никто из нас помыслить не мог, что отыщет-ся какой-нибудь негодяй, способный посягнуть на святыню, десятый экземпляр ксерокопии с шестого экземпляра машинописи рассказа о космических пауках.

Негодяй, конечно, всегда отыскивался, негодяем оказывался лю-бой из нас, понимающий, что писать иначе, чем он, — совершать престу-пление против литературы.

Помню, был такой Вячеслав Михайлов, тоже из Ленинграда, он приехал, обременённый грузом визитных карточек с титлом «Writer», грозно предваряющим имя. Так вот, кто-то на семинаре в Дубултах на-звал его повесть свалкой, где чего только не найдёшь, копаясь, — экзо-тический берег моря, таинственных незнакомок в масках, таинственного старика в колпаке со звёздами, который ходит, пугая прохожих фразой: «Ты будешь владыкой вселенной, мы тебя выбрали», обязательное слово «экстаз», сопровождающее сцены любви, и так далее и тому подобное — только хрен разберёшь при этом, чего ради эти кучи навалены.

Михайлов обиделся на весь свет и лежал два дня и две ночи, завер-нувшись в махровое полотенце и не высовывая носа из номера, благо ту-алет был под боком. Больше я про этого writer’а с того времени не слыхал ни разу, наверное таинственный старичок всё-таки убедил несчастного податься во владыки вселенной.

Александр Етоев

11

И подобных несчастных случаев на том семинаре в Дубултах было не один и не два, и все по милости высокомерных уродов, искателей и отыскивателей соринок в божественном глазу у соседа.

О блаженный максимализм юности, когда ты мог, не отводя взгля-да, сказать бездарности: «А ты, брат, бездарен», когда не нужно было пить с графоманами и наше будущее было ясно и празднично, потому что впереди была вечность.

Это позже мы смиряемся с фактом: да, конечно, писатель он ника-кой, но зато как человек — золото! А тогда мы не видели человека: если ты сочинял на двойку, то считалось, и человек ты двоечный, и «не жела-ем с тобой на лавочке сидеть». Почти как в формуле писателя Столяро-ва, был такой семинарист у Стругацкого: «Плохой писатель суть плохой человек».

Выше я написал про Дубулты — о том, что главное происходило не в классах. Шло это, конечно, от школы — от обязаловки десятилетнего обучения, от ежедневного просиживания штанов на не желающих кон-чаться уроках. Когда сын дворничихи Валька Метёлкин гонял по улице на стыренном велике, а ты, как проклятый, сидел над тетрадкой и тёр глазами проклятущие дроби, в которых ни в зуб ногой.

На самом деле, в классах (или на семинарах, так это тогда назы-валось) происходило важное. Нас учили очень нужным вещам. Другое дело, что не все это понимали. Понимание приходило позже. И не ко всем. Действительно, ну с чего это вдруг «прежде чем что-нибудь напеча-тать, надо хорошенько подумать, не будет ли вам лет через десять стыдно за напечатанное»? Убранная в кавычки фраза принадлежит Владимиру Дмитриевичу Михайлову, замечательному человеку, писателю, ныне, увы, покойному. Я помню как сейчас его голос, его трубку, его слова. Фраза была сказана в Дубултах, в том самом, 90-м, году.

Учителя у нас были славные. Сергей Снегов, грузный мудрец, хлебнувший всякого — и клеветы и баланды. Вечерами он одиноко дре-мал в полутёмном холле у телевизора, а мы тем временем в гостиничных номерах благодушествовали под коньяк и под разговоры. И, если честно, побаивались этого искушённого в жизни старца. Он был мудрый змей Уроборос, а мы так, погулять вышли.

С Виталием Ивановичем Бугровым, редактором фантастики из журнала «Уральский следопыт», мне было проще. Он был книжник, и я был книжник. А книжник с книжником — как рыбак с рыбаком или, ска-жем, как охотники на привале. Он расскажет мне историю про «Иприт» (повесть Шкловского и Всеволода Иванова, впервые вышедшая в 1925

О Прашкевиче

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

12

году в Москве), как он приобрёл восемь выпусков в идеале в «букини-сте» на Герцена, не хватало одного, первого. Я ему отвечу уныло, что эти выпуски из моей коллекции, я их лично туда и сдал, позарез нужны были деньги для поддержания последних штанов. С Бугровым мы были равными, несмотря на наши возраст и опыт.

С Прашкевичем было и того легче. Двенадцатилетняя разница в возрасте (мне было тогда 37, ему — 49) не особо сказывается при обще-нии. К тому же Геннадий Мартович рассказчик каких немного. Этим он околдовывал всех — семинаристок особенно.

Я начал с анекдота про поезд. Задача, в общем, неблагодарная — уст-ный игровой жанр переводить в выморочный, бумажный. Излагать анек-доты письменно — это примерно то же, что брякать на балалайке Первый бранденбургский концерт. Спьяну и пьяным слушателям сбрякать, наверное, можно, даже будет забавно, какое-никакое, а развлечение, но будь поблизо-сти кто-нибудь с утончённым слухом, он ведь может и ножичком полоснуть.

Редкий умелец донесёт до середины страницы ускользающую ауру анекдота. Тут важны нюансы. Интонация, жесты, мимика. В основном, профессиональные анекдотчики на бумаге излагать не умеют. Все эти многотиражные сборники и газетные подтирочные издания, в которых анекдоты печатают, — консервация, неуважение к жанру.

Да и любой разговорный жанр плохо смотрится в бумажной одёжке.Возьмите устные рассказы Андроникова. Помните, современники

сожалели, что Андроников на сцене и на бумаге — это роза и фикус в кадке, такая разница?

Или великий Шварц вспоминает о Евгении Рыссе: «И прелесть, и подлинность, и естественность голоса — то, что так радовало, а в те дни (блокадные. – А. Е.) даже опьяняло меня в его устных рассказах, — в сочинениях превращалось в сочинение».

Ну так вот, Прашкевич-рассказчик тождественен Прашкевичу-сло-вописцу. Такое у него счастливое качество. Противоречия между устным и письменным у Прашкевича практически не бывает. Слово, спрыгнув-шее с его языка, так же бодро скачет и по страницам. Многие, кто с Геной общался и слушал его фантастические истории, те же самые фантастиче-ские истории находили в очередной его книге. И читались они так же, как слушались, — словно оживал Генин голос.

Что ж, пора приводить примеры. Пожалуйста, привожу примеры.Вот история про биолога Кармазьяна (вошла в «Малый бедекер

по НФ»):

Александр Етоев

13

«Этот биолог много лет выращивал в нашей институтской теплице длинный и тощий корейский огурец. <...> По большим праздникам со-трудники института отхватывали от овоща огромные куски, называя их закусью, но всегда, к величайшему торжеству Кармазьяна и к не менее великому изумлению всех его оппонентов, бессмертный овощ регенери-ровал, к очередному празднику восстанавливая вес и форму».

Или вот другая его история, про матроса на необитаемом острове.«Один матрос потерпел кораблекрушение. На необитаемом остро-

ве оказалось тепло, росли красивые фруктовые деревья, бегали вкусные небольшие зверьки. Но бедный матрос не мог влезть на дерево и не мог догнать даже самого маленького зверька, так сильно ослабел он от голо-да. Однажды во сне явился к матросу волшебный старичок в шуршащих плавках, связанных из листьев морской капусты. “Не дрейфь, братан, — ска-зал. — Ищи карлика. Ходи по берегу, стучи деревянной палкой по вы-брошенным течением стволам. В одном найдётся дупло, и когда карлик появится…” Нетерпеливый матрос оборвал старичка: “Знаю! Знаю!” И про-снулся. И порадовался, что не дал болтать старому, есть теперь время ис-кать. Побрёл, пошатываясь, по острову, стучал палкой по выброшенным стволам. Думал, истекая слюной: “Выскочит этот маленький урод, я ему палкой в лоб и прижму к песку. Вот, скажу, подавай грудинку. Большой кусок подавай, обязательно подкопчённый. А потом салями, тушёную ка-пусту и корейку со специями. Ну а потом…” И вот из дупла появился карлик. Он был тощий. Он стонал, кашлял и падал в обморок. Настоящий урод. Гордиться можно таким. Увидев матроса, этот урод упал на колени и прошептал, умирая от голода: “Братан, у тебя найдётся жратва?”»

Легко себе представляю мягкий голос Прашкевича и смешинку в его глазах, когда он доходит в своём рассказе до волшебного старичка и плавок, связанных из листьев морской капусты.

Не знаю, спасёт ли красота мир, с красотой вообще вопрос слож-ный, зато я знаю наверняка, что окончательно погубит наш мир серьёз-ность. А более всего опасна унылость — крайнее её проявление. Особо противопоказана унылость литературе.

Так вот, другое счастливое качество писателя и человека Прашке-вича — умение любую важную, серьёзную мысль передать с улыбкой.

Улыбка может быть радостной или грустной, но она не бывает скуч-ной. Когда серьёзное передаётся с улыбкой, у человека мягчает сердце и он вернее перенимает мысль. Когда же тебе с унылой физиономией вдалблива-ют, что правильно, а что ложно, ты невольно отторгаешься от зануды, какими бы разумными доводами он ни улещивал твою заблудшую душу.

О Прашкевиче

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

14

Кстати, насчёт серьёзной физиономии. Следующее счастливое качество человека, о котором пишу, — это игра в серьёзность. С самой серьёзной физиономией Прашкевич излагает вещи невероятные. Или, скажем так, вероятные, но к человеку, которому их приписывает Праш-кевич, отношения не имеющие. Чем вводит многих в душевный ступор. То есть он-то, этот человек, знает, что такого с ним не было и в помине, но окружающие, особенно люди новые, игру в серьёзность принимают всерьёз. Они не догадываются, что эти игры — особенность юмора Ген-надия Мартовича.

Ну, например, заглядывает Прашкевич в номер, доверху набитый люденами (это такие фэны, свихнувшиеся на братьях Стругацких), и об-ращается, скажем, к людену Флейшману:

— Слушай, Юра, ты у меня вчера вечером брал в долг презерватив до сегодня. Гони гондон, нужен срочно.

Вокруг люди незнакомые, девушки. Сидят все такие одухотворён-ные, обсуждают проблему наличия мозгов у летучей марсианской пияв-ки, а тут заявляется Геннадий Прашкевич и требует какой-то гондон.

Флейшман каменеет лицом, у Флейшмана сковывает конечности, Флейшман говорит, заикаясь:

— К-какой г-гондон? Вы, Г-геннадий Мартович, обознались. Не б-брал я никакого гондона.

Нет бы вступить в игру, сказать: извините, Геннадий Мартович, гондон у меня постиран и в ванной на батарее сушится. Высохнет, тогда и верну. А Флейшман впадает в ступор, тем более в присутствии девушек.

В книгах Прашкевич также не забывает эту свою игру, и по вирту-озности исполнения мало кто с ним может тягаться. Вот ещё один отры-вочек из его «Бедекера»:

«Часто имя героя определяет его характер, движет его поступка-ми. Обычно писатель пользуется списком футбольных команд, там фами-лии перемешаны без всякого порядка. Это только Сергей Александрович Другаль, прекрасный фантаст, доктор технических наук, академик и гене-рал-майор, любит изобретать имена сам. Я видел у него листки с такими рабочими набросками, что от них дух захватывало.

Вот, к примеру, сеньор Окотетто. Что к этому добавить?Или сеньор Домингин. Такому можно доверить родную дочь.Или Ферротего. Этот, ясно, изобретатель. Такому день задаётся с

утра, к вечеру он в кондиции. А Липа Жих? Такие, как Липа Жих, нравятся крепким, уверенным в себе мужчинам, если, конечно, Липа Жих — жен-щина. Ещё Мехрецки. Тут тоже всё понятно. Сука этот Мехрецки, а Гло-

Александр Етоев

15

дик и Зебрер — его приятели. Ещё Блевицкая и Шабунио, этих я бы не пустил в дом, нечего им делать в моём доме.

Но если говорить всерьёз, настоящей находкой генерал-майора Другаля, учёного и писателя, была белокурая девушка, порождённая при-хотливой фантазией академика, — добрая, любящая, немножко застенчи-вая Дефлорелла.

“Разбойники вели тихую скромную жизнь”.А с ними — девушка Дефлорелла».

Люди делятся на две категории — принимающие юмор как нака-зание и принимающие его как подарок. Правда, есть ещё и третья кате-гория — не принимающие юмор вообще. Эти третьи — опасные люди, о них лучше для спокойствия промолчать.

Счастливых качеств у Прашкевича множество. Он такая флуктуация этих качеств, что ткни пальцем в любое место его счастьесодержащего ор-ганизма, как оттуда брызнет очередное. Подставляй, как говорится, ладони.

Возвращаюсь к осенним Дубултам.Каюсь, до той осени в Дубултах книжек Гены я не читал вообще.

Вдвойне каюсь, я и с фантастикой стал общаться лишь года за три до Ду-бултов. По нужде. Дело в том, что к середине 80-х я вдруг почувствовал себя великим писателем. Написал двухсотстраничное сочинение о вели-кой реке Фонтанке и двух придурочных недотёпах-школьниках, живущих на её берегах. Но почувствовать — это одно, а быть признанным великим — совсем другое. Чтобы тебя признали, нужен круг единочаятелей-читате-лей, способных оценить твою гениальность.

И вот тут бог послал мне Флейшмана. Да, да, того самого, тогда ещё не людена, а прожжённого спекулянта-книжника, паразитирующего на главной слабости российского интеллигента тех лет. Что-то там он мне впарил втридорога, и я, попавший в спекулянтские сети, поведал Флейш-ману о своих проблемах.

«Нет проблем», — ответил спекулянт Флейшман и рассказал о се-минаре Стругацкого: что, мол, там он со всеми на ты и за руку и Борис Натанович лично консультируется с ним по многим вопросам. «Только чтобы туда попасть...» — вдруг сощурился спекулянт Флейшман, и я подумал, не единым искусством живут писатели с великими именами, потянулся рукой к карману, но Флейшман мою руку остановил. «Чтобы туда попасть, надо предоставить Стругацкому пару образцов своей про-зы. Фантастической».

Особый упор Флейшман сделал на прилагательном «фантастической».

О Прашкевиче

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

16

У меня же к тому времени, как на грех, с фантастикой были прохладные отношения. Кроме классики и братьев Стругацких, я её прак-тически не читал. Да и не знал, что пишется в этом жанре. В чём Флейш-ману мгновенно и повинился.

Флейшман вызвался меня просветить и тут же выложил с десяток имён наиболее продвинутых авторов. Помню, это были Павлов, Тупи-цын, Гуляковский, Головачёв, остальных не помню. В то время (середина 80-х) из флейшмановской большой десятки я не знал ни одного имени. И тут же принялся упущенное навёрстывать. Осилил Павлова, прочёл Гуляков-ского, на Тупицыне не выдержал и сломался.

Зато я понял, как делается фантастика.В общем, сел я за пишущую машинку и бодро сообразил что-то

из жизни роботов. Передал сочинение Флейшману, и тот унёс его на вы-сокий суд. Ответ я ждал, как ждут приговор. Флейшман позвонил через месяц. «Плохо, — передал он ответ. — Но мэтр сказал, что задатки есть. Приходи на Воинова, 18, очередной семинар такого-то».

Так я стал сначала участником, а скоро и полноправным членом этого странного фантастического содружества под названием «Семинар Стругацкого». Оттуда-то меня и направили несколько сезонов спустя ав-тобусом на Рижское взморье.

Первое, что я прочёл из Прашкевича, — был, конечно, «Великий Краббен». Почему «конечно»? А потому, что очень уж хромая судьба была у этой небольшой повести. История хорошо известная. Гена рас-сказывал её не однажды: тридцатитысячный тираж сборника, куда вошла повесть, изъяли и пустили под нож, автора упыри из Госкомиздата отлу-чили от литературы (как будто от литературы можно кого-нибудь отлу-чить) — словом, типичная для советских времён комедия нравов. Мне история с «Краббеном» была тем более интересна, что вся эта цензурная бесовщина в своё время не обошла и меня. Правда, я, в отличие от Праш-кевича, был читателем, не писателем, но — читателем запрещённых книг. На них-то меня и повязали в марте 1978 года.

Если честно, мне было жаль, что я так поздно познакомился с этим автором. Да за одно лишь начало «Краббена» я бы дал Прашкевичу Госу-дарственную премию первой степени, моя бы воля.

«Серп Иванович Сказкин, бывший алкоголик, бывший бытовой пьяница, бывший боцман балкера “Азов”, бывший матрос портового бук-сира типа “жук”, бывший кладовщик магазина № 13 (того, что в селе

Александр Етоев

17

Бубенчиково), бывший плотник “Горремстроя” (Южно-Сахалинск), быв-ший конюх леспромхоза “Анива”, бывший ночной вахтёр крупного ком-плексного научно-исследовательского института (Новоалександровск), наконец, бывший интеллигент (“в третьем колене!” — добавлял он сам не без гордости), а ныне единственный рабочий полевого отряда, про-ходящего в отчётах как Пятый Курильский, каждое утро встречал меня одними и теми же словами:

— Почты нет!А почте и неоткуда было взяться.В принципе».

Самое весёлое было в том, что фантастики в этой повести не было.То есть она была — Краббен и всё такое, — но это составляло

лишь оболочку, сюжетообразующий элемент, яркий — да, но не главный. Не ради морского ящера написана была повесть. Главное было — Кури-лы, люди, их населяющие, хитрожопый бич Серп Иванович, хохот солё-ных брызг, скалы, океан, небо...

Какие «Три минуты молчания»! — воскликнул я, когда прочитал «Краббена». Какой Владимов! Какой такой Сенька Шалый! Вот же он, Прашкевич Геннадий Мартович! — мы с ним пили коньяк. Вот же Серп Иваныч, первый курильский бич!

Потом я прочитал Прашкевича много. До сих пор читаю. Что-то мне у него не нравится, но это нормально. Бывает, и Пласидо Доминго выдаёт петуха (о главном теноре нашей эпохи писателе Михаиле Веллере вообще молчу). Чего уж говорить о Прашкевиче — да, бывает. У всякого человека творческого возможны сбои. Вон, у Антона Павловича Чехова, на что гигант, а ведь, бывало, частенько слетала шляпа, проезжая мимо очередной станции. И в особняке на Пречистенке постоянно донимал юный слух Льва Николаевича Толстого стук снимания калош в передней.

Написал абзац и задумался. Если что-то тебе в книге не нравится, это вовсе не означает, что вещь плохая. Возможно, дело во мне, читателе. Читатель судья суровый. Опять же, читатель хочет от писателя, которого любит, любви ответной. Ответную любовь читатель понимает по-своему. Помните историю с Михаилом Зощенко?

«Каждый вечер превращается для меня в пытку.С трудом я выхожу на эстраду. Сознание, что я сейчас снова об-

ману публику, ещё больше портит мне настроение. Я раскрываю книгу и бормочу какой-то рассказ.

Кто-то сверху кричит:

О Прашкевиче

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

18

— “Баню” давай... “Аристократку”... Чего ерунду читаешь!“Боже мой! – думаю я. — Зачем я согласился на эти вечера?”»Уход писателя с привычной тропы воспринимается читателем как

измена. Поэтому изволь оставаться прежним. Мы любим тебя таким, а другим мы тебя не любим.

Писатель должен меняться. Вот говорят: занял нишу. Ниша для писателя значит смерть. Это место, где стоит его урна и куда читатели приносят ему траурные венки.

Прашкевич постоянно меняется. Это ещё одно «пресловутое» и важное его свойство. Как неусидчивость, любовь к путешествиям, пе-шеходству, перелётам с континента на континент, идущая от юности, от первых полевых опытов — тяга познавать мир глазами, руками, кожей, долбать его геологическим молотком, вдыхать его ветер, соль, его дымы и туманы, и всё не праздно, не для туристической галочки «Вася здесь был», всё с пользой, всё для будущей книги.

Пишу и чувствую: какое-то больно сбивчивое выходит моё всту-пление. Прыгаю с пятого на десятого, то и дело ухожу в сторону (в основ-ном, мою). Впрочем, да, я же предупреждал, это «что-то вроде вступле-ния». А если «вроде», значит, все упрёки снимаются.

И ещё обратил внимание. Почитать меня, так выходит, что писате-лю Прашкевичу только бы зубы скалить да над человеками надсмеяться. Не проза, а «Смехопанорама» какая-то, судя по выдержкам, которые я здесь привожу.

Нет, конечно. В писательской гримёрке Прашкевича имеются и грустные маски.

Письмо от 25 марта 2010 года:«Дорогой Саша!Я болею и работаю.Работаю над Уэллсом, перечитываю, делаю записи, хочу к концу

апреля составить тот блок документов, с которого всё и начнётся. Всё это будет состоять из трёх частей: Вступление; Семь знамени-тых романов; Романы и романы. В общем, уже представляю будущий текст, но работа необозримая, а у меня в этом году что-то мешает мне... прибаливаю... Такое говно за окном... После чудесных морозов, всё течёт, всё изменяется... снегу выше крыши, сырость, ледяной ветер и, главное, — мало света... всё в дымке... не хватает света мне... Но рабо-таю, листаю, всматриваюсь.

Александр Етоев

19

Как жалко, что не было времени поговорить у нас... ах как жалко...У меня утро. У меня снег мокрый. И я хе**во, Сашка, себя чув-

ствую, но говорю себе: Генка, блин, ты крепкий парень, всё у тебя о’кей и будет ещё лучше! Гена».

Это «не хватает света мне...» пронзительно как строчка псалма.Очень важное свойство — поэтичность Гениной прозы. Объясня-

ется она просто: Прашкевич прежде всего поэт. Поэзия — такое текучее вещество, что плавно перетекает из тонкостенного поэтического стекла в гранёную прозаическую посуду.

«Но такое небо висело над океаном, так горбато светился в лунном сиянии вулкан, что даже пёс Потап медлительно приоткрыл лохматые веки и загадочно посмотрел на меня. В доисторических его зрачках пла-вали туманные искры. Будто боясь их растерять, Потап медленно улыб-нулся и положил голову на вытянутые передние лапы».

Не люблю сравнивать, но здесь мне слышится невольная переклич-ка с моим любимым Юрием Ковалем, вечная ему память. Вот, из Коваля:

«Он вышел на крыльцо, и тут же под ступеньками что-то затрещало, зашуршало, и оттуда выскочил рыжий пёс. Вид у него был неважный. Одно ухо стояло, другое висело, третьего, как говорится, вообще не было...»

Или у Коваля про небо:«Темнело. Из-за еловых верхушек взошла красная тусклая звезда, а

за нею в ряд ещё три звезды — яркие и серебряные. Это всходило созвез-дие Ориона... Медленно повернулась земля — во весь рост встал Ори-он над лесом... Одною ногой опёрся Орион на высокую сосну в деревне Ковылкино, а другая замерла над водокачкой, отмечающей над чёрными лесами звероферму “Мшага”... Стало совсем тихо, откуда-то, наверно из деревни Ковылкино, прилетел человечий голос:

— ...Гайки не забудь затянуть...Затих голос, и нельзя было узнать, какие это гайки, затянули их

или нет».Правда ведь, обе прозы схожи по духу, по настроению, по радост-

ному веселью, с которым они написаны? Рядом их не стыдно поставить.Таков Прашкевич — умён и весел, весел и умён. Бывает грустен, пе-

чален даже — «не хватает света мне...». Но унылым не увидите его никогда.Хорошее свойство хорошей литературы — её хочется читать вслух.

Радость, которая тебя наполняет, хочет выплеснуться наружу, её трудно удержать в одиночестве, ей нужно дарить себя. Так мы читали с друзьями Зощенко — вслух, по очереди, умирая со смеху. Так я читал когда-то по телефону страницы из «Чевенгура», его ещё не знали на родине.

О Прашкевиче

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

20

Так и лучшие страницы Прашкевича — их хочется читать вслух.

В 1992 году мы с Прашкевичем вышли под одной обложкой в Москве (сборник «Парикмахерские ребята»). Это была моя первая книжная публи-кация — слабенькая, пустяшная, но я ею тогда гордился. Ещё бы, я — совет-ский писатель (книгу выпустил «Советский писатель», это был последний год его плавания по мутным водам советской литературы, издательство дало течь и благополучно пошло ко дну на съедение капиталистическому кроко-дилу), то есть человек, приобщённый к Гутенбергову священному братству и скрепивший свой с ним союз оттиском типографской краски.

В 1995 году Гена напечатал мою повесть в «Прозе Сибири», кото-рой тогда заведовал. В следующем году, в мае, мы с ним жили в одном но-мере гостиницы на Интерпрессконе, ежегодном весеннем сборище писа-телей и читателей фантастики, кто не знает. Гена мне привёз гонорар, и я скупил в ближайшем магазинчике все консервы. Водка, видимо, была, и в количестве, как говорили в оные времена работники советской торговли. Наутро я просыпаюсь в номере, а вместо подушки под головой паспорт.

«Гена, — спрашиваю, — не помнишь, для чего я паспорт под го-лову подложил?»

«А ты, — отвечает Гена, — часа два его перед сном читал. И всё время почему-то смеялся».

Питер маленький, Прашкевич — большой, и во всякий Генин приезд обязательно где-нибудь Гену встретишь. С лицом птицы и зверя одновременно, идёт он вдоль Фонтанки или по Лиговке мимо достоев-ских домов и рубцовских замызганных подворотен. Он приехал к нам из Сибири, родины мамонтов и тюленей, и поглядывает на наши игры, как весёлый цыган на нищего, не умеющего коня украсть. Не пророк, не ниспровергатель кумиров, он не лезет с дурацкими обещаниями поведать нам «всё о жизни», не советует «как обустроить Россию», не провозгла-шает с пафосом, что «человек, который пишет, должен отсутствовать в общественно-публичных местах — так, чтобы сам факт его наличия в природе подвергался сомнению», а сам при этом днями тостует на пре-зентациях и лицедействует из ящика телевизора.

Зато он знает, что значит счастье.Это значит заниматься любимым делом и быть уверенным, что у

тебя что-то да получается. Это значит иметь свой угол. Знать, что рядом есть человек, прощающий тебе глупости и ошибки и радующийся, когда радуешься ты.

Ну и чтобы дети были здоровы. И за внуков чтобы было не стыдно.

Александр Етоев

21

Евгений ЛУКИНг. Волгоград, Россия

ОПАСНЫЙ СОСЕД

Доводилось ли вам хоть однажды очутиться в одном гостинич-ном номере с Геннадием Прашкевичем? Если нет, то вы просто обяза-ны это прочесть, ибо в жизни может стрястись всякое. Начнём с того, что Мартович отказался переходить на московское время и продолжал жить по новосибирскому — продирал ясны очи на пару часов раньше общепринятого и сразу принимался петь. Уровень вокала оценить не бе-русь, поскольку объективность тут невозможна в принципе. Убедившись, что жертва пробудилась окончательно, злодей приступал ко второму эта-пу воздействия — иными словами, начинал предвкушать вслух, какую именно сплетню он обо мне сегодня распространит. На мероприятия ез-дили мы, естественно, в метро, и как-то раз дёрнуло меня подать черво-нец камуфлированному псевдоафганцу на колёсиках. Лучше бы я этого не делал! Прашкевич пришёл в восторг от моего богоугодного поступка — и вскоре всем уже было известно, что у Лукина денег куры не клюют и что, коротая время до нужной станции, он нанимает безногих афганцев, дабы те играли перед ним на гармошке и пели что-нибудь душещипа-тельное. Разумеется, на достигнутом Мартович не остановился. Клевета ширилась, обретала поистине эпические черты. Теперь она звучала так: утром раздаётся робкий стук в дверь, после чего в номере появляется кра-савица-горничная, телешом и в прозрачном передничке. Перед собою она катит столик с яствами. Затем Лукин приступает к трапезе, а он, Прашке-вич, забившись в угол и глотая голодную слюну, не сводит с богатея за-травленных глаз. Наконец, пресытившись, я-де отталкиваю ногой столик: дескать, и ты похарчись…

Короче говоря, скучно не было. Да и когда бы это с Прашкевичем было скучно!

ДА И КОГДА ЭТО С ПРАШКЕВИЧЕМ БЫЛО СКУЧНО?

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

22

Татьяна НАБАТНИКОВАг. Москва, Россия

ВРУН, БОЛТУН И ХОХОТУН

Из событий собственной жизни он постоянно делал анекдоты и охотно их рассказывал.

С женой Лидой и дочкой они долго жили в хрущёвской «распа-шонке», то есть крошечной квартирке из двух смежных комнат с потол-ками в 2,5 метра — на знаю, как он, двухметровый, там помещался. Но в 90-е годы, когда его книги стали бурно издаваться, он купил в новом доме просторную квартиру и долго её обустраивал.

— Не могу нарадоваться, — говорил. — В этой квартире нашлось место всему: у Лиды есть спальня, есть будуар, есть гардеробная, есть го-стевая комната. — И по-актёрски грустнел: — Не хватило комнаты толь-ко для моего кабинета. А в гостиной поместилось всё, не хватило места только для моего письменного стола.

Поэтесса Нелли Закусина рассказывает: «Я была знакома с именем Прашкевич ещё в 1962 году. Но не с ним. Очень часто встречались с буду-щими докторами наук, тогда ещё студентами. И всегда звучала фамилия Прашкевич. Все там писали стихи, рассказы... Академгородок!»

И чувство юмора у него было — в стиле Академогородка 60-х годов — превозмогающее все остальные человеческие чувства. Однако и работо-способность была — и остаётся — нечеловеческая. Всегда делал вдвое больше, чем любой из коллег. Постоянно пребывая на бегу — худой и быстроногий, — он не мог стать вальяжным классиком, но умудрился стать мэтром во всех жанрах.

Фантаст.Лирик.Автор искромётных повестей про дальневосточные острова Итуруп

и Кунашир, главным героем которых был незабываемый Борташевич — пьющий смотритель маяка. Чего только с ним не приключалось.

Переводчик. Переводил болгарских поэтов — да не с подстрочни-ка, а с оригинала, и это поглощало его целиком.

С головой влезал в историю, когда писал ретродетективы. Однажды всерьёз на меня рассердился, когда я сказала, что не слежу за политически-ми событиями. «Это фарисейство», — сказал как отрезал. Может, и не в точку попал, но я тридцать лет это помню, боюсь этого и всякий раз иссле-дую своё безобразное поведение на фарисейство. Это и означает: учитель!

23

Он был старше меня всего на 7 лет, но это означало практически на целое литературное поколение. В 1980 году он составил и издал сборник прозы молодых «Дебют». Там была повесть музыканта Сергея Кручинина, рассказы Ларисы Ванеевой, Ильи Картушина, Алексея Михеева, Анатолия Шалина, меня, многогрешной. Называю здесь имена только моих друзей, товарищей по поколению, половины из них уже нет на этом свете. Всех нас он за руку ввёл в литературу — и никогда, ни словом, ни жестом, ни намё-ком не поминал про это, относился к нам как к равным и дружил с нами как со сверстниками. Меня — инженера, заочницу Литинститута — позвали работать в издательство. Разумеется, по его рекомендации. И мы до сих пор даже бутылку по этому поводу не распили. Гена, я твоя должница!

Наше избыточно-пафосное поколение страстно относилось к ли-тературе как к миссии. Сеяло, понимаешь, разумное, доброе, вечное и открывало человечеству глаза на последние истины. Теперь, конечно, стыдно, оглядываясь назад. Особенно сравнивая эту заносчивую позу с тем, как Гена, даря или давая почитать свои книги, скромно спрашивал потом: «Ну что, не очень скучно было?»

Он был крайне незлобив, а к графоманам новосибирского лите-ратурного ареала особенно добродушен. К алкоголическим поэтам, ан-дерграундным прозаикам, иждивенцам и халявщикам всех мастей. Когда его просили высказать своё мнение, он выражал его сдержанно: «Мне понравилась последняя строчка в поэме: Спи здесь, спи здесь, спи здесь». И замолкал в артистической задумчивости.

Если и случалось ему проявить твёрдость, делал это так мягко, как умеют только рослые, сильные мужчины. В апрельский субботник мы в редакции мыли окна и принялись критиковать его окно, всё в разводах. «А я считаю, что я его помыл», — сказал Гена с такой твёрдой мягкостью, что мы сразу замолкли.

На картошку, конечно, тоже ездил с нами, куда денешься. Всегда весёлый и компанейский, всегда закрытый. Возвращаясь из литератур-ных поездок, мог похвастаться любовными похождениями и победами. Ни подтвердить, ни опровергнуть это никто не мог, очевидцев почему-то не оказывалось. И теперь можно догадаться, что был драматически верен своей жене, с которой прожил всю жизнь. Однажды обмолвился, что их союз когда-то благословила сама Ахматова. И даже у него — «циника и паяца» — не хватило духу сделать из этого анекдот.

ФАНТАСТ... ЛИРИК...

Врун, болтун, хохотун

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

24

Сергей СОЛОВЬЁВг. Тулуза, Франция

БОРЬБА С ЭНТРОПИЕЙ

То и дело в повседневную жизнь вторгается виртуальная реаль-ность. Даже в тех областях, где интернет непосредственно ни на что не влияет, чувствуется свойственная интернету стилистика. Сообщения, ко-торые вроде бы говорят о фактах, доходят сразу во многих вариантах, словно пройдя через разнообразные системы кривых зеркал, обрастая по дороге странноватыми аллюзиями, комментариями и ссылками, как сообщения в соцсетях. Читая про современную разведчицу Анну Чап-ман, с удивлением обнаруживаешь, что одна из жертв Джека Потрошите-ля носила очень похожее имя (Annie Chapman). Случайность или чья-то мрачная шутка? Узнаешь из рубрики «разное» в новостях, что в Атлан-тике дрейфует без экипажа превратившийся в корабль-призрак круизный лайнер «Любовь Орлова». Грустный факт, но невозможно отрицать его символическое значение, причём символическое явно перевешивает...

В наше время казаться очень часто значит больше, чем быть, а главное, многие, поддавшись духу времени, сами заботятся только о том, как они будут выглядеть, а не о том, кто они по сути...

Казаться — увеличивает энтропию. Даже если ты пытаешься ка-заться именно тем, кто ты есть. Создание копий, чтобы на них могли по-любоваться другие, энтропию увеличивает. Не говоря уж о том, чтобы фальшивить, чтобы кому-то понравиться.

В присутствии Геннадия Прашкевича ширмы виртуальности имеют тенденцию срываться и куда-то улетать, как на очень сильном ветру — по-лотнища с нарисованными окнами, в которые запаковали недостроенное здание. При этом Геннадий вовсе не из тех, кто «срывает маски» — про-сто при нём они плохо держатся.

Это — мои впечатления после нескольких лет знакомства. Позна-комились мы случайно во время конгресса «Странник» в Санкт-Петер-бурге, в конце апреля 2012. Конгресс проходил в гостинице «Октябрь-ская» недалеко от Московского вокзала. Сам будучи петербуржцем, я тогда зарегистрировался в качестве участника без гостиницы. Знакомые по питерской тусовке (когда-то я был участником семинара Бориса Стру-гацкого) привели меня в номер к Прашкевичу, причём, по-моему, в тот момент его в номере не было, потому что я отчётливо помню, как он по-явился. Выделяясь на общем фоне ростом, жестковатыми чертами лица,

25

слегка, будто удивлённо, приподнятыми бровями, но все эти внешние черты не имели большого значения — очень чётко чувствовалась сдер-жанная энергия и целеустремлённость, именно их можно было бы на-звать «лица необщим выражением».

Тогда Геннадий работал над книгой о Жюле Верне для ЖЗЛ, и у нас разговор вскоре зашёл о том, что, работая во Франции, я мог бы помочь собрать материалы, которые трудно найти в России. Сотрудничество ока-залось удивительно плодотворным. Благодаря недавним публикациям в «Бюллетене общества Жюля Верна», которых не найдёшь в российских библиотеках или в интернете, удалось прояснить историю тайной любви Жюля Верна, отголоски которой слышатся в таких книгах, как «Невиди-мая невеста». Позже, уже как соавторы, вместе с Геннадием мы написали биографию Толкина, которая тоже вышла в ЖЗЛ. Каждый в основном ра-ботал на своём месте — он в Новосибирске, я большей частью в Тулузе.

Эта небольшая заметка — не материал для тома ЖЗЛ, просто не-сколько слов о человеке, которого считаю своим другом.

Прашкевича часто считают фантастом, поэтому — ещё несколько слов о не-фантастике в его творчестве. Он — поэт. Стихи — странноватые для фантаста, зато — настоящие. Полные боли и внимания к человеку.

Чтоб увидеть человека,надо быть его судьбой.И вообще-то, что в них сказано, трудно выразить лучше как-то иначе,

чем стихами.В печи огонь полено гложет,распространяя тихий свет,и будущего быть не может,поскольку прошлого в нём нет.Он — автор замечательных исторических романов о ключевых го-

дах в прошлом России («Секретный дьяк»).Быть или казаться — вечная проблема.Вот — Иван Крестинин, «секретный дьяк», посланный Петром I

на поиски Апонии (Японии), а заодно для расследования кое-каких дел на далёкой Камчатке и наказания виновных — да только первым вернулся главный и убийца и первым рассказал уже новой «царствующей особе» о чужих открытиях, как о своих:

«Тридцать с лишним лет назад в плоской сендухе, в ста вёрстах от Якуцка, среди комаров и мекающих олешков, в день, когда ему, Ваньке Кре-стинину, стукнуло семь лет, некий мальчишка, сын убивцы и сам убивец, отрубил ему средний палец на левой руке. Боль, в общем, не великая, но рука

Борьба с энтропией

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

26

стала походить на недоделанную вилку. И там, в сендухе, ровной, плоской, как стол, под томительное шуршанье дождя, заговаривая Ивану отрублен-ный палец, некий старик-шептун необычно предсказал: жить будешь долго, внимание царствующей особы на себя обратишь, дойдёшь до края земли, дикующую полюбишь, а вот жизнь, непонятно добавил, проживёшь чужую.

Не обманул проклятый старик! Всё сбылось.Жизнь проживёшь чужую!»Он — издатель «Сендушных сказок». Но он вовсе не разбрасыва-

ется. Смысл — не в отдельных темах, а в поисках сути везде и всюду, в том числе и в фантастике. «Предчувствие гражданской войны»:

«Теперь он не просто видел, он читал их общее будущее — бу-дущее всех, — как чей-то ещё расплывшийся, но уже читаемый текст. Может, это был тот самый текст, который закодировал в геноме кишеч-ной палочки сумасшедший далийский философ Мастом, почему нет? Все войны — гражданские. Мы братья, братья! Мы все из одного взрыва...»

Борьба с энтропией может показаться квазинаучной идеей того типа, который нравится фантастам. Правда, одно дело фантазировать, а другое действительно бороться. Разница, примерно, как между писать «тра-та-та» и сидеть в окопе. Но Геннадий именно борется. Тем уже, как живёт и рабо-тает. Весело, играючи или мрачно и серьёзно, но всегда с полной отдачей.

Вот ещё отрывок из одной исторической повести, пока не опубли-кованной, «Русский хор». Последующее, как говорится на современном жаргоне, спойлер.

Речь в ней о судьбе провинциального дворянина, Алёши Зубова. Времена — снова петровские. И — музыкальный талант, не очень-то вос-требованный, а ещё — опасное сходство, Алёша удивительно похож на царского сына, Алексея Петровича, а в России, чья история так богата на самозванцев, опасное вдвойне.

Пётр и Алексей...«Темно на душе, тяжесть большая, когда в наследнике не находим

сочувствия».«А про себя думал, всё думал... Думал, какой смерти заслуживает

Зубов-младший за столь нелепое, столь опасное сходство».«Зубов-младший беспомощно покачал головой. Не богата оказа-

лась защита Петербурха, такой страшный выпал час, кто-то головой по-платится. Со смирением подумал: наверное, я поплачусь».

«Шкипер Никишев изумился... Вглядывался в Зубова-младшего, видел выпуклый лоб, прямые волосы, узнавал, узнавал. А вот и узнал окончательно».

Сергей Соловьёв

27

Шнява с Зубовым на борту — против трёх шведских фрегатов.«И приказал: «Строй команду на палубе». Как отпустил грехи.Сам дивился своему спокойствию. Это, наверное, потому, что сно-

ва звенела в голове чюдная музыка».«Зато шнява «Рак» больше не рыскала, так и шла на вест.И не ошиблись, нисколько не ошиблись — к вечеру насчитали вда-

ли сразу три синих флага с жёлтыми крестами».Один из шведских фрегатов строился, когда Алексей Зубов был в

«загранкомандировке», и при прямом участии его слуги Ипатича.«—Ты? – не поверил шкипер. — Строил шведский фрегат?— Истинно так. С топором в руках побывал во всех трюмах.И подробно описал всё, что помнил».Сдались для виду и победили, захватив чужой корабль. Привели

его в Санкт-Петербурх.Даже после этого, чтобы всё же спасти свою жизнь, необходимо

было выкинуть что-нибудь несусветное. Много ли с тех пор изменилось?«А Зубов-младший выстроил хор на шканцах.Слова виватного канта, сочинённые им, не во всём звучали пристойно.Зато ни одного чужого слова — все свои».«В этой позе, только в этой дерзко шведа наклоня…»Представляю, как Прашкевич сочинял это. Внешне — за компьюте-

ром или над листом бумаги, а в глубине творческий взрыв, безумие танца.Быть, просто быть, противостоя силам энтропии, совсем не так

просто, как кажется. Но возможно. Творческий взрыв — это прорыв нового в реальность, кажущуюся

обречённой на серое равнодушие или на пестроту хаоса.Говоря о законе неубывания энтропии, забывают, что там гово-

рится о замкнутых системах. Но человек — система, открытая ввысь и открытая в глубину. Структурно открытая. Такая система не может быть замкнутой.

А вообще, скорей бы что-нибудь ещё написать вместе...

- ПРАШКЕВИЧ

Борьба с энтропией

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

28

Валерий ТКАЧЁВ г. Москва, Россия

ЧЕЛОВЕК ОБЪЕДИНЯЮЩИЙ, или

КАК НАС SKYPE ПОДРУЖИЛ

Первый раз Геннадия Мартовича я услышал… По телефону. Го-лос был доброжелательный. Увидел я его первый раз — по Skype… Соб-ственно, Skype и сыграл решающую роль в нашем знакомстве. Пожать руку удалось только через год в Москве. Но по порядку…

2013 год. Сдача документального фильма о братьях Стругацких была под угрозой… Руководство телеканала «Культура» не устраивал подход авторов — творчество фантастов было подано, прежде всего, через экранизации произведений. В авральном режиме мне предложили переработать и сценарий, и уже отснятый материал… Не мной. И хотя имелись хорошие интервью с мэтрами кинематографа — Алексеем Гер-маном-старшим (последнее интервью), Константином Лопушанским, легендарным лётчиком Георгием Гречко… — дело неблагодарное. Во-первых, уже существует предвзятое мнение, во-вторых — работа во многом не моя, а отвечать за результат — мне. Но почему-то в этот раз я согласился.

Первое, что сделал, — метнулся к полке с ЖЗЛ, ибо была просьба делать упор на жизнь, судьбу, характеры… Зачитался… И уже на следую-щий день говорю исполнительному продюсеру Оле Кузнецовой: «Находи телефон Геннадия Прашкевича, одного из авторов монографии о Стру-гацких, звони, договаривайся об интервью…» Меня подкупил тон кни-ги: душевный, неподобострастный, искренне заинтересованный судьбой героев. Это потом я узнал, что Геннадий Мартович долгое время дружил со Стругацкими.

Номер телефона нашли мгновенно. Но, оказывается, Геннадий Прашкевич живёт в Новосибирске. Звоню, спрашиваю, можно ли исполь-зовать тексты книги для закадрового голоса в фильме… Получаю «Да» и в процессе разговора понимаю, что лучше автора никто эти тексты не озвучит, не передаст их дух. Как у нас говорят — «человек в материале». Нужно снимать самого Прашкевича. Прошу командировку в Новосибирск. Отказ приходит сразу (говорят: всё равно что в Нью-Йорк слетать — нет ни времени, ни средств).

29

В XXI веке живём же, подумал я и вспомнил включения по Skype в новостных передачах. И хотя по техническим параметрам такое видео для канала «Культура» не подходит, решил действовать. Но осёкся. Дру-гое поколение, размышляю я… Удобно ли предлагать такой вид работы… Один из моих добрых знакомых, известнейший кинокритик, категориче-ски отрицает всякие компьютеры-интернеты, тексты пишет только от руки (что абсолютно не умаляет их актуальности сегодня) и отдаёт перепеча-тывать… Не знал я к тому времени, что Геннадий Прашкевич ещё и писа-тель-фантаст, а значит, с новыми технологиями знаком задолго до Време-ни… Связавшись по Skype, естественно, согласие получил мгновенно. Но, видя моё упорство («Без Прашкевича — фильма не выйдет», — говорил я), продюсеры фильма срочно нашли оператора на новосибирском телевиде-нии, который был отправлен к Геннадию Мартовичу домой…

Далее развивалось всё стремительно! Сидя в Москве, я по Skype путешествовал по новосибирской квартире Геннадия Мартовича, вместе с оператором мы выбирали место съёмки, ставили свет… и наконец на-чали писать интервью. Полдня занял весь процесс — первая, надо при-знаться, дистанционная съёмка в моей жизни. Получился вдохновенный рассказ о великих друзьях, который уже к вечеру был переслан мне по тому же интернету.

А через некоторое время в эфире телеканала «Культура» шёл фильм «Братья Стругацкие. Дети Полудня». В итоге Прашкевич стал единственным соединяющим звеном между Стругацкими, именитыми режиссёрами и зрителем. У фильма появилась целостность под непа-фосно предложенной Геннадием Мартовичем темой о ценности чело-веческой личности и умении сохранить её в непростой исторической и политической обстановке. «…Детей Полудня» за прошедшие годы уже неоднократно повторяли в эфире канала, что и приятно, и говорит о том, что потрудились не зря…

С тех пор мы стали часто переписываться и говорить по Skype… В 2014 году Геннадий Мартович проездом был в Москве. Состоялось, наконец, рукопожатие, в ходе которого выяснилось, что мы оба неравнодушны к на-питку под названием «пиво»… И вот за парой бокалов, в уютном кафе мы уже обсуждали возможные совместные работы… Геннадий Мартович от-сылал мне свои произведения, как уже печатные, так и ещё неопубликован-ные. И я до сих пор надеюсь на отклик телеканалов и продюсеров, чтобы осуществить экранизацию по работам Г. М. Прашкевича.

Человек объединяющий, или Как нас Skype подружил

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

30

Дмитрий ВОЛОДИХИНг. Москва, Россия

«ПОВЕРЬТЕ МОЕМУ ОПЫТУ...»

С Геннадием Мартовичем я знаком на протяжении многих лет и очень дорожу добрым его ко мне отношением.

Меня всегда и неизменно поражали две черты его творческого стиля.Во-первых, умение разделять жизнь истинную и жизнь «казённую».

Нет, когда я говорю о жизни «казённой», речь идёт не только о правилах и условностях, которые накладывает на поведение человека государство с его многочисленными уставами, законами, нормативами и тарифами. Яв-ление «казённой» жизни шире. Человек подчиняется своду правил куль-туры, включая туда правила хорошего тона, правила корпоративные, пра-вила разумного подхода к предпринимательству и т. п. Но истинная жизнь, т. е. глубинная правда о человеке, — это совсем другое. Можно уподобить «казённую» жизнь палубе корабля, а истинную — его трюмам. В трюмах живут самые сильные движения души человека, чаще всего они хаотичны, иррациональны, порой они не вполне осознаются им самим, иногда ему удаётся успешно примирить их с внешней, приобретённой культурой, но всё-таки именно они в наибольшей степени руководят всякой личностью... И у Прашкевича в романах и рассказах этот глубинный эмоциональный хаос подаётся с необычайной откровенностью и точностью. Геннадий Мартович великолепно умеет разобраться в том, чего на самом деле хочет человек, пусть и приходится, устанавливая истину, отклеить несколько изящных, но ложных картинок с фасада личности.

Во-вторых, Геннадий Мартович, несмотря на изрядный уже воз-раст, несмотря на обилие несладкого, скажем так, жизненного опыта, че-ловек до крайности оптимистичный.

Вот, помнится, была дискуссия на Бастконе-2012 о судьбе совре-менной фантастики. И одно за другим высказывались суждения об аго-нии её, о смерти и даже о погребении. Похоронная вышла, честно говоря, полемика: на то, что ещё живо, на то, что ещё способно вызвать острый интерес у читающей публики, никто не обращал внимания. Умерла, так умерла, как говорится. Возложим венки и помыслим, как жить дальше. И тут встаёт Прашкевич и начинает говорить, что за долгий его век эти разговоры вспыхивали уже не раз, несколько «похорон» фантастики уже состоялось, а она живёшенька. И по его мнению, фантастика представ-ляет собой нечто столь укоренённое в душе человека, что она никогда

31

не умрёт и будет вечно существовать в той или иной форме. «Поверьте моему опыту...»

Для многих писателей, критиков, фэнов эти слова прозвучали как своего рода урок: не надо торопиться с закапыванием того, что любишь. Неровен час, погребённое вылезет из-под земли, посетит в час ночной и разбудит с недоброй усмешкой на устах: «Ну и кто из нас живее всех живых, дружок?»

Евгений ЛЮБИНг. Ист-Хановер, США

К 75-ЛЕТИЮ ГЕННАДИЯ ПРАШКЕВИЧА

Геннадий Мартович — член Клуба русских писателей в Нью-Йор-ке с 1999 года. В 2000 он участвовал в конференции Колумбийского ун-та, посвящённой 20-летию Клуба. Его доклад о литераторах-фантастах в России вызвал тогда большой интерес в университете. Вечером того же дня мы праздновали юбилей в ресторане, в компании профессора Роберте Белнапа — куратора нашего Клуба, известной американской писатель-ницы Бэл Кауфман и наших многочисленных клубистов. Удивительное свойство Геннадия Мартовича — это его дружелюбие и коммуникабель-ность. Он, как-то просто и естественно, влился в наше сообщество, дол-жен заметить, весьма разношёрстное и неспокойное. С тех пор как стал членом нашего Клуба, он постоянно печатается в альманахах Клуба. Он гордость нашего писательского союза, наряду с Иосифом Бродским, Юзем Алешковским, Львом Ивановичем Ошаниным, Виктором Уриным и многими другими известными и мало известными авторами...

С тех пор Г. М. ещё несколько раз приезжал в Штаты и выступал на заседаниях клуба. Мы постоянно обмениваемся своими новыми кни-гами. В концу 90-х он помог мне широко печататься в России, за что я ему весьма благодарен, а в начале двухтысячных мы написали вместе повесть «Побег из рая», которая была издана в толстом литературном журнале «Мосты».

Мне нравится его интересная и умная фантастическая проза, но особенно его исторические романы, в которых он раскрыл, как русские продвигались вглубь Сибири.

Я люблю его стихи — он, как говорят, «поэт от бога». Писать та-лантливые стихи невозможно научить или натренировать. Поэзия — жи-

К 75-летию Геннадия Прашкевича

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

32

вёт глубоко в душе человека, она ж — его скрытое эго, его истинное ду-шевное состояние.

Геннадий Мартович приводит в одной из своих «записей» «Личное откровение» слова Георгия Гуревича — «Альманах-2014» Клуба русских писателей: «В литературе... переход из мастеров в гроссмейстеры за-висит не только от мастерства. Тут надо явиться в мир с каким-то личным откровением», я бы добавил, открытием. Такое личное открытие есть у поэта Прашкевича — это доброта. Вспомните его стихотворение «Ребёнок спит...».

У писателя Прашкевича около ста опубликованных книг. Он че-ловек необыкновенного трудолюбия, что сродни таланту. Звоня ему из Нью-Джерси в десять вечера — разница во времени десять часов, — я за-стаю его уже за работой в шесть утра следующего дня в Новосибирске. К тому же он находит время быть редактором большого издательства и руководителем писательского объединения в своём городе. Не знаю, от-куда у него берутся силы, но, глядя на его портрет, никогда не скажешь, что ему больше пятидесяти. Под стать ему и его очаровательная жена Лидочка, с которой моя жена Соня очень близко сошлась, во время их по-сещения Нью-Джерси. Жаль, что расстояние не позволяет нам общаться чаще. Но, слава богу, в век интернета это как-то компенсируется, хота нет пожатия рук и дружеских объятий, без которых по-настоящему человека не почувствовать.

Пусть Геннадий всегда будет таким же молодым и энергичным.

ПУСТЬ ГЕННАДИЙ ВСЕГДА БУДЕТ

ТАКИМ ЖЕ МОЛОДЫМ И ЭНЕРГИЧНЫМ

Евгений Любин

33

Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВг. Москва, Россия

ТРИ БАЙКИ ПРО ГЕННАДИЯ ПРАШКЕВИЧА

Геннадий Мартович Прашкевич известен своими байками. То есть историями из жизни, которые он матёр рассказывать. То есть историями реальными, на самом деле с кем-то и где-то происходившими… Слушать его — одно удовольствие. Точнее — не одно. И не два, и даже не три. Каждый раз, когда слушаешь в его исполнении даже одну и ту же байку, получаешь отдельное удовольствие. Потому что одна и та же байка в его исполнении каждый раз звучит по-новому. И уже не знаешь, что там было на самом деле, с кем и когда. Да и сомневаешься уже, что всё это было на самом деле.

Вот и свидетелем первой истории о Геннадии Прашкевиче, из тех, что я хотел передать, сам я не был. Поэтому рассказываю так, как сам услышал от кого-то… От кого — уже не помню. Не исключено, что от самого Геннадия Мартовича. И передаю я её так, как мог бы рассказать её он сам. То есть что-то досочинив, а что-то приукрасив.

Дело было под Питером, в Разливе — где когда-то скрывался от царской охранки Владимир Ильич Ленин. А теперь там проходят кон-ференции писателей, издателей и любителей фантастики под названием «Интерпресскон». Я думаю, что не сделаю большого открытия, если ска-жу, что и первые, и вторые, и третьи выпили не мало...

Случилось это утром, когда организму особенно плохо. Сам я это-го не видел, знаю с чужих слов. В общем, за что купил, за то и продаю.

Новосибирский писатель Геннадий Прашкевич вышел из номера, чтобы спуститься вниз и позавтракать. Видит — по коридору по-пластун-ски ползёт известный любитель фантастики Боря Завгородний.

Геннадий Мартович деликатно спрашивает:— Боря, что с тобой?— Надо ползти... — подняв голову, говорит Боря.— Тебе плохо?— Нет, надо ползти...— Может, тебе похмелиться?— Нет, надо ползти...— Ну, раз надо, то надо, — говорит солидный писатель и опуска-

ется на пол рядом.Ползут вдвоём.

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

34

Подползают к номеру, в котором жили харьковчане Дмитрий Громов и Олег Ладыженский, пишущие вместе под псевдонимом Г. Л. Олди.

Боря, не вставая с пола, стучит кулаком в дверь. Открывает Олег — молча сверху вниз смотрит на Борю. Тот снизу вверх смотрит на Олега, так же молча. Олег исчезает в номере и тут же возвращается с бутыл-кой водки. Затем он всё так же молча ставит её перед Борей и закрывает дверь. Ни единого слова не произносится...

Боря берёт бутылку, показывает её Геннадию Мартовичу и добавляет:— Я же говорил, что надо ползти...

А вот эта история случилась не только на моих глазах, но даже при моём участии. И не просто случилась, она на моих глазах развивалась.

Дело было в Киеве. Как назывался конвент, я не помню. Помню только, что это был мой последний приезд в столицу Украины. Кстати, это был первый и последний приезд на Украину Роберта Шекли. Там он заболел и через полгода умер. Стало быть, это было в 2005 году.

Все мероприятия конвента, включая трёхразовый приём пищи, проходили в центре Киева в огромном торгово-развлекательном центре. Там мощно громыхала какая-то масштабная компьютерная выставка, бедным родственником которой был этот самый конвент. А поселили го-стей-фантастов в пригородном пансионате. Некоторым удавалось доби-раться самостоятельно, большинство же было вынуждено, едва разлепив глаза, спешить на автобус, который вёз на завтрак, на который были вы-даны талоны.

И вот в один из дней то ли на завтраке, то ли на обеде я оказался за одним столом с Геннадием Прашкевичем и с видным фэном из Санкт-Пе-тербурга Владимиром Ларионовым. Мы сидели, ели, беседовали на от-влечённые темы. А мимо нас с подносом проходил замечательный поэт Аркадий Штыпель. Он в равной степени мастерски пишет стихи на рус-ском и на украинском и, кроме всего прочего, известен своими перевода-ми Пушкина: «Мороз та й сонце — дивна днина!» А на груди Аркадия Штыпеля, как и у всех у нас, участников конвента, висел бэйджик. И на-писано на нём, естественно, было: «Аркадий Штыпель».

Геннадий Мартович, который, в отличие от меня, Аркадия раньше не знал, обратил внимание на выразительную фамилию:

— Это ж надо, какая фамилия… — заметил он.— Это ещё что, — сказал ему в ответ я. — Вот в дневниках Чехова

есть запись: «Любой предмет годится еврею на фамилию».Прашкевич невероятно оживился:

Андрей Щербак-Жуков

35

— Что, правда? Андрюша, ты сам это читал? У Антона Павловича?Тут я несколько смутился, но ответил честно:— Нет. Не сам и не у Чехова. Это мне рассказал поэт Евгений

Лесин. А он прочитал в записных книжках Венедикта Ерофеева, мол, в дневниках Чехова есть такая запись…

И Геннадий Мартович этой фразой вдохновился…А на следующий день мы снова оказались в той же компании.

Мы-таки опоздали на общий автобус, но нам, на счастье, подвернул-ся микроавтобус, который как раз ехал, куда нам надо. Едем, трясёмся, опять-таки беседуем на отвлечённые темы.

Геннадий Мартович и заводит речь:— Представляешь, Андрюша, я прямо перед тем, как приехать в

Киев, перечитывал дневники Антона Павловича Чехова… И представля-ешь себе, какую парадоксальную фразу я там обнаружил…

Я смеюсь:— Неужели о том, что любой предмет годится еврею на фамилию?..Володя Ларионов тоже смеётся. А Геннадий Мартович недоумевает:— Откуда ты это знаешь? Я что, вчера тебе это уже рассказывал?..Мы с Ларионовым смеёмся ещё сильнее. Володя говорит сквозь смех:— Мартыч, эту твою байку вчера рассказывал всем, кого только

встречал… Все смеялись. Только Василий Головачёв был абсолютно се-рьёзен и не поверил. Говорит: «Не мог Чехов такого сказать!» А Праш-кевич ему: «Как же не мог? Мне Щербак-Жуков это за обедом рассказы-вал!» — «Вот! — говорит Головачёв. — Щербак-Жуков — мог! А Чехов не мог!»

Теперь уже смеялись все вместе.А Василий Головачёв, кстати, оказался прав: нет такой фразы у

Чехова — ни в дневниках, ни в письмах. Проверяли надёжные люди. На-верное, это Венедикт Ерофеев придумал и приписал Чехову. Или Евгений Лесин приписал Ерофееву… А Чехов — не мог!

И в завершение этого краткого рассказа — ещё одна история, в ко-торой Геннадий Прашкевич не был главным героем, но, несомненно, был самым ярким и блистательным.

Из Москвы в Санкт-Петербург, на фестиваль «Интерпресскон» ехал «пьяный вагон». Для тех, кто не знает, поясню, что это такое. Все желающие заранее сдавали деньги Андрею Синицыну, и он через ка-кого-то своего знакомого приобретал билеты всем в один вагон. В луч-шие годы одного вагона не хватало, захватывали купе в соседнем…

Три байки про Геннадия Прашкевича

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

36

Через Москву ехали и многие фантасты из других городов. Напри-мер, Борис Штерн из Киева, Александр Николаенко из Тирасполя… Те-перь их нет с нами. Так вспомним их, как живых.

Пить они начали ещё во время поездки из Киева в Москву, про-должили в Москве. И когда в вагон загрузились трезвые и голодные до общения москвичи, они уже были изрядно изнурены этим самым общением. А пить, как на грех, начали в их купе. Саша Николаенко ещё как-то всё это сносил, а Борис Штерн искал места, где бы прилечь. Все предлагали ему свои койки, но он долго шатался по вагону… Потом где-то затих.

И вот в какой-то момент приходит проводница из соседнего вагона и недовольно заявляет:

— Там, у меня в купе, ваш мужчина спит на чистом белье!Она имела в виду тюки с бельём, которые были свалены в купе

проводников. Но фантасты этого недопоняли. В коридор выглянул как всегда импозантный Геннадий Мартович и хорошо поставленным голо-сом задумчиво произнёс:

— Мадам, человек спит на чистом белье… Это же прекрасно!После чего из другого купе выскочил возбуждённый Дмитрий Бай-

калов и выпалил с вызовом:— То есть это как? Вы хотите сказать, что он там спит на чистом

белье, а мы здесь все — на грязном?На подобном контрасте Геннадий Прашкевич выглядел особенно

элегантным.Таков он и есть. Таким его все мы знаем и любим.

ТАКИМ ЕГО ВСЕ МЫ ЗНАЕМ

И ЛЮБИМ

Андрей Щербак-Жуков

37

Татьяна САПРЫКИНА г. Новосибирск, Россия

ТИНЕЙДЖЕР ПРАШКЕВИЧ

Когда я думаю о Геннадии Мартовиче, мне видится долговязый диджей в каком-нибудь ночном клубе. Вокруг качает и бомбит, а он, в наушниках, спокойный, притоптывая, подбирает следующий трек. Если тебе довелось встретиться с ним глазами, он по опыту сразу же понимает, что за музыка у тебя внутри.

Страшный секрет. Геннадий Мартович так и не вырос. Он подросток. Его, как старшеклассника, влекут путешествия, Арктика, тайны,

корабли, «беременные ветром», истории о сумасшедших, сорвавшихся прямо из-за обеденного стола за зыбкой мечтой. Да и он сам не прочь рвануть куда-нибудь потоптаться по дикому песку пустыни или носком пыльного ботинка запустить рябь на далёком горном озере.

Он до сих пор (быть может, разве что в уме, в уме) переписывается с Плавильщиковым, спрашивая, почему эта окаменелость окаменела так, а не иначе. Его вопросы очень просты, но по-детски бездонны.

В него встроена флешка с папкой смешных подростковых обид. Словно комсорг школы, он трогательно-романтически опекает юных де-вушек (независимо от качества их текстов), чтобы их не обижали. В пар-нях он видит соперников, а бабушек в поликлиниках дразнит.

Ещё Геннадий Мартович думает, что его кот таскает коньяк из до-машнего шкафчика.

Диджей Прашкевич рассказывает неприличные анекдоты и радуется неожиданному повороту в сюжете, как будто наконец-то нашёл тот самый золотой миллиард. В жизни его вдохновляют события простые, но с изящ-ным хвостиком. Ещё он мастер рассказывать про себя небылицы, любит по-хвастаться пятёрками и победами в школьных олимпиадах и умеет развести собеседника на невероятную историю, чтобы посмотреть, что будет.

Геннадий Мартович иной раз мяса съедает, словно его год не кор-мили, как вернувшийся с футбола десятиклассник. И вот когда Геннадий Мартович, уписывая рульку, сообщает, что он богобоязненный и законо-послушный пенсионер, все вокруг смеются. Это правда очень смешно.

Так что, если вы когда-нибудь встретите Прашкевича (он вытянут вверх, как выпь) и увидите, что он носит костюм, у него седые волосы и бородка — не ведитесь на это.

По ночам этот парень качает танцполы.

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

38

Владимир НИКИФОРОВг. Новосибирск, Россия

ЯВЛЕНИЕ

До определённого времени я читал только стихи Прашкевича; до-статочно сказать, что его книга «Посвящения» была со мной полгода за границей и спасала меня от тоски по родине (это реально было), наря-ду с редкими советскими фильмами на западном ТВ: посмотрев «Дядю Ваню», я даже прослезился, благо стесняться мне было некого. Прочитав стихотворный цикл в первом номере журнала «Новосибирск» (1996), по-слал ему по электронке письмо с восторгами по поводу его языка.

В середине 2000-х Геннадий стал соучредителем и редактором из-дательства «Свиньин и сыновья». Я побывал на нескольких презентациях и купил его исторические книги, читая которые, упивался языком, а всё остальное: сюжет, исторические подробности — меня не привлекло, как в своё время исторические романы Алексея Толстого: я только помню вкусный язык, яркие картины голых девок и т. д. Я понимаю, что я не прав, но почему я должен принуждать себя? Тем более, что исторические романы Прашкевича читают, они получили замечательные отзывы, стали частью нашей истории и культуры, и для самого автора они часть его жизни, часть его самого.

В своё время я не смог осилить «Пушкинский дом» и комплек-совал по этому поводу, пока не услышал, что с известным критиком Ст. Рассадиным произошла та же беда. Уже в новой истории с души воротило с первых страниц Улицкой. Пожаловался на это Прашкевичу, на что он вполне резонно заметил: «Это не вина писателя Улицкой, а беда читателя Никифорова!»

В конце 10-х новый поворот в жизни и творчестве Прашкевича. Он уходит из издательства «Свиньин и сыновья», чтобы всецело погрузиться в мир ЖЗЛ. И вот они, плоды многолетнего погружения: книги о Гербер-те Уэллсе, Жюле Верне, братьях Стругацких, Станиславе Леме, Толкине, Рэе Брэдбери. Я побывал почти на всех презентациях этих книг, после которых можно не открывать очередной том из великой серии, приду-манной Горьким: так ёмко, образно, точно рассказал Прашкевич о своём очередном герое. Тем более что Геннадий обращал наше внимание на те стороны, которые раньше не освещались. В книге о Жюле Верне это стра-ницы о его любовной связи с Мари Дюшень. «Они встречаются тайком от своих законных супругов. Мари родила Жюлю Верну дочь. Но ситуация в

39

семье скоро стала такой невыносимой, что возлюбленная Верна покончи-ла с собой, бросившись в Сену. 20 лет спустя дочь написала своему био-логическому отцу письмо, в котором (по действовавшему в то время за-кону) просила разрешения на брак. Но конверт вскрыл сын Жюля Верна, совершенно несносный Мишель, — и закричал на весь дома: «Мамочка, а у меня, оказывается, есть сестрёнка!»

Ну а про Толкина мы вообще ничего не знали. Оказывается, за 80 лет своей жизни он перевёл немало древних рукописей, создал несколько новых языков, издал две знаменитые книги, имевшие немалое значение для мировой литературы, — «Хоббит» и «Властелин колец», — но книга, которую Толкин считал главной и над которой работал почти 60 лет, — «Сильмариллион» — осталась незаконченной и вышла уже посмертно. Работу над нею завершил младший сын писателя Кристофер, издав, на-конец, «Сильмариллион» в 1977 году.

Конечно, для Прашкевича эта серия биографий стала этапной, он погружался каждый раз в новый мир, и для писателя, живущего в Новоси-бирске, стать автором книг о великих фантастах — это небывалый успех, удача! Вместе с тем не надо забывать, что 99 % биографий пишется автора-ми высококвалифицированными, отдающими все силы и время на поиски и находки, но кто их знает? Большие писатели редко писали для этой серии, книги Тынянова, Шкловского, Чуковского, Форш и т. д. — писались не по заказу. Тем более сейчас, когда заказы выдаются своим, родным и близ-ким, кого надо поддержать материально. Иной раз эти имена тоже звучат, но фальшивым и пустым звоном: Быков, например. Прашкевич сделал то, что может быть главным результатом его участия в ЖЗЛ: он своим именем и качеством работ поднял жанр до высот настоящей литературы.

Был почти на всех презентациях книг Прашкевича в ЖЗЛ. Навер-ное, это тоже один из видов творчества. После блестящей речи Прашкеви-ча о Брэдбери я вернулся на дачку и, разбирая книги, свезённые из города, натолкнулся на «451 по Фаренгейту». Не буду писать о том, как я теперь воспринял потрясший когда-то, но теперь забытый сюжет, а Геннадию Мартовичу я сказал — при новой встрече на презентации, — что: не надо ничего перечитывать; я страшно удивился, прочитав, что это фантастиче-ский роман: это наша реальность; Прашкевич — сегодня один из тех, с кем встретился Гай Монтэг — с хранителями текстов, фактически — культуры.

В 2014 году в серии «Классическая библиотека приключений и на-учной фантастики» вышли «Записки промышленного шпиона». В летнее время на даче я перечитываю только детективы Сименона и Чейза, но прочитав «Записки…», я был потрясён: какой Чейз? Прашкевич лучше!

Явление

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

40

На моё восторженное послание: «Читаю «Записки...». «Счастье по Колонду» — просто фантастика (имеется в виду впечатление). Хотелось бы узнать, как этот рассказ возник, на какой волне?» Прашкевич ответил корот-ко: «На волне советских газет, которые к середине 80-х превратились в нечто совершенно бесформенное))). Иначе сказать было невозможно».

И всё же наибольшим достижением Геннадия Прашкевича как пи-сателя я считаю три повести, напечатанные в журнале «Знамя»: «Упяч-ка-25» (2012, № 3), «Иванов-48» (2014, № 6), «ЗК-5» (2015, № 6). И не случайно за 70 лет ГМ ни разу не опубликовали в толстых журналах.

Книга «Упячка-25» Геннадия Прашкевича — это ироническая по-весть о том, как «делается» репутация великого художника. Как говорит сам автор, он пытался показать то, что любит, за что боится и что не хо-чет потерять. Но предоставим слово рецензенту: «Талантливый худож-ник Пантелей Кривосудов-Трегубов страдает лёгкой формой аутизма, его можно назвать человеком на грани гениальности и помешательства. Тут Геннадий Мартович жизненен и точен: веришь автору, что такой человек действительно может жить и существовать в своей отдельной вселенной. И начинается фантасмагория: Первый секретарь, только что гонявший «пидарасов-абстракционистов», влюбляется в выставленную художни-ком на вернисаже коровью лепёшку на листе картона размером тридцать на тридцать, а Генеральный секретарь листает книгу «Малая земля» с собственным двуглавым изображением…»

Главный герой повести «Иванов-48» начинающий писатель Ива-нов, автор книжки о знаменитом машинисте Николае Лунине, мечтаю-щий о Сталинской премии, неожиданно в сорок восьмом году получает от органов важное задание: определить авторство повести контрреволю-ционного содержания. Прашкевич точен исторически и географически, почти документально: Н. А. Лунин (1915–1968) работал во время войны в Новосибирском депо, стал Героем Соцтруда и лауреатом Сталинской премии; Иванов проживал в бараке № 7 по улице Октябрьской, к тому же он — не вымышленное лицо, а дядя автора. И тем неожиданнее развязка: автором «вредной» повести оказывается сам Иванов, который посылал её частями товарищу Сталину в надежде, что вождь оценит её по досто-инству, ведь там шла речь о светлом будущем, которое наступит, когда все нынешние языки переименуют в один — сталинский, а неприглядные фамилии и названия — в радостные и светлые…

В отличие от двух предыдущих, в повести «ЗК-5» нет интриги, практически нет сюжета, зато само название несёт в себе почти не иска-жённое представление о нашей новейшей истории: в соответствии с ФЗ

Владимир Никифоров

41

«О государственном регулировании деятельности по организации и про-ведению особенных мер в создании и распространении объектов и меро-приятий культуры и о внесении соответствующих изменений в некото-рые законодательные акты» в России было выделено семь специальных Зон культуры (ЗК), в том числе на территории Алтая. Задачи ЗК: «осу-ществление деятельности по организации особенных мер в создании и распространении мероприятий культуры, организации издательских дел, распространения, подписки, театральной деятельности и других видов указанной продукции; выявление, запрещение и пресечение деятельно-сти лиц, осуществляющих указанную деятельность без получения специ-альных лицензий». В повести чувствуется отточенное перо биографа, но и ведь Прашкевич ещё и фантаст, вот почему Лев Николаевич Толстой погиб в 1861 году на дуэли с Иваном Тургеневым.

Спасут ли гибнущую культуру ЗК и «Закон о защите прошлого», который разработал герой повести чиновник от культуры Салтыков? От-вет как будто очевиден: нет, но…

Про личную жизнь Прашкевича не знаю практически ничего, в доме у него (ещё на старой квартире) был ещё в 80-х, сам он об этом на-писал так: «Я убеждён, что любовь есть, потому что, не будь любви, я бы со своей женой не прожил полвека. У людей нелюбящих — пустые глаза. Как в них ни заглядывай, никакого огня не увидишь».

В обывательском мнении творческий человек и в личной жизни не терпит шаблона и скуки. Примером, конечно, служат судьбы наших звёзд: Высоцкого, Табакова, Золотухина, Белявского, Ромашина и т. д. и т. п. Статистики нет, но думаю, что длительные и прочные браки (Ла-зарев-Немоляева) останутся в меньшинстве. Что касается писательской среды, то здесь, прежде всего, особый вид творчества, не публичный, но к семейной жизни также не очень предрасположенный; кроме того, писа-тельские семейные пары, в отличие от актёрских, крайне редки. Как чело-век, отравленный социологией, я пытался как-то вывести типы семейных отношений в зависимости от соотношения амбиций мужа и жены: твор-ческих (Т), психологических (П), бытовых (Б) — и понял, что всё опре-деляется конкретными обстоятельствами. Представьте, что муж успешен в творческом плане, адекватен психологически — то есть не закатывает скандалы и не уходит в запой от своих неудач и удач своих коллег, не уходит от решения бытовых проблем. Итогом может быть как долгая су-пружеская жизнь, так и скорый развод. Среди моих знакомых литерато-ров число разводов вряд ли превышает средние показатели, правда это Сибирь, провинция. Знаю образцовые семейные пары (Дедовы), знаю

Явление

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

42

трагедии, навсегда отразившиеся в творчестве (Русаков), знаю обретших к концу жизни свою долгожданную половинку (Соколов)...

Многие сегодня пытаются определить место Прашкевича в литературе и культуре в целом, возводя его в число лучших фантастов, критиков, биогра-фов. Для меня же Прашкевич — это явление, корни которого, как выразил-ся один из учеников Геннадия Мартовича, «не только в уровне его профес-сионализма как писателя, но, более всего, в самой его личности, которая за многие годы впитала и аккумулировала бесценный опыт тонкого наблюдателя окружающей нас жизни, умеющего подмечать в качестве важных, ключевых моментов многое из того, что не сразу и не многим бросается в глаза, а затем, отсеяв массу мелких и случайных деталей, выстроить нить повествования в очень яркий и убедительный, неповторимый по волшебству красок сюжет».

Владимир ЛАРИОНОВг. Сосновый Бор, Россия

«МНЕ ВСЁ ЕЩЁ НРАВИТСЯ ПИСАТЬ...»Из предисловия, подготовленного мною к не вышедшему

луганскому изданию книги Геннадия Прашкевича «Малый бедекер по НФ»

Геннадий Мартович Прашкевич — русский прозаик, поэт, эссеист, историк фантастики. Автор нескольких десятков книг, изданных на раз-ных языках. Родился на Енисее, живет на Оби. Исходил в маршрутах с па-леонтологами и вулканологами Сибирь, Урал, Алтай, Сахалин, Камчатку, Курильские острова, плавал по трём океанам, побывал во многих стра-нах. Дружил с Аркадием Стругацким и Юлианом Семёновым, Виталием Бугровым и Борисом Штерном, Михаилом Михеевым и Сергеем Снего-вым... Был близко знаком с Иваном Ефремовым и Леонидом Платовым, Андреем Вознесенским и Виктором Астафьевым, Валентином Пикулем и Георгием Гуревичем... У этих замечательных людей Прашкевич учился любить жизнь и никому не завидовать. В «Малом бедекере по НФ» он живо и лаконично описывает встречи с ними, а ещё — увлекательно рас-сказывает про свою жизнь в фантастике и про фантастику в своей жизни.

Над «Малым бедекером по НФ» Геннадий Прашкевич работает давно. Отдельные главы «Бедекера», публиковавшиеся в журнальной периодике, уже успели получить несколько престижных литературных премий, в том числе — две «Бронзовых Улитки» от Бориса Стругацко-

Владимир Ларионов

43

го. Обычный бедекер — это название путеводителей по разным странам (калька с фамилии немецкого издателя Карла Бедекера (1801–1859), со-ставлявшего их на основе сведений, собранных в заграничных путеше-ствиях). «Бедекер» Прашкевича — это концентрированные впечатления, собранные писателем на протяжении большого путешествия во времени, называемого жизнью.

«Малый бедекер по НФ» — книга бесконечная. Она не вчера была начата и не завтра будет закончена. Первую её часть составляют истории о людях и книгах. А неутомимый Геннадий Прашкевич пишет мне: «Вторая часть практически уже готова, она посвящена алкоголю. Слишком много друзей, слишком много значительных личностей погибло на моих глазах, не справившись с Зелёным Змием. Слишком многие могут ещё погибнуть. Я хочу рассказать об алкоголе в литературе — на примере своём, своих друзей. Думаю, это нужно. Алкоголики в одиночку не спасаются. Я ведь и сам пропустил через себя этот мутный поток, прежде чем своим умом дошёл до известного кантовского императива... А третья часть «Бедекера» будет посвящена основному инстинкту, потому что живая литература заме-шана на нём... Я не собираюсь скрывать тёмных сторон даже собственной жизни. Неважно, будет ли кто-то на меня обижаться. Я не из тех наивных людей, которые всё ещё путают истину с правдой».

«Малый бедекер по НФ» — книга необычная, в ней остро чув-ствуется эдакая квинтэссенция непростого писательского и человеческо-го бытия. Любопытные воспоминания, удивительные документы, ори-гинальные художественные тексты, откровенные письма, уморительные байки. Они сливаются в экзотический искрящийся коктейль, странный, но притягательный. А Геннадий Прашкевич лукаво улыбается мне сквозь книжные строчки: «Мне, Ларионыч, всё ещё нравится писать. Мне всё ещё нравится жить. Это ведь немало. Как ты думаешь?»

«Малый бедекер по НФ» — книга о том, как читать книги. Будь благословенно массово утрачиваемое нынче наслаждение от

чтения! Умение активно и вдумчиво читать книги тихо исчезает, вытесня-емое более осязаемыми и грубыми удовольствиями, но как много без это-го умения люди теряют! Боюсь, что совсем скоро некому будет оценивать накопленное человечеством колоссальное литературное наследие... При-вычка читать словно жить уходит... А непредсказуемый Геннадий Праш-кевич опять пишет мне: «Я не совсем дурак, дорогой Ларионыч, хотя внешне сильно на него смахиваю. Да и не могу быть дураком, потому что всегда выступал за жестокое отношение к дуракам. Писал об Уэллсе, о братьях Стругацких, Жюле Верне, Брэдбери, Станиславе Леме, Толкине.

«Мне всё ещё нравится писать...»

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

44

Считаю, что культуру спасаем мы с тобой (и такие, как мы), когда пы-таемся относиться к разным явлениям с пониманием. К самым разным явлениям! Вот, например, удивил меня «Гектор Сервадак», я его с юных лет не перечитывал. Какая воздушная вещь! И сколько в ней шовинизма, пропущенного через сарказм и юмор!.. Надо, надо вчитаться в этот роман поглубже, так же, как в «Замок в Карпатах». Не из этой ли вещи вышла ещё одна ветвь французского сюра?.. Знаешь, Ларионыч, непонятны мне писатели — не читающие. Время от времени от вполне приличных людей я получаю письма, из которых следует, что они ничего не читают. А ведь считают себя профессионалами!»

«Малый бедекер по НФ» — книга ироничная, весёлая, но и горь-кая, как сама жизнь. Геннадий Прашкевич открывает кладовую своих на-блюдений, парадоксально размышляет вместе с читателем и, делая самые неожиданные выводы, рассказывает о многих действительно превосход-ных вещах. О литературе, таланте и ремесле, о любви и смерти, о дру-зьях, поэзии, об океане, о вечерних облаках за окном. Он знает, что обо всём этом надо писать хорошо.

И пишет хорошо. «Но как на самом деле пишутся книги?Что чувствует писатель, задумав новую книгу?Что делает он, когда тема уже завладела им, когда в любое вре-

мя дня и ночи, независимо ни от чего, какие-то эпизоды, лица, про-сто отдельные фразы всплывают, как из бездны, из его затуманенного подсознания?»

«Малый бедекер по НФ» — об этом и о многом другом.

НО КАК ЖЕ НА САМОМ ДЕЛЕ ПИШУТСЯ КНИГИ?

Владимир Ларионов

45

Давненько не задавал я вопросов Геннадию Мартовичу Прашкеви-чу. В 2011 году на основе моих разговоров с ним была написана «Книга о Прашкевиче» (к юбилею Мартовича, в соавторстве с А. Етоевым). С тех пор я с Прашкевичем для печати не беседовал. Пора хотя бы частично заполнить эту информационную лакуну, ведь на носу — новый юбилей моего старого друга, замечательного писателя, нашего дорогого сибир-ского Белого Мамонта.

ГЕННАДИЙ ПРАШКЕВИЧ: «БУДУЩЕЕ НУЖНО ПОНЯТЬ…»

Мартович, здравствуй, дорогой! Давай поговорим о тебе, о литера-туре, о делах твоих и новостях. Я даже несколько вопросов подготовил. Не очень трудных.

Дорогой доктор У Пу-мл.1! Вопросы твои в тупик меня не поста-вят. Сейчас раннее утро. Идёт снег. Кофе я уже сварил. Приступим.

Откуда ты берёшь сюжет?. Как выбираешь, о чём писать?

Тут, доктор, многое зависит от настроения. Только настроишь-ся на возвышенную тему, как приезжает министр образования и гово-рит студентам: «Хватит с нас умников! Нам нужны потребители. Учитесь зарабатывать, хватит умничать попусту». И студенты на-чинают считать Гёте выдающимся французским поэтом, искусствове-ды призывают во имя творений Сальвадора Дали перемолоть в щебень сибирские писаницы… В самом деле, кому нужны эти детские творения примитивных народов? А я так не могу. Я смотрю на древние изображе-ния олешков и мамонтов, шаманов и охотников, и сердце отогревается. А отогреваясь, оно расширяется и слышит музыку — ре-ре-ре, отзвук поэтических строф, может из прошлого, может из будущего. И вдруг понимаешь, что все мы встроены в одно время: и министр образова-ния, и придурок из пивной лавочки, и ты сам, не стесняющийся счи-тать себя умником. Начинаешь раскладывать мысли — и получается

1 Геннадий Прашкевич часто величает меня «доктор У Пу-младший». Это началось в 2008 году, когда для послесловия к одному поэтическому сборнику мне понадобился философский эпиграф. Я, ничтоже сумняшеся, придумал и эпи-граф, и его автора — никогда не существовавшего китайского мудреца У Пу из пятнадцатого века. А Прашкевич назвал этим именем своего персонажа (доктора-ки-тайца), а заодно — и вашего покорного слугу. И сам получил от меня то же имя, но с уважительной приставкой «старший».

Геннадий Прашкевич: Будущее нужно понять

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

46

«Белый мамонт». Вдумываешься в будущее — и получается «Кафа», а то и «Упячка-25», если повезёт с настроением. Вспоминаешь Иванова… соседа по бараку… и пишешь «Иванов-48»… и приходишь к мысли, что мир перестроить легко — никаких проблем, надо только переименовать всё, что тебе неприятно. Власть, кстати, часто обращается к этому приему. А потом встречаешь коллегу-писателя. Плотный, бритый, голова блестит, по бритой голове стихи — длинные строчки с орфографическими ошибками. И фамилия как у коня. Так и гово-рит: «Я Рябокобылко». — «Не бывает таких фамилий». — «Потому и печатаюсь как Рябов». И пробавляется он, кстати, не просто стиха-ми, а циркульными стихами (см. мою повесть «ЗК-5»). Или историями попаданцев. Или историями магов и колдунов. Никто уже и не помнит, что в истинном искусстве жизненно необходим некоторый элемент на-силия. Без этого искусства нет. Ещё Эсхил говорил: «Там, где возможно всё, там уже ничто не имеет значения».

Я, кстати, номинировал в нынешнем году эту твою странную по-весть «ЗК-5» о деградации культуры, с героем, теряющим почву под но-гами, на премию «Новые горизонты» Санкт-Петербургской ассамблеи фантастики. Посмотрим, что будет… Скажи, Мартович, что сейчас про-исходит в культуре? Почему, несмотря на декларируемую возможность говорить обо всём, так мало по-настоящему острых произведений?

А зачем писать что-то острое, кого-то критиковать? Я уже цитировал тебе Эсхила. В эпоху невежества острота никому не нуж-на, и умники тоже не нужны. Хватит умников, требуются потре-бители! И вы, молодая девушка в первом ряду, и вы, интеллигент в третьем колене, и вы, директор главного телеканала, — потребляй-те! Лопайте, кушайте, давитесь, радуйтесь. Это же так красиво — эпоха мракобесия, высвеченная шашлычными костерками.

Что, по твоему мнению, надо делать государству, что ещё можно сделать, чтобы как-то вернуть культуру чтения, любовь и уважение к хо-рошей книге?

Государству ничего этого не нужно. А нужно тебе, нам, вон тем и вон этим. Именно нам надо читать и перечитывать книгу. Если помнишь, я всегда утверждал, что в искусстве необходимо не-которое насилие. Заставьте школьника прочесть «Войну и мир»! Не

Владимир Ларионов

47

читает, высеките его! Сеченый зад лучше пустой головы. Включать в школьную программу надо не книги Пелевина, а книги Шолохова, не стихи Окуджавы, а стихи Пушкина. А мы играем именами, как пуго-вицами, вот и имеем то, что имеем.

Я наблюдаю твою затяжную дружбу-любовь с серией «Жизнь за-мечательных людей». Уже пять книг в ней: «Братья Стругацкие», «Жюль Верн», «Брэдбери», «Станислав Лем», «Толкин». А ещё был твой «Гер-берт Уэллс» в серии «Великие исторические персоны» издательства «Вече». Почему именно биографии?

Да потому что каждый из нас — это, прежде всего, биография. Мы — это то, что мы совершили, и то, что еще совершим (или не совершим). Я получил от перечисленных тобою писателей столько, что просто обязан рассказать о них. И мои друзья (соавторы) были согласны с этим. А некоторые, оказывается, просто ждали упомина-ния своих имён в тех или иных моих книгах. Не дождавшись, объяви-ли мои книги пустышками. Но каждая такая книга — это глубинный разговор с героем, он касается всего — женщин, творчества, путеше-ствий… Всего, что придёт на ум. Уверяю тебя, беседовать с паном Станиславом Лемом или Гербертом Джорджем Уэллсом гораздо ин-тереснее, чем с любителем фэнтези и мистических повестей. А бесе-довать лучше не в зале очередного конвента. Подойдёт ресторан, бар, да любое питейное заведение. Помнишь, гуляли мы с тобой и Васей Головачёвым по Крещатику и зашли в ресторан. Хорошо пообедали. Посмотрел я на Головачёва, он отвёл глаза. Посмотрел ты на Голо-вачёва, и он не выдержал. Вася сказал: «Давайте на пальцах бросим, кому платить». Договорились бросать с левой руки. Выкинули паль-цы, и Вася, понятно, выкинул все пять — максимум. Он, в общем-то, добродушен, он надеялся на ничью. Мы не мухлевали, но жила в нас уверенность, что платить придётся Головачёву. Так и получилось. Выкинули мы пальцы левых рук — двенадцать. У меня и у тебя на левой руке по шесть пальцев — игра природы, Вася этого не знал.

После выбрасывания пальцев мы ещё считали по кругу, на кого выпадет, а платил действительно Головачёв, выпало ему. Где-то у меня есть фото из этого ресторана — Василий Васильевич с рогами. Там ин-терьер был такой фэнтезийный — всё в дереве, рога, ухваты и прочая этнография. Мартович, вот ты частенько ругаешь фэнтези, называя его

Геннадий Прашкевич: Будущее нужно понять

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

48

тупиковым жанром. Ты даже когда-то провёл параллель между фэнтези и трусостью...

Потребитель всегда требует сладкого. У него понос от слад-кого, но ему ещё нужно! Да я, в общем, и не против. Любая форма жизни имеет право травиться тем, что кажется ей особенно вкус-ным. И бог с ними. Но в отличие от многих из них, я видел Аравий-ское море, закат над ним, всплывающие, как луны, медузы, алтайцев, тухтур-бухтур, сползающих по склону Белухи, сибирский мороз, когда след за тобой остаётся не на снегу, а в прокалённом морозом возду-хе — от дыхания. Я видел Чёрное море, Белое море, Жёлтое и Крас-ное, и синее видел. Что ещё надо увидеть, чтобы бежать от этого в жалкие и пустые книжки? С чего это вдруг после солдат-срочников на Курилах, драк в твиндеках «Балхаша», тайфунов с женскими име-нами потянет меня на противозачаточные книжки о мистических чудесах. Это для потребителей, а я умник.

Меня сейчас больше смущает не засилье фэнтези, а нескончаемый поток произведений о «попаданцах». Количество желающих перекроить историю огромно. Их вещи однотипны и сшиты по одним и тем же ле-калам. Что это? Реванш у истории взять невозможно. Почему нынешние фантасты так редко задумываются о будущем и его вызовах, а без устали переделывают безвозвратно ушедшее?

Прости, но ничего умного об этом сказать не могу. Я такое не читаю. У меня нынче время, как ты понимаешь, сильно ограничено. Вот «Кима» киплинговского перечитал с наслаждением. Работы своих студентов читаю с удовольствием. С семинаристами спорю. А попа-данцы? Что они мне? Я с ними не встречался. Они тень от тени. Они ни к чему не имеют отношения. Ну, кто-то пишет об этом, кто-то злится, что не имеет возможности делать свою историю. Вот Тол-кин не видел в этом никакой трагедии и просто выдумал параллельный мир, ему было достаточно того, что его сыновья создавали реальную историю. Я говорю о пилоте, о зенитчике и о священнике. Ты ведь сам ответил на свой вопрос: нынешние фантасты редко задумывают-ся о будущем и его вызовах и без устали переделывают безвозвратно ушедшее. Делают они это, видимо, потому, что о прошлом можно прочесть в книжках друг у друга (о настоящем прошлом большинство этих авторов не имеет истинного представления), а будущее нужно

Владимир Ларионов

49

понять. Не увидеть, оно не существует, а понять. Потому так редки книги о будущем.

Мартович, а как обстоят дела с твоим многострадальным «Малым бедекером по НФ»?

Полностью закончен второй том. Попытки издать пока не увенчались успехом. Всем надоели умники.

Выходу «Бедекера», планировавшемуся в луганском издательстве «Шико» несколько лет назад, помешала война. Я писал к нему предисло-вие... Отправлю, наверное, выдержки из него Валерию Гаевскому в аль-манах «Фанданго» к твоему юбилею, Мартович. Но выходят другие твои книги. Ты участвуешь в любопытных проектах. Что вошло из твоих лич-ных архивов в мощный том «Переписка Ивана Антоновича Ефремова»?

Письма, конечно. Огромный том, этот, составленный Ольгой Ерёминой и Николаем Смирновым, — памятник не просто И. А. Еф-ремову, памятник эпохе.

А над чем сейчас работаешь?

Работаю параллельно над разными вещами. Над мистическим романом (в соавторстве). Мистическим — в смысле тайны. В нём прошлое и будущее, но преломленное через весёлых героев в настоя-щем. Обдумываю вещь под условным названием «Письмо Ливанову» из цикла «Упячки». Разрабатываю историческую повесть — несчаст-ливая крымская война петровских времён. Вот где потрясающее прошлое, которое уже никто не изменит! Задуманы новые эссе из цикла тех, что делаю с американским физиком А. Буровым. И для се-рии «ЖЗЛ» есть задумки, но ведь скажешь вслух — упустишь. Скажу только, что книга для «ЖЗЛ» (если сделаю) будет сенсационной.

Ты мне писал о документальных фильмах, снятых с твоим участи-ем и о тебе. Расскажи о них подробнее.

Их снято в последние годы несколько. С моим участием: доку-ментальный детектив режиссёра Ирины Зайцевой «Канские красные сфинксы» (2015) о Вивиане Итине и Владимире Зазубрине и фильм

Геннадий Прашкевич: Будущее нужно понять

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

50

о братьях Стругацких «Дети Полудня» (2013) режиссёра Валерия Ткачёва. Замечательный режиссёр Павел Головкин сделал фильм о философствующем Прашкевиче под названием «Земля». Это мои раз-мышления о том, что я видел, с какими людьми встречался, в каких краях побывал. Об отношении к событиям прошлого и настоящего. И даже некий взгляд в будущее. В некотором роде — попытка осмыс-лить прожитое. Так сказать, визуальный «Бедекер». Наконец, фильм с предельно откровенным названием: «Прашкевич Геннадий Марто-вич: Личность в истории Новосибирска». Из цикла фильмов о людях, что-то сделавших для Новосибирска. Мои монологи о городе, жизни, науке и литературе, о людях и времени. Говорил подряд часов шесть — не меньше, оставили полтора, но я бы ещё полчаса убрал. Снимала компания «Видео-DATA» в прошлом году, презентация состоялась в январе 2016. Хорошие фильмы. Умные фильмы. И Прашкевич в них ничего. С таким хочется выпить. Что мы с тобой, надеюсь, и сде-лаем в гостях у Валеры Гаевского нынешним летом в Феодосии на фестивале «Фанданго».

Академгородок — Сосновый Бор. Март, 2016.

БУДУЩЕЕНУЖНОПОНЯТЬ

Владимир Ларионов

51

Геннадий ПРАШКЕВИЧАлексей ГРЕБЕННИКОВТатьяна САПРЫКИНАг. Новосибирск, Россия

КСТАТИ О БАБЫРГАНЕ(экспериментальная фантастика)

ДУБАК1

Сейчас скажу интересную вещь.Мне, например, нравится фамилия Сомов.Хорошая фамилия. Но живу я сейчас под фамилией Дубакин, ко-

торую (вместе с паспортом) позаимствовал у одного своего приятеля, с которым познакомился, бывая на играх любителей-ветеранов по хоккею с мячом. Он — Колян, и я Колян. Он — мордастый, и я при теле. Прав-да, он петь не любит, а я пою. Даже гражданская жена признаёт: «Ну, леприхон ты, Колян! Леприхон, и всё тут!» Не знаю, где слово взяла, мо-жет, у Гомера выкопала, я с ней в споры не ввязываюсь. Может, поют эти леприхоны. Зато дружу с ветеранами. Колян играет в престижном клу-бе «Киты Сибири». Я Коляну говорю: «Я бы тоже там поиграл». Ну, в смысле — попробовал силы. Коляну надоело, он говорит: «У нас играют только видные политики и бизнесмены, ну, типа бывший губернатор или там начальник железнодорожной станции. На худой конец, авторитетный секретный агент». Я спросил, а какой железнодорожной станцией он сам-то руководил? Колян ответил: «Зачем мне руководить? Я воевал в Швей-царии». Таким тоном моя гражданская жена говорит, что я леприхон, по-тому переспрашивать я не стал. Ну, воевал и воевал, в Швейцарии так в Швейцарии, спору нет, многие где-нибудь воевали. Главное, жив остался.

А работаю я на кладбище. Тут тоже как после войны.В последние годы престиж многих профессий повергнут во прах

безжалостной судьбой. Это я вам как знающий человек говорю. Такси-сты, официанты, заведующие складами и базами — все мы помним, как высоко котировались эти профессии и как низко они пали сейчас. Я имею в виду общественное мнение. А некоторые, ну, такие, как типографские работники или метранпажи, вообще, кажется, исчезли навеки, днём с огнём не отыщешь. Осталась работа могильщика — с каменного века и посейчас. Кто без могильщика обойдётся, а?

Моя настоящая фамилия пусть останется неизвестной.

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

52

Может, был я Сомовым, может, Мухамедзяновым — колоться не буду.Работы не боюсь, доходы мои растут при всех экономических кри-

зисах. Было, конечно, и такое времечко, что за работу платили вещами. Тут что жалеть? Каждому поскорее хочется ближнего закопать. Осенние листья, они шуршат и шуршат в саду, закон природы. Вот, к примеру, неделю назад вышел я в дополнительную смену. То ли романс в голове, то ли день, правда, осенний, солнечный. Хоронили пожилого красиво-го старичка. Лет под восемьдесят, а может, под сто, я не спрашивал. Но старичок хорошо сохранился, прямо принцесса Укока, о которой писали в газетах. Может, и ещё бы пожил, да видно, что родственников много, и друзей много. Стольких не переживёшь. А вот музыка не играет. Так бывает, когда усопший действительно «загружался» долго, всем надоел, уходом своим измучил. В толпе провожающих всхлипывала потихоньку только маленькая девочка, то ли внучка, то ли дура. Ещё в стороне стояли два джентльмена — в чёрном. «И счастлив лишь тот…» — как в песне поётся. «Кто рядом идёт…» Хотели, наверное, убедиться, что старик не пристроится рядышком на прогулке. Может, правда, родственники, но не очень любимые. А может, враги — у такого красивого старичка без вра-гов никак. Вот пришли убедиться, что «друг» действительно их покидает. Мы уже крышку собрались накинуть, когда та самая девочка-дура или внучка бросилась к покойному и что-то, плача, запихнула ему в сложен-ные на груди руки.

«Даша, ты чего?» — всполошилась одна из женщин, мать наверное.«Он его любил… Всегда на столе держал…» — рыдала девочка.«Ну, ладно, ладно. Отдала, и хорошо».Я так и не понял, о чём они, потому что заговорил толстяк в длинном

плаще, все слова заглушил. Благородный толстяк, только глаза тревожно бегают. Всё припомнил покойному: и умный он был, и труды учёные пи-сал, и не хромал, и жена верная. С таким, дескать, хоть в разведку. А сам головой вертит: не зовёт ли покойный? Я не выдержал и говорю: «Ну что? Болтать будем или делом займёмся?»

Решили делом заняться.Ну, ладно. Закрыли. Зарыли.Как самый молодой я подошёл к родне и вежливо, но твёрдо по-

просил, как водится, «рублик на помин души». Дали, конечно, но мало. Оно и без того ясно: хоронили-то без музыки, на всём экономили. Соби-рая инвентарь, я просто так, по привычке, обратил внимание на то, как неожиданно взволновались те два джентльмена в чёрном, даже подтяну-лись к могиле поближе. Хотя живые меня мало интересуют. «В саду опу-

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

53

стевшем…» Напевая (привык), я переоделся в сторожке и уже человеком вышел к остановке местной маршрутки.

— Слышь, мужик, заработать хочешь?Я даже оборачиваться не стал. Моя смена закончилась.— Если кого закопать, — только бросил через плечо, — телефон

директора кладбища на стенде около входа.— Да нет, ты не понял, — усатый в чёрном (всё же, наверное, из даль-

них родственников) даже за рукав меня взял. — Не закопать, а напротив… — Он покрутил мыслишки в голове и нашёл самое верное слово: — …выкопать.

— Яму для овощей?— А ты не дерзи, — не выдержал другой, тоже в чёрном, пло-

сколицый, как якут или алтаец. — Ты послушай сюда. Мы о плохом не просим. Покойничек, которого ты сейчас предал земле, одну вещичку с собой прихватил. Не свою. И случайно. Так что мы к нему без претензий.

— Ну и обращайтесь к родне.Они переглянулись, пофыркали, ну, прям стрёмные упыри.— Слышь, мужик, — терпеливо сказал усатый. — Повторяю

только для глухих. Этот старикан. Без разрешения. Унёс. Одну. Нашу. Вещичку. Всосал? В могилу унёс, а не в пивбар. Всосал? А ты как бы в компании с ним, лопатой махал, с**а. Вернуть нам вещь надо. — Он уставился на меня, как какой-нибудь Кашпировский, и успокоил: — Да не за так, конечно.

И назвал сумму.Не скрою, звучная.— Да вы чего, — уже не так уверенно сказал я. — Скудельни-

ков-то этих… всяких… Ну, тех, которые грабили могилы… Их не очень-то привечали…

Они поморщились, уже с раздражением.Нынче читать не любят, потому и умников не любят.— Ты, мужик, покрути мозгами. Ты же профессионал. Мы бы и

сами лопатами поработали, только люди удивятся. А ты законно шуру-ешь, к тебе какие могут быть вопросы? Ты, может, перчатку вязаную забыл в могиле. Читал в газетах? Хирурги ножницы в чужих животах забывают. — Взгляд усатого прямо жёг меня. — Всего-то землю там по-кидать, а?

И они утроили сумму.Ох, слаб, слаб нынче человек.Но я (уже из принципа) упорствовал:— Я, может, законы не люблю, но поддерживаю.

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

54

— Ты давай успокойся, — сказал плосколицый. — Нам не коронки с зубов снять, ты эти свои кладбищенские штучки забудь. У него там, у покойника этого, лежит на груди одна железная вещица. Простенькая, ты её сразу узнаешь. — Он пощёлкал пальцами в воздухе, силясь подобрать какие-то нужные слова, но на этот раз не подобрал. — Девчонка-дура пособила покойнику, а ты нам пособи.

И протянул мне пачку денег.— Ну, если так… Тогда послезавтра…— Ты, мужик, чего-то не понял? Мы торопимся.— Послезавтра, — говорю, — никуда ваша железная вещица не

денется. — Объясняю спокойно: — Послезавтра моя смена. А сейчас-то вы как себе это представляете? Вернусь и снова начну лопатой махать?

Они переглянулись. Пусть так.— Тогда послезавтра. На этом же месте.

2Только получилось всё не совсем так. На другой день рано утром

позвонил бригадир, гражданская жена сразу заворочалась: «Тебе, лепри-хон, наверное, на кладбище пора».

— Дура, — толкнул я её локтем и стал слушать бригадира.А он по телефону так объяснил ситуацию. Петрович заболел —

раз. У Гусева длительный запой — два. Выходит, тебе надо выходить.Бригадир нисколько не сомневался, что я соглашусь.Все всегда лучше меня знают, что и когда надо мне делать.«Ты чего? — удивился бугор. — От приработка отказываешься?»Я понял, что удивлять начальство надо в меру, и забормотал, отвер-

нувшись от своей гражданской жены: «Ну, ладно, ладно. Только слышь? Мне надо будет в ямку вчерашнюю заглянуть». Краем глаза отметил, что у гражданской жены сразу уши выросли. «Крестик я туда обронил». На гражданскую жену я уже не смотрел, знал, что она сейчас пытается со-образить — на мне крестик или нет? «Золотой крестик. От родителей. Я его в последнюю ямку уронил». — «Да ты чё?» — бригадир засопел сочувственно. «Мне поискать бы». Он не поверил: «Да где ты его там найдёшь? Да и старичок лежит уважаемый». Я поправил: «Бывший уважа-емый». С этим он согласился. Наша профессия предполагает отсутствие некоторых предрассудков.

«Ну, если так… Ладно… Являйся».«Ну ты и леприхон, — запричитала гражданская жена, когда я по-

ложил трубку. — Какой ещё крестик? А?»

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

55

Она хотя и гражданская, но с хорошо поставленным голосом.Но это дело второе. Отбился я, оделся, пошли гулять. А насчёт после-

завтра сразу так скажу: нет ничего легче, чем раскапывать свежую могилу. В физическом смысле, конечно. Так что, на другой день, отработав свои пол-смены, я вернулся к нужной ямке, землю снял, гвоздодёром оторвал крышку. Обивку порвал, конечно, но старичок и в этом случае промолчал. Выковырял из окоченевших рук старичка витую льняную верёвочку с тусклой железякой и вернул крышку на место. Закопал, аккуратно прихлопнул землю лопа-той — «как было», поправил венки и сразу отошёл, прихватив инструмент под мышкой. И уже там, в тихой стороне («Где же ты, моя любимая?..») под густой берёзой внимательно осмотрел находку.

Вроде как половинка лопнувшего вдоль колокольчика.Сейчас скажу интересную вещь: вроде бронза, а звучит глухо.С другой стороны, а как, к примеру, будет звучать даже очень хо-

роший певец, выбей ему половину зубов? Надпись какая-то шла по боку колокольчика или узор, я в этом не секу. И не совсем вроде буквы, и не совсем иероглифы. Плосколицый — человек восточный, поймёт, навер-ное, а я древние языки больше по Гомеру знаю. Такое впечатление, что эта штука много-много лет в могиле пролежала, но я ведь сам видел, как её туда позавчера сунули.

Щёлкнул ногтем по бронзе.Долгий звук, размытый какой-то.Так иногда смотришь в дождь за окно и понимаешь, что хана всем

людям.Нет, правда, хана! Ведь все умрут. Дёргайся не дёргайся, все умрут.

Даже моя гражданская жена и даже бригадир, не говоря уж о покойном старичке. Звук этой железяки почему-то опечалил меня. Хотел запеть — про себя, конечно, а слов нет. Мысли о дожде, вечности, не знаю, как ска-зать. И чёрточки на железяке, похоже, нанесены не просто так, скажем, по пьянке. Их с умыслом нанесли.

Разнервничался я, защемило сердце. Щёлкнул по железяке ещё разок.Печальный звук так и плыл, так и плыл бесконечно в воздухе:

ре-ре-ре…Пара ворон неподалёку сразу насторожились, стали смотреть на

меня. Я шикнул на них, но как-то неубедительно. Хреново почему-то мне было. При этом пил вчера в меру. Может, не выспался? И то. Спать бы, да гражданская жена в покое не оставит, дескать, пора, пора тебе на клад-бище. Дура!

Часть поминальных букетов была обёрнута в газеты, унесли не все.

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

56

Заворачивая свою добычу в мятую газету (железяка эта или бронза всё ещё тянула какую-то долгую ноту), машинально глянул на страницу. Опана! Посреди разворота — портрет старичка, которого я только что обобрал.

«Принц Мёртвого озера!»Сейчас интересную вещь скажу.До этого принцев мне хоронить не приходилось.Даже усатый и плосколицый не говорили мне, что забрать игрушку

надо у принца.Правда, подзаголовок немножко успокоил меня. «Наш земляк, зна-

менитый археолог Огородников, совершил величайшее открытие: отрыл нетленную мумию в районе озера Кёль, которое все на Алтае называют Мёртвым».

Читать подробно мне было некогда, но главное ухватил сразу.«В руках мумия держала кожаный мешок ритуальных золотых нитей».А ещё, оказывается, мумия держала в руках бронзовый колоколь-

чик, на котором было начертано неизвестное, может инопланетное, по-слание. Значит, бронза всё-таки, подумал я о половинке колокольчика, лежащей в моём кармане. А инопланетное, это как посмотреть. Следы снежного человека тоже все видели, а где он сам?

«Судя по некоторым сведениям…» Я вдруг вспомнил усатого и плосколицего. «Судя по некоторым сведениям, археологу удалось пере-вести надпись…» Нет, не они. Может, сам старичок этим занимался и надорвал силы?

«Мир прекрасен… людей».Так вроде перевёл он послание.Вот и пойми. Запись-то неполная. Снизу, по подолу, колокольчик

оказался выщербленным, как Царь-колокол. Так что инопланетяне, я их всегда путаю с иностранцами, — это всё лажа. Враньё все эти инопла-нетяне. Пропаганда, и всё. Самой мутной воды пропаганда. Утром про-снёшься от громкого голоса, а это, если не гражданская жена («на клад-бище… пора тебе, леприхон, на кладбище…»), во включённом «ящике» обязательно сидит такой вот благородный старичок и кричит, блин: ат-ланты, лемуры, жопы! Вот, правда, мешок золотых нитей… Ничего себе, кожаный мешок — полный, под завязку! Это сколько же такой мешок мог весить? Я про цену уж и не говорю. И девчонка эта — истинная дура. Лучше бы золотую нить в руки старичку сунула.

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

57

НИКИШИН

1График дежурств на метеостанции составлял я.Утро (с 5.00 до 10.00) — Дубак. Другим меньше мешает.Первая половина дня (с 10.00 до 13.00) — Регина. Я старше, могу

называть её и так, хотя это всё равно. Дубак — это всегда Дубак, а Регина — это Регина.

Вторая половина дня (с 13.00 до 17.00) — я, Сергей Иванович Никишин.

С 17.00 до 22.00 вечера — опять Дубак. Пускай себе напевает, насвистывает.

Ну, а с 10.00 до раннего утра — опять я, Никишин. Меня ночные дежурства нисколько не напрягают, а Регина любит поспать. Ещё я думаю по ночам. Не о светлом будущем, как некоторые, а о том, как устроен мир и как я в него встроен. Я, кстати, с детства мечтал стать метеорологом. Лет с восьми подолгу смотрел в небо, рассматривал в отцовский бинокль белоснежные вершины кучевых облаков, как они вспучиваются и плывут куда-то. А теперь вот смотрю на то же самое небо, а в журнал наблюде-ний записываю: «Никаких происшествий». Дубак обычно пишет: «Нор-малёк». Только Регина твёрдо придерживается метафизических убежде-ний: «Ничего необычного не отмечено».

Я люблю облака.Для меня они не просто «витрина погоды», как пишут в учебниках.Для меня они не просто скопление мельчайших капель влаги или

ледяных кристаллов, а выражение особенных Сил, не знаю, как правильно это обозначить. Ну да, конечно, адиабатическое изменение температур в поднимающемся влажном воздухе… конденсация водяных паров… кон-векция, скольжение по наклонной фронтальной поверхности… волны, турбулентность… и всё такое прочее. Но попробуй внятно объяснить это Дубаку. Он не дурак, он всё видит по-своему, поэтому во всех случаях жиз-ни, особенно сложных, предпочитает простые слова. К сожалению, даже очень простыми словами специальную терминологию не заменишь, так и возникает стена между людьми. Говорят, в сущности, об одном, а друг дру-га не понимают. Для немца или русского каннибализм — это плохо, а для какого-нибудь племени из джунглей люди — их национальная пища.

Облака плывут.Облака медленно растут.Облака бесшумно громоздятся над горизонтом.

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

58

Хорошо Дубаку, он не особенно всматривается в небо.Ему некогда. Короткие ноги пению не мешают. Топор, отвёртка, на-

бор свёрл и бензопила — что ещё нужно порядочному человеку? Особен-но бензопила. И порядок у него отменный. Если грязные носки валяются на кухонном столе, значит, там им и место. Если борщ — не оторвёшься, то как это может быть по-другому? Солнечный свет пройдёт сквозь окно, отразится от зеркала, высветит ещё какую-нибудь брошенную Дубаком вещь или ветром раскидает плащи, вывешенные на просушку, Дубак всё равно отметит в журнале одним словом: «нормалёк».

А вот подпись с завитушкой, как тёмный циррус, — это уже Регина.Она, наверное, и в ведомости на зарплату расписывается таким же

хитрым манером, но зачем ей это на метеостанции? Тут каменные россы-пи, рябое тревожное небо, обрывистые скалы по южному берегу, будто их только вчера молниями скололи, и на самом язычке полуострова — деревянный двухэтажный домик-метеостанция и площадка с приборами.

Металлические поручни.На горах снег тает, садится.Озеро Кёль поднялось, выпятилось как линза, вот-вот хлынет на берега.Мёртвым такое озеро не назовёшь. Если и дальше так пойдёт, за-

топит перешеек, связывающий метеостанцию с материком. Вон какое мощное течение раскручивает воронку в десяти метрах от домика. Мут-ные шапочки пены, мокрые коряги, мусор. Озеро Кёль с его странной, будто кипячёной водой потихоньку темнеет — первый признак того, что вот-вот упадёт туман. Но хуже всего весной. Блёклый лёд крошит, несёт сплошной массой, вода буквально вскипает. Но, конечно, синоптики, при-норавливаясь к особенностям таких метеостанций, никогда не ошибают-ся, а, скажем так, просто путают время и место. К тому же туман. Такой, что руку протяни — не видно. Правда, чего на свою руку смотреть? Это у Регины всегда такой взгляд, будто ей счастье вот-вот принесёт течением.

А Алтай выше чувств.Алтай выше ожиданий.Алтай — это соборное место.С той поры, как люди начали активно заселять планету, всё на

земле пошло вкривь и вкось. Дикие толпы, люди толкаются, воняет бен-зином. Даже на далёком шотландском озере Лох-Несс местечка тихого не осталось. В Гималаях снежные люди научились китайскому мату. В Якутии на загадочном озере Лабынкыр подтаяли берега. Ну, а в Сахаре туристы гоняют на квадроциклах, подрисовывают рожки инопланетянам с роспи-сей Тассили. Сдулись чудеса.

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

59

2В детстве Никишин видел НЛО.Вышел вечером на крылечко (жил в провинции) и под беспощад-

ной Луной, величиной с колесо телеги, увидел семь цветных светящихся точек. Не как у самолёта, а с лучами во все стороны. Побежал в дом звать отца, но тот не встал — день получки, а будить мать маленький Ники-шин не решился, не та была женщина, чтобы будить её после отцовских получек. Потом, конечно, об увиденном забыл, вспомнил только в уни-верситете. В каком-то популярном журнальчике увидел снимок: Луна и светящиеся точки под ней — с лучами. «Горный Алтай, явление НЛО». Значит, тайны из мира не исчезли, значит, тайн в мире ещё полно, просто ими мало занимаются.

Никишина всегда привлекал Горный Алтай.Именно эти места изобилуют местами космической Силы.Под воздействием животворной космической Силы происходит

расширение нашего сознания (во все стороны), оздоровление организма, открываются скрытые способности, возникают новые. Хорошо бы даже Дубакину это знать, а то он по утром натягивает такие широкие штаны, что кривых ног не видно. «Сейчас скажу интересную вещь», — грозит. «Какую?» — «Скоро нас на Алтае будет больше, чем сусликов». И ведь прав, прав Дубакин. Прут туристы толпами, как орда. При такой всё вре-мя дорожающей жизни им что, на Бали лететь? Алтай ближе, дешевле. Вот и вытаптывают дикие туристы берега Катуни, до Ташанты доходят пешком, фотографируют растерянных двуглавых орлов, забрасывают Бельтыр пластиковыми бутылками, а ведь Сила этих мест истинно вра-чует. Сюда идти следует как на личное свидание с Космосом, а люди та-щат палатки, раскладушки, вырубают и жгут лес. Расширение сознания способно дать самому обыкновенному человеку гораздо больше, чем он предполагает в своих самых тайных мечтах; расширение сознание (воз-действие Силы) мудрость даёт, любовь, душевное спокойствие, бодрость, безмолвное знание, наконец здоровье.

Глядя на озеро Кёль, Никишин освобождённо вздохнул.Вот свобода. Вот тихий свет, воздух. Он будто стряхнул с плеч всех

трёх своих прошлых жён, томительные годы вялого прозябания. Ещё в детстве понял, что быть ему метеорологом, потому всегда стремился на свидание к космическим Силам. В Томске на третьем курсе влюбился в Люську Насонову. С ней, в общем, было хорошо, но очень много говори-ла не о главном. Никишин — о любви, а она про целебные травы (бабка у неё была знахаркой). Он с поцелуями, а она отталкивает (мама у неё с

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

60

мужьями больше чем один год не жила). На четвёртом курсе решил пока-зать Люське, чьи в лесу шишки. На спор с её подружками (Люська только фыркала) прошёл нагишом по козырьку Томского университета. Думал, Люська первая кинется его целовать за смелость, но первой оказалась старенькая проректор по науке. Позорная старушенция. Пришлось пере-вестись в Новосибирск. О Томске не жалел, о Люське не жалел, ни тем более о её подружках. Там, на козырьке университета (он никому в этом не признавался) под взглядами поражённых девчонок, случилось с Ники-шиным озарение. Не просветление, нет, до этого он тогда ещё не дорос, но вот именно — озарение. Вдруг объяло его чудесным холодком (обна-жён всё-таки), вдруг понял, почувствовал высоту солнца, принял душой опрокинутые внизу лица, птиц, нежность зелени — весь мир со всеми его жильцами, с профессурой и уличными нищими, с девками на танцульках и упёртыми в университетской библиотеке.

Даже Люську понял. И впервые — через свою обнажённость — принял.

Озарило, как чудной вспышкой: все наши желания ведут не к тому. Все наши желания ведут к разъединению. Он в тот год даже в Партию хотел вступить, чтобы почувствовать общность, почувствовать единение, но космические Силы не дремали. Партия на глазах стала лохматиться, разваливаться, как ужасные штормовые тучи, предполагаемая Общность разбежалась, Единение растрескалось как старое зеркало, и даже первая жена сбежала — не нравились ей долгие погружения Никишина в суть вещей. Разденется и медитирует, как тогда на университетском козырьке. Лучше бы её прижал. Она стала вздрагивать по ночам, шептала не его имя. Может, и перетерпела бы странности Никишина, но зимой однажды случилось: снимала с балкона постиранное бельё и сломала замёрзшую новую простыню. Куда больше-то?

3В первые дни солнце на озере Кёль стояло так высоко, что каза-

лось — Земля от него удаляется. Потом поплыли по небу циррусы не-земной красоты. За циррусами надвинулись ещё более чудесные кумулю-сы, потянуло нежным туманом, понесло холодком, начали ныть кости. Древние денисовцы, люди каменного века, алтайские предки наши, знал Никишин, когда-то в такие дни натирали целебной травой суставы. Жили в холодной пещере — поди протопи её хворостом. Правда, чистое мясо ели, чистую траву из озера черпали. Женщины (совсем как вторая жена Никишина) старались следовать моде. В те далёкие доисторические

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

61

времена разные племена шли через Алтай, одни занесут непристойную болезнь, другие — фасон меховой накидки. Конечно, носили не курточ-ки под искусственную кожу, а настоящие звериные шкуры, выделанные мужчинами. Не белая там майка-алкоголичка, не изящная юбка-карандаш из чёрной шерсти с эланом украшали лохматых модниц, а естественные звериные шкуры. Ничего, кроме шкур. Ну, разве что по груди пускали пару тяжёлых золотых нитей.

Про золотые нити Никишин вычитал у академика Огородникова.А статью Огородникова скачал из Сети — из какого-то юбилейно-

го сборника.Восемьдесят пять лет исполнилось знаменитому академику, сам,

наверное, денисовцев помнил, но писал так, что Никишин пережил ещё одно озарение. В юности томские подружки подзуживали Никишина: «Ну, давай пройдись по козырьку», а вот статья Огородникова, как набат, к высокому звала, носом в текст тыкала: «Читай, дурак, вот твои предки!» Ну да, конечно, были они совсем простые, как Дубакин, университетов не кончали, зато жили дружно, ловили кабанов, травку квасили. А ты, Ни-кишин, если догонишь кабана, загрызёшь его? Всё у древних денисовцев было по-простому. Из роскоши признавали только подарки приходящих гостей, к примеру — золотые нити. Идёт чёрная триба из Африки — не-сут золотые нити, наваливаются неандертальцы, и у них кое-что есть, яв-ляется жёлтая орда с юга — и они несут. Золотых нитей нашёл академик в алтайском захоронении чуть ли не полный мешок; кожаный, понятно. Многого можно было ждать от статьи, но академик Огородников допи-сать её не успел, преждевременная смерть прервала работу на самом ин-тересном месте. Так статью и напечатали — без концовки. А ты, Никишин, додумывай! Хочешь понять Силу космоса — додумывай! Вон волонтёры OldWeather.org давно и упорно расшифровывают записи в судовых жур-налах времён Первой мировой войны, наносят на современную карту ко-ординаты мест, где были когда-то сделаны наблюдения, а другие волонтё-ры вскрывают архивы по всей России — ты-то чем хуже?

Академик подробно описал пещеру, условия и особенности захоронения.А вот с выносом мумии и золотых нитей коллег не торопил. Один

раз, известно, уже поторопились, вынесли из могильника принцессу Уко-ка, так она свирепыми землетрясениями половину Алтая разрушила, при-шлось возвращать мумию, лежит теперь снова в ледяной линзе, и мохна-тые эдельвейсы над нею цветут.

Конечно, древние денисовцы особенным воспитанием не отлича-лись, пещера — не Смольный, но вокруг пещеры было много поющих

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

62

скал. А на найденном при мумии бронзовом колокольчике академик даже рассмотрел полустёртую надпись. Вряд ли её денисовцы нанесли, да и богатый бронзовый колокольчик, видимо, сделали не они. «Мир пре-красен… людей», — примерно так перевёл академик необычные знаки, украшавшие подол колокольчика. Гости денисовцев, наверное, сочинили надпись. Может, на пути из Африки, а может, в переходе с Берингова мо-ста. Сами денисовцы писать-читать не умели, приглашали иностранцев, вот и остались в могильнике мешок золотых нитей да выщербленный колокольчик.

«Мир прекрасен… людей».Какое-то слово из надписи выпало.Между словами «прекрасен» и «людей», указывал академик Ого-

родников, должно было находиться ещё одно слово. Но какое? «Без»? Или «для»? И умели разве денисовцы размышлять абстрактно? С другой стороны, раз уж несли гости в пещеру золотые нити, значит, девки дени-совские что-то такое петрушили. Год, прожитый со второй женой, нау-чил Никишина любую бессмысленность рассматривать как небывалый, но реальный факт, как воздействие неведомых сил, бороться с которыми невозможно.

«Зачем тебе эти книги? Ты с кем хочешь жить?»Никишин пытался успокоить жену, твердил: «С тобой».Жена не верила: «Ты с книгами живёшь!» И добавляла горестно:

«Думал бы ты о шлюхах, я бы поняла. Я бы такое, может, даже простила. Но ты думаешь только о своих дурацких книгах».

Не понимала, что Никишина не книги привлекали, а некие Силы.«Мир прекрасен… людей». Кто такое начертал? Какой гость? Откуда?Что думал о странной надписи академик Огородников, умерший так

внезапно? «Людей…» Это странно. Люди ведь неодинаково устроены. Нет, физически, конечно, одинаково — один горбатый, другой хромой. Это мозги, умы разные. Есть, скажем, люди желаний, как его вторая жена. Всё им надо, всего им мало. Вот смотрите, какая сумочка, я такую хочу! Ой, смотрите, какие серёжки, я такие хочу! Ой, какое красивое имя у этого мужчины, буду повторять ночью! А есть люди зла, или точнее — злости, как, скажем, третья жена Никишина. Вот не хочу этого и того не хочу! И вот этого мужчину не хочу, и с тем не буду жить на его зарплату. Выплеснет остатки кофе на блю-дечко и всматривается в тёмные кляксы. «Не жильцы… Не жильцы мы…» Никишина передёргивает: «Да почему же мы не жильцы?» Отвечала печаль-но, но уверенно: «Пятна Роршаха не обманывают… Не жильцы мы… Уйду от тебя…» Он вздыхал с облегчением: «Ах, уйдёшь…»

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

63

И есть, наконец, люди третьего вида: люди глупости.Такой была моя первая жена, думал Никишин, глядя на огромную

воронку, крутящуюся в тёмном заливчике. Да и я недалеко ушёл. Люди глупости всё всегда пытаются объяснить. Им мало общеизвестного. Они считают, что понимание приходит с количеством фактов. Давайте нам мно-го-много фактов, мы со всем разберёмся! Дескать, чем больше фактов, тем крепче ум. Но, к сожалению, одно лишь знание фактов — ещё не ум. Вон вертятся на воде мутные шапочки пены, вон ползут по небу кучевые обла-ка, похожие на пьяного Дубакина в белом, вон надпись на доисторическом колокольчике так и не прочитана. «Мир прекрасен… людей».

Что, что это значит?

РЕГИНАIt is a truth universally acknowledged, that a single man in possession

of a good fortune, must be in want of a wife. Jane Austen. Pride and Prejudice(Все знают, что молодой человек, располагающий средства-

ми, должен подыскивать себе жену. Джейн Остен. Гордость и предубеждение)

1Мы встретились on-line.Настоящее продолжающееся.Примерно за полгода до… я разместила свой профайл на одном

из международных сайтов знакомств. Во-первых, подтянуть разговорный английский. Во-вторых, чем чёрт не шутит, вдруг. В-третьих, всегда при-ятно поболтать с тем, кто живёт в светлом будущем. Для меня светлое будущее — это Великая Британия и великобританский муж. И я в него смо-трю твёрдым немигающим взглядом уверенного в себе человека. И вдруг взгляды наши пересекутся? Как пересекалось, бывало? Как распадалось, бывало, потом? Но об неудовлетворительных финалах — не думать! На-строиться на позитив.

Как говорится, лучше поздно, чем как тогда.В жизни приятно не столько удивлять, сколько удивляться.На сайте попадались персонажи самой разной степени шизанутости.«Вы получили намигивание».Я их называла «Мои жмурики».Не знаешь же точно, есть ли эти люди или это всё призраки, фан-

томы, вымышленные персонажи. У всех был только один плюс — native English. Ну, так и за то спасибо.

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

64

Пожалуйста. Steve. You’re welcome. Библиотекарь в университе-те. Уютные очки, уютный сам, уютные, короткие фразы. По пятницам, в конце трудовой недели, ходит на охоту — в центр города, возвращает-ся с добычей: с какой-нибудь смешливой, сговорчивой фру. Выращивает на подоконнике орегано, базилик и сельдерей. В доме порядок (всё-таки Skype соединяет людей!). Но совершенно повёрнут на сексе, может, бо-лит чего? Но я же ему не живой erotic magazine, верно? Так что в корзину!

Вот вам Daniel. Инженер из British Petroleum. Ходит в церковь по воскресеньям. Суров, собран, пунктуален. Сын в интернате. Не позволит никому себя дурачить! Скажешь ему bye — заведёт себе второй профайл с другой фоткой, начнёт раскручивать тебя на любовь, чтобы отомстить и кинуть. Online dating — свои законы, не согласна, не суйся.

Ах, да что вы, грубые, знаете про девичий страх!Или Elvis. Делает мебель. Чувак серьёзный, ждать ответов на кон-

кретные вопросы дольше минуты не любит, сразу разборки. На фото — с маленькой лохматой собачкой.

Pride, да. А ещё, конечно, Prejudice.А то и вовсе встречаются крайние варианты.Не дай бог нарваться на коллекционера — у этого масса профайлов

с разными аватарками (я — не я, не я — я), просто расслоение личности какое-то.

Наверное, современному мужчине скучно. Современный мужчи-на сам себя развлекает онлайн, прислушиваясь к оттенкам собственных чувств и ощущений. Радуясь самому себе, самому себе воркуя о любви, никому другому. Так он, видимо, самоутверждается. Playing the games. Коллекционер, он сегодня Dean — военный медик из Кембриджа, завтра Robert — бизнесмен из Лондона. Поди ночей не спит, бедняга, сочиняет себе легенды.

И в пятницу вечером в сети — обострение. Валят валом. Только успевай отмахиваться. Как будто зверушки в саванне на водопой прут — пятница на закате. Копытами бьют, лапами землю скребут, хотят напиться.

Чего мне не хватало всегда в мужчинах? Вот мой пёс, скажем, обладает интересным свойством. Он спон-

танен. Подойдёт к кормушке, цап лапой, перевернёт миску с водой. Смо-трит в глаза. Снова нальёшь — снова перевернёт. Ждёт, что хозяйка будет делать. Пёс небольшой, а смотри-ка, за душой какой-то непостижимый замысел. Сожрёт лямки от летней маечки, купленной за 50 баксов, голову наклонит и наблюдает. Ему в жизни не хватает импровизации, куража, драмы. А вы, мужчины?! Покажите мне тайну, то, что я не смогла бы

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

65

разгадать в вас больше чем за неделю общения! Мужикам от меня всег-да хотелось получить лишь твёрдое убеждение в их правоте. Задавая во-прос, они вовсе не хотели услышать моё мнение — они хотели услышать только то, что хотели услышать.

Иди бодайся с ёлкой.И каждый день с ними — это дрессура: а когда же ты, наконец,

выучишься правильно поддакивать? Выучилась? Успех в личной жизни! Нет? Тогда поддакивай сиди сама себе.

И вот сеть. Где у каждого фрика непременно своя дохлая вонючая собачка зарыта. Да не где-нибудь, а в реале. Сначала я веселилась, потом приуныла — да что такое, одни психи.

Но вот явился Jeffrey. Мой любимый цвет? Цвет твоих волос. За-бавно, подумалось мне. Интересно, какова у него оперативная память, на сколько гигов хватит, пока не перегорит? О себе говорит мало, больше интересуется, как у меня дела. И речью отличается от прочих бронтозав-ров, щиплющих травку у забора. Окончил Оксфорд. Ну, не проверишь же. А приятно.

I’m in love. Really?Пусть иллюзия, а греет душу.Утром встанешь — и лестно сознавать, что кто-то приличный о

тебе думает.Из странностей — он не любит животных, потому что они пахнут.

Мой пёс не умеет читать, а то, думаю, написал бы ему пару строчек. А люби-мая часть тела — улыбка и глаза. Слава богу, могло быть хуже. Что можно сказать о человеке, который предпочитает какую-то определённую часть тела? И ещё пижамы и тапочки. И покупать обувь? Мало того — у этого мужчины есть любимые сорта мороженого. Как у подростка. Трогатель-но? Или фрик?

Обмолвился о странной находке на Алтае — а я даже и не зна-ла. Может, хотел показать, что Россия для него не совсем страна орков? Что-то там нашли. Может, как раз орка в виде мумии, по фамилии — Денисовец. А с ним мешок золота. Точнее, мешок золотых нитей. Вес приличный. Где? Да там, у тебя рядом где-то. Алтай. Обсудили. Посме-ялись. Лучше бы он не орками, а мною интересовался. Интересно, а что бы я сделала с золотыми нитями? Блузку расшила бы на груди — пусть дивится. А на остаток — билет в Англию. А то Алтай. Что Алтай? Ну, пе-щера эта рядом с озером Кёль, его ещё Мёртвым называют. В британской прессе писали, будто в тихие дни со стороны пещеры доносится — ре, ре, ре, ре… и вроде как колокольчик…

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

66

Начнёшь мечтать (домик с маленьким садиком, чистые улочки, крыши черепичные, как из детской сказки, лакированные машины сыты-ми боками отражают солнечный свет, вежливый полицейский на коняшке на углу)…

Но вдруг… Откровение… Это я о Jeffrey… Выясняется, что у него несколько лет назад в автомобильной катастрофе погибли жена и малень-кая дочка. Единственная.

Здравствуйте, вот вам собачка. Вот где зарыта. Да и причём не маленькая.

Тут ни завывания, ни мешок золотых нитей не помогут.Ну и… Я, не раздумывая, потихоньку всю эту роскошь сворачи-

ваю… Зачем мне чужие нервы? Другая боль, кроме своей? И эту про-шлую семейную канитель он всю оставшуюся жизнь теперь будет нян-чить, я-то при чём? No-no-no. Тем более почти на всех фотках этот самый Jeffrey в чёрных очках. Никакой определённости во внешнем виде. Эти онлайн-свидания — всё равно что с призраками общаться. А призраки, как тосты на корпоративе, — хороши в меру. Только на одной фотографии (издалека снято) он стоит, опершись об ограждение, сзади пальмы — сим-патичный такой, мужественный, смеётся.

Влюбиться бы.Ах ты, боже мой.Есть ли среди всего этого живые души?Какими бы непробиваемыми дураками все мои другие «ех», реаль-

ные мужчины, ни были, я могу их себе представить очень ясно. Вот ходят, умничают, чего-то себе под нос бурчат, поди меня проклинают за подби-тое сердечко. Жизнь как она есть, одним словом. А поди узнай, что там этот Jeffrey. Может, врёт? Набивается на жалость? Решает за счёт меня какие-то свои психологические проблемы? Вот был один тип — говорил, учит русский, по работе нужно, якобы хотелось ему общения с теми, кто говорит по-русски. А выяснилось, его вообще не так звать и окончил он среднюю школу с невероятными усилиями. Так и вижу, как он лопает уральские пельмени где-нибудь в Кушве руками прямо из кастрюли и во-обще пахнет дурно. В общем, fake.

А Jeffrey… До чего же жаль. So pity. Да ну его.Между тем Jeffrey начинает потихоньку париться.Oh. Why you don’t chat me, baby? What’s up? Ах, да неужели!За этим следуют объяснения и жалостливая истерика. Если я им не

интересуюсь больше… Тогда жить зачем?.. Нет ему счастья… Снова не

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

67

везёт! И сил никаких нет… И смысла… А у нас замечательная погода! Не обгоришь, не облезешь, к асфальту не прилипнешь.

Да, тут не поспоришь, действительно вонючая собачка.Я быстренько удаляю Jeffrey из друзей и ставлю строгие ограни-

чения на все его сообщения. Bye. Нет аватарки, значит, нет человека. По-пробуй теперь определи, был ли этот Jeffrey?

2Но реал ещё жёстче. Жизнь — это боль. Хотя, в целом, чего ожи-

дать, мужики вполне похожи на свои аватарки. Смотришь на их фотки (этот целует свой бицепс, тот ощерился в ужасном оскале, который улыбкой ну никак не назовёшь) и думаешь, как же страшно жить на свете. А некото-рые вообще, кажется, родились в то время, когда аватарок ещё не изобре-ли. Как живут? Без орудия труда в руке. Без слов труднопроизносимых в голове.

Боюсь их — потому что все они — не я.Вообще в жизни я очень осмотрительна.Всегда обращаю внимание на руки. У моего непосредственного

начальника — руководителя отдела Humpty Dumpty Хамида Данилови-ча, например, пальцы-шпикачки, и даже гриль. Всё щупают — ручку на столе (останавливаются за полсекунды от того, как сломать), дряхлые от постоянной трепки бумажки, воротник рубахи-поло, расстегнутый, с бахромой выглядывающего каракуля, охаживают лысину, играют на ней, как на фоно.

— Ты, — говорит, — Регинушка, русая коса. (Колбаса — маши-нально передразниваю про себя.) Знаешь, что такое шаг винта? (Сейчас, понимаю, начнется долгий разговор о каком-нибудь новом занудном но-вом проекте, любит мой начальничек долгие предварительные песни.) Если эту штуку правильно рассчитать, — уютно ерзает в кресле, что-то больно собой довольный, никак вымутил какую подлость, — можно су-щественно снизить расход топлива. А у нас с тобой такой полет получа-ется, что надо двигаться очень осторожно и внимательно.

Когда мы с псом гуляем в парке, я часто встречаю своего начальни-ка. Пес нюхает его штанины и отворачивается. Вот что это значит?

Я сжимаю руки под столом. Чтобы скоротать время, разглядываю ноготки — вот здесь подпилить, да и вообще кожу бы побелее. Вопрос о моей командировке в Англию в подвешенном состоянии, знаю. Времена нынче смутные. Тощие времена. Сейчас скажет, что никуда я не еду, и дольче вита чита-грита, маргарита. Пропал грант. Bye, Британская Ко-

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

68

ролевская инженерная академия наук. Программа White Water. Презен-тация материала о составе и свойствах воды в чистейших естественных резервуарах на планете. А я еще из нее потом кандидатскую мечтала себе вымутить.

— Еськин ногу сломал, дыхание ветра не услышал, его в лесной овраг с велика сдуло, — продолжает начальник.

Смех у него дурацкий. И юмор дурацкий. И все у него дурацкое. Сколько раз себе говорила, стоит в другой отдел перейти.

— Ты, — говорит, — Регинушка, получается, на метеостанцию у нас поедешь руководителем на два месяца. Продержись, пока Еськин раны не залижет.

Бамс! Это мой мозг падает на пол. Тут я мигом просыпаюсь от туманной британской дремы.

Ну, как такое? Живет человек, читает вечерами Вудхауза в ори-гинале. Stiff Upper Lip, Jeeves! А утром жизнь ему таких вот хамидов подсовывает.

— Хамид Данилович, — холодею я, начиная с несовершенных сво-их ноготков. — Какой из меня метеоролог? Я химик!

— Будет там у тебя и метеоролог, не греми кастрюльками. Хо-роший начальник не обязан все знать. На тебе общее руководство — хозяйство веди, дисциплину блюди, сводки отправляй вовремя, следи, чтобы приборы были исправны, пища чтоб всем досталась. Присмо-три за мужиками. Мужику любому уход нужен, как хорошему мотору. Взбодри их, пусть побегают, покрутят лопастями. Наведи чистоту, а то вон сколько лет там женской руки не было. И главное — спирт береги. Ну, чего скисла? Лабораторию ты держишь в узде. Пес твой основные команды знает — зря, что ли, мы с ним по одним тропинкам в парке по выходным гуляем, что я — слепой? И бегаешь ты технич-но. Умение быстро бегать начальнику во как пригодится. Когда бить будут.

И ржет. Смех как у беременной гиены.— Считай, будет опыт на передовой.Бегаю я по утрам, да. Но он-то откуда знает, увалень? Бандерлог

Данилович, хребет человеческой расы.— Мужик, он как медведь: видит елку — гнет, — с удовольствием

уточняет Humpty Dumpty. «Видит телку, — бормочу я, с закушенной губой в бешенстве

шагая к своей келье по коридору, — гнет телку». Ах ты, волосатая ты зверушка, сослать меня в горы удумал.

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

69

Это затем, наверное, я столько тренингов прошла? Эффективность управления в кризисной ситуации. Мотивация персонала. Как противо-стоять давлению и манипуляции.

Работаю довольно редко, а недовольно часто.Какой неожиданный поворот соитий.Ну, ладно, ладно… Понижаем градус наивности… Дышим ровно.

Вдох-выдох… Челку эту еще как назло выстригла как раз накануне. И без нее не было печали. Ну, никак не привыкну. Без нее, кажется, сознание было яснее. И почему это в ушах звенит? Тоненько так — ре-ре-ре-ре…

3Как выжить на одном ограниченном горами пространстве с двумя

троллями? Почему такого тренинга ни в одной программе нет?Озеро. Избушка. Смотрю в окно — горы, горы, горы. А над ними —

небеса. И я — в пассивном поиске. Статус временно такой.Но надо терпеть. Что бы там ни говорили, а в жизни главное — эки-

пировка. Внешние факторы очень важны. Рюкзак, спальник, обувь, термо-белье, кружка, термос — взяла с собой все самое лучшее. В качественном снаряжении толк знаю. У меня второй разряд по скалолазанию — хочешь быть on the top of the life, начинай карабкаться наверх в буквальном смысле.

Кое-какой туристический опыт тоже имеется. Однажды шли мы на рафте по средней Катуни. Рулевой Васечка в красной маечке любил посвистывать и повторять: или ты реку прочитаешь, или она тебя. Только у реки разговор короткий. Что означает: ты или на воде, или под водой.

Так что храни бдительность, Регина Николаевна. Держи дистанцию с подчиненными. Дыши глубоко, не позволяй негативу копиться в поясни-це. Вдох-выдох. Если надо, вдох короткий, а выдох — до самого дна!

Бегать не бросать по утрам, по каменюкам — даже хорошо. Сра-зу начать вникать — как устроена работа, порядок, механизмы, приборы. Произвести ревизию — что привезли, все продукты разложить по полоч-кам, спирт спрятать. Установить дежурство по кухне. Проверить журналы. Тут важно грамотно смену принять — если есть поломки, происшествия, неясности — ничего не пропустить. Кстати, если есть поломки — кому жаловаться? Куда заявления писать красивым почерком?

Ах, ведь уже напрягаешься, Регинушка, неспокойная твоя псевдо-английская душа.

Нервно ощупываю непромокаемый мешочек с несколькими упа-ковками презервативов. Шайтан забери этого Хамида с его елками. Вон

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

70

они, мои сотруднички, сидят на лавочке рядком, за столом, питаются рисовой кашицей — тоже ведь чьи-нибудь да любовнички: один тощий, глазками в узких очочках зыркает, метеоролог со стажем, Никишин. Ру-ки-веточки. Домашние, беленькие, мягонькие. Между пальчиками толь-ко-только два дня назад перепоночки отпали. Другой — будто пень бу-рый, темными корешками шевелит, шею повернет — словно фаза луны смениться должна. Как ледяной холод стылой зимой. Дубак, одно слово.

И с ними я — Регина Невероятная, Регина Справедливая.Какое странное химическое соединение. Не иначе как ядовитое.С этой парочкой двуногих возни не оберешься, нутром чую. Еще по-

трутся они об меня своими шершавыми боками, попортят обивочку в са-лоне. Коллеги, oh my God! А надо улыбаться — отмечаю в своем мыслен-ном блокноте. И тут самое главное — как. Ну, первое, чтобы не приняли за флирт. Строгая, начальственная, поощрительная улыбка — отворачиваюсь к окну, чтобы немного потренироваться. Потом. Особенно важно, чтобы гла-за оставались холодными и внимательными: я все вижу. Записал результаты наблюдений в журнал? Каждый день фиксировал или сегодня сразу за три дня записал? Заделал в туалете дыру сбоку, размером с монетку, как было велено? Какая такая вентиляция? И вот ведь еще беда — станут ли они еще слушаться, когда такая челка? Была гладкая, офисная головка, так нет, за-свербело нутро. В предчувствии сладких командировочных британских пе-ремен. Ведь даже если вам уже немного за тридцать, есть надежда…

Ре-ре-ре-ре... Важен настрой, как себя ощущаешь…Уж со своим-то объемом работ я как-нибудь слажу, в этом нет со-

мнений. Ящик с приборами — реактивы, пробирки — упакован тщатель-но. Все подписано и пронумеровано.

Не так-то просто меня слить, дорогой Хамид Данилович, я свою коллекцию чистой воды соберу и презентацию подготовлю.

Должна была за день управиться, а вместо блицкрига застряну тут на месяц… М-м-мда… Ну ничего, справлюсь.

— Ну, что, Регина Николаевна, кашки? — Никишин, вежливый, хорошо.

В искусстве джигитовки и дрессировки есть только кнут и пря-ник. Ничего нового так и не изобрели. Маркетинг вроде простой, а жизнь сложная.

Мотаю головой, у меня что-то пока аппетита нет совсем.— Сработаемся, а, Первая леди?!Вздрагиваю. Это Дубакин. Так сказал, будто пальцем провел по

руке. Или хуже того — по ноге. Уже хитро подмигивает. С позволения

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

71

сказать, лицо так и расплывается в ухмылке, по-хозяйски освещая кух-ню. А что дальше-то? Что дальше будет? Дальше-то что, а? Лучше смо-треть куда-нибудь в сторону. Говорят, в глаза медведям глядеть нельзя, они возбуждаются. Вот, например, отличная табуретка. Столовая, она же гостиная с мощным замершим радиоприемником. Грубо сколоченный стеллажик с книгами. Эх, были люди, даже для книг домик сделали. Что за корешок выглядывает? Ну да, «Справочник по математике». Система чисел. Этого мне только не хватало. «Встречи с Ильичом». И этого мне не хватало. А рядом С. Антонов «За всех нас». Не хочу за всех. На душевные разговоры меня всегда не хватало.

На душе птички скребутся.Вдох-выдох. Все пройдет. И наступит осень. Вода, говорите, жидкость без цвета и запаха? Как бы не так.Вода пахнет Лондоном, пряной листвой. Если все будет хорошо,

сентябрь для меня окрасится в цвета красных телефонных будок и двух-этажных автобусов. Будет пахнуть нездешним бензином, туманами и шутками совсем другого сорта (антихамид). Если, конечно, я, Регина, эту воду правильно добуду и подам.

А я и добуду, и подам! Взгляд держать, и улыбка холодная.Интересно, сколько бы могли стоить эти золотые нити на «Сотбис»?Никишин моет посуду сосредоточенно, слово вступает с нею в

интимные отношения. Пальчики нежные. Тарелкино дно оглаживает любовно, обстоятельно. Вытирает так, будто кремом от загара бодрую девичью спину мажет. Тут ремарка: попросить Дубака не курить свои во-нючие сигареты на крыльце, все в дом тянет!

А кругом одни горы. Вот куда, куда бедной девушке, имеющей мысли, в такой ситуации деться, в какое общество податься? Сплести ве-нок? Покричать в небо? Что там есть еще на стеллаже? Ну, скандинавские легенды и мифы. Зачитанные. Это нормально. «Сливки леди Агаты». О боже. Нет, показалось. Это детективы Агаты Кристи. Омар Хайям «Вино за-прещено, но есть четыре но». В нашей ситуации вредная книга. Ее надо подальше спрятать.

Книга — вещь определенно-конкретная. Ее в руках подержать можно.

А в сети каких только мошенников нет. Наверняка и этот истери-ческий Jeffrey только из-за золотых нитей ко мне подкатывал. Хотя мне-то что? Я сбоку. Век живи — век берегись хитрожопых мужиков. Есть такие — им ни елок, ни девок не жалко. Вон, едва этот Дубак за порог по каким-то своим смутным делам потрусил (не поддающимся контролю и

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

72

описанию в журнале) — и уже доносится гнусным голосом напеваемое: «Бегут, бегут, стучат колесики гуськом. Хотят спугнуть парнишечку си-бирским холодком…»

И далеким отзвуком отскакивает от гор эхо: ре-ре-ре-ре…

ДУБАК

1Сейчас интересную вещь скажу.Все знают, как проникнуть в банк.Надо облачиться в снаряжение, стоимостью сравнимое с накопле-

ниями самого банка, и темной ночью при помощи всяких хитроумных штучек и одиннадцати верных друзей обмануть все степени банковской защиты.

Сам в кино видел.Или среди бела дня вломиться в банк на многотонном грузовике,

желательно тяжелом карьерном самосвале, прямо сквозь кирпичную стену. Или взять заложников, включая охрану и красивых девушек в мини-юбках. Или взять кредит на чужой паспорт. Хотя на самом деле я бы лучше устро-ился на какой-нибудь дальней метеостанции и там ждал своего часа.

Но не советуйте мне профессию техника-метеоролога.Притащить, наколоть, почистить, поднять, выкопать и зарыть —

это одно, а вот писать отчеты — совсем другое. В университетах по не-скольку лет этому учат. А толку? Умереть с голоду, конечно, не дадут, но ведь еще и жить надо.

А тут — мумия с мешком золотых нитей.Устроиться на метеостанцию можно и на пятнадцать рублей, лишь

бы вовремя добраться до мешка с золотыми нитями. У профессии метео-ролога есть одна положительная черта — стабильность. Сиди вари кашу и жди своего часа. Параллельно можно давать самые страшные сводки местной погоды, чтобы никто не рвался на озеро Кёль, в сводках — Мерт-вое. Ну, знаете этих барышень из «ящика». Щеки надутые, платьишки из лучших магазинов города: «Опять солнечная погода везде, а вот на озере Мертвом — лучше не говорить!»

Ну ладно, отошью любителей.А как самому добраться до мешка?До нужного места — до пещеры (я смотрел на карте) — добрать-

ся можно от домика метеостанции прямо по каменистой косе, но ведь до этого надо попасть на станцию. И все сделать быстро и четко. Я ни

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

73

на минуту не забывал о плосколицем и об усатом — ждут, наверное, на остановке. Не приду, сами заявятся к моей гражданской жене: дескать, колись, где твой леприхон? А она ведь слышала разговор с бригадиром, она знает, что я крестик обронил в могилку. Что-то мне в этом раскладе не нравилось. Приедут усатый и плосколицый на станцию, мешок с золо-тыми нитями заберут, а меня — под статью. Зачем мне Магадан? Я петь люблю, но я не Вадим Козин. И еще мучило: зачем этим крутым козлам понадобилась половинка позеленелого колокольчика? Может, у пещеры, где валяется мумия, еще один усатый стоит — с другой половиной?

Ну, ладно, теперь-то чего? Как-никак, половинка колокольчика, от-нятая у покойного старичка, находилась при мне. И газета со статьей о мешке с золотыми нитями тоже при мне. А в Институте исследования атмосферы (в самом центре города) никто даже внимания не обратил, с чьим паспортом я к ним явился. Надо же, никакой внимательности к человеку! Я раньше, бывало, батрачил здесь, ездил на некоторые мете-останции — боялся, что выскочат сотрудники, закричат: «Колян!» Нет, никто не выскочил. Померли или в могильщики ушли. По коридорам шастали незнакомые молодые, злые ребята, хорошо одетые. Меня они не знали и знать не хотели. Понимали, что метеопрогнозы всегда нужны. Летчики, агрономы, нефтяники, мореплаватели, кто там еще? — их рабо-чий график напрямую зависит от того, какая погода будет завтра или на следующей неделе.

«Дубакин, инструктаж проходили?»Начальница отдела кадров даже не посмотрела на меня.Сразу видно, что за место держится. Зачем ей смотреть на меня?А я-то готовился к самому худшему. Думал, сличит такая вот падла

фотографию на паспорте с моей физией и начнет с подтекстом интересо-ваться, почему детали не сходятся? Придется, думал, бить себя кулаком в грудь, оправдываться: «Ой, это же не мой документ! Это же документ одного хорошего леприхона!»

В общем, волновался. А начальница — никакого внимания.У нее там маникюр слез с мизинца, она все время терла мизинчик.Такую тетку с ног до головы обмотай золотыми нитями, все равно

будет злиться.«Дубакин, вам сколько лет?»Ответил наугад: «Тридцать шесть».А сам прикидываю: ну, сколько там получает техник-метеоролог?Хотя работа его важна и для летчиков, и для мореплавателей, зар-

плата вряд ли больше шести рублей, остальное — с добавками. Морду

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

74

прикрыл ладонью, но начальница и сейчас не обратила внимания. Навер-ное, сильно верила людям. Наверное, считала, что если не смотреть друг на друга, то говорить можно приблизительно. Я про такое у Гомера читал — на-зывается толерантность. Потому древние греки и Трою продули, и сами вымерли.

Короче, оформили меня по чужому паспорту.С Коляном Дубакиным у нас, конечно, какое-то сходство есть, ну,

скажем, как у быка с мерином, а начальнице это все равно, мы для нее одинаково животные.

Шлепнула печатью: «Когда можете выехать?»Насторожился: «А когда удобнее?»«Ну, чем скорее…»«…Тогда сегодня!»«Вот выписка. Пойдете в гараж. Там как раз фургон готовят для

алтайских метеостанций».Начальница — не дура, институту рабочие руки нужны, потому она,

конечно, не смотрела ни на меня, ни на паспорт — боялась спугнуть эти руки. Зато в гараже посмотрели на меня как на идиота. Ты в себе? Озеро Кёль мертвым называют, ты там со скуки сдохнешь. У тебя руки, ноги, все крепкое, на хрена тебе жить среди сусликов? Там всех сотрудников на стан-ции — начальница Денисова да придурок Никишин. Такие фамилии. Что у тебя там в кармане? Ну, ладно, наливай. И учти, Денисовой за тридцать, ему за пятьдесят. От этого Никишина, говорят, уже три жены сбежали, а Денисова, наоборот, никак не может единственного мужа поймать…

И пошло.И поехало.В фургоне нашлись спальные мешки.Всю дорогу спал. Иногда усатый или плоскощекий снились, тогда

вскрикивал.В Барнауле, наконец, перекусили. Водила сказал, что едем мы по

очень красивым местам, но я ничего такого не заметил. Спал и спал. Ка-кая разница? Потом загрузился в дребезжащий вертолёт. И потом уже, через пару часов лёта, увидел внизу извилистое озеро и на каменистой косе избушку.

Как и думал, избушка бревенчатая, двухэтажная.Никакого леса, никакой травы вокруг, только озеро с мутной водой.При избушке — некоторый запас дров, горючка в бочках, дизель «в

хорошем состоянии». Детали меня не сильно волновали. Я, может, скоро совсем уйду, надо только дорогу уточнить. А если не уйду, а дизель не

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

75

запустится, тоже без проблем — ветряк запущу, без света не останемся, не средние века, как говорил Гомер. Справлюсь. А вот барышня-началь-ница, которая Денисова по фамилии, сразу поставила себя в неудобное положение: увидев меня, смерив взглядом, оценив с ног до бровей, де-монстративно заперла на висячий замок вьючный ящик с канистрой со спиртом. Недружественный шаг. Недоверие. А второй, у которого три жены сбежали, просто показал мне комнатку на первом этаже. Удобно. В окно видно озеро. Плосколицый и усатый никак мимо не проскочат, но лучше бы, конечно, не появлялись. Не хотел я этого. Рюкзак с половинкой колокольчика сунул под лавку, потом заставил ученого тереть картошку и настряпал обалденных драников. За ужином барышня-начальница (кроме фамилии у нее было еще имя Регина) больше молчала, а ученый вздыхал, вот, дескать, как нынче всё непросто.

— Ты про Сноудена, что ли?— Да нет, я про наше с тобой будущее.У меня морду от таких неожиданных слов перекосило.Посмотрел, как начальница, дожевав драник, понесла свою попу,

обтянутую термобельем, куда-то наверх, по лесенке узкой, тоже деревян-ной, на второй этаж, в небо, в свой девичий рай, и сказал:

— Ты это брось, какое еще наше будущее?Бросил ему еще пару драников:— Лучше заведи бабу.И на всякий случай пояснил:— Для начала, хоть Регину эту. А то морда у тебя совсем скушная.

Так нельзя. Мы же теперь партнеры, — это я про «ящик» вспомнил, там все друг друга зовут партнерами. В некотором смысле покойный старичок академик тоже был моим партнером, и усатый и плоскощекий — тоже, что мне совсем не нравилось. Одиннадцать друзей, даже тройку-другую, днем с огнем не сыщешь, а партнеров — сколько угодно.

Посоветовал ученому:— Ты с этой Региной разговаривай как Пушкин с Наташей Керн,

возвышенно и туманно. Сам знаешь, — добил я ученого, — древний че-ловек встал на ноги исключительно для того, чтобы рвать руками вкус-ные плоды и носить их самке. Это точно. Я у Гомера читал.

Ученый заинтересовался:— А ты как попал на станцию?Пришлось объяснять все с начала.И про грузовой фургон. И про вертолет.Ешь, ешь драники, не жалей, я еще настряпаю.

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

76

Много чего рассказал. Не стал только говорить, что с парашютом прыгал, в Швейцарии воевал, а теперь вот работаю над докторской дис-сертацией… ну его… Закончил просто: счастья хочу. И он понял меня и тоже ответил просто: это ты прав, очень прав, только счастье за деньги не купишь.

Пришлось намекнуть, что имею в виду я большие деньги.Тогда Никишин обалдел немножко. То ли дурак, то ли, правда, ни-

чего такого в голову ему не приходило.Так мы и жили первые три дня, тихие, как гады в одном гнезде,

присматривались друг к другу. Коляна бы Дубакина на них! Ой, вовремя вспоминал я, для них-то Колян Дубакин — это я и есть. Так что старался не задираться, а с Никишиным даже сошлись: мне умные беседы всегда нравились. По глазам видно: Никишин многое знает, о многом догады-вается, но ум у него прежние жены вышибли. Хотя это его дело. У меня: гальюн прочистить, проводку проверить, дизель мой возлюбленный; а утром барышня-начальница сквозь зубы улыбается, жертва коучинга, бе-жит на косу в спортивном костюме. Пользуясь свободой, я приспособил бражку из сахара в старом чистом советском огнетушителе, верный де-довский способ, смотришь, неделька — и на первачок выйдем…

2В общем, настрой на счастье.Бражка бродит, Никишин лбом в комп уперся, барышня-начальница в

спортивном костюме терпеливо бегает по косе и в свободное время обучает меня делу. Ну, там всякие барометры, гигрометры, самописцы. Я ей в упор: «Чего это вы всё в спортиках да в джинсиках?» Молчит. Но я же понимаю: это как на поклевке — крючок забросил, а кто там зацепится, бог знает.

Живем, короче. Ничто не предвещает беды.Изучаю топографическую карту (выпросил у начальницы).Прикидываю, как мешок с золотыми нитями тащить, в какую сторону?Получается, только сюда — на метеостанцию. Другого пути нет,

археологи, люди покойного старичка, тут высаживались с вертолета. Пятьдесят или шестьдесят кило золотых нитей — не шутка. Легче ба-рышню-начальницу утащить. Иногда солнышко появлялось, но потом небо сильно заволокло. Дождь начал постукивать. Потом сильнее. Потом еще сильнее. Я под этот стук каждый пригорок изучил на карте, каждую тропку. С завязанными глазами мог добраться до пещеры. А в ней — ме-шок с золотыми нитями. До мумии мне дела нет, пусть валяется, и паль-цем не трону, а вот мешок унесу.

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

77

Даже во сне помню про золотые нити, душа мягчеет.Конечно, иногда гражданская жена издали грозит пальчиком, но

ведь издали.Мечтаю так. Если приволоку мешок, специально сам барышне-на-

чальнице сплету набедренную повязку из золотых нитей, хватит джин-сы таскать. А Никишину тоже что-нибудь подарю. Мир стабилен, когда народ стабилен. Правда, окружающий мир что-то сильно темнеть стал. Тучи низкие, озеро набухло, будто в него сразу рота солдатиков помочи-лась, везде крутятся водовороты. Барышня-начальница на всякий случай связалась с МЧС (я сам волну на передатчике настраивал), но ее осадили. Чего вы там паникуете? Утонул кто-то?

Барышня-начальница надулась.Я успокаиваю: кто-нибудь утонет, сами прилетят.А барышня-начальница в ответ: дурак, дурак! подумай, что несёшь!Все равно приятно: на ты перешла. Прикидываю, как в набедренной

повязке из золотых нитей будет бежать по каменистой косе в солнечный день, все так и переливается. Сотрудники МЧС сами сюда примчатся.

Спрашиваю: знаете, как я дома силу ветра определяю?Барышня-начальница не отвечает. Термобелье на ней, как броня.Не скрываю: дом у меня многоквартирный, старый. Про граждан-

скую жену молчу. Стариков в дому много, особенно бабулек, они живучи, стервы, при всех режимах. Регина молчит. А что ей делать, — говорить с дураком, что ли? Четыре подъезда, подробно рассказываю. У каждого на лавочках бабули, рассказываю. Ветрено, — тогда три-четыре бабки, а в погожий денек — все десять.

— Тоже мне примета!— Какая-никакая, а верная!— Что ж теперь, шкалу Бофорта менять?Тут уже я заткнулся. Вот ведь умная стерва!Дождь усиливается. Озеро вот-вот выступит из берегов, затопит

станцию, но барышня-начальница как бегала по утрам, так и бегает. Спортивный костюм, трекинговые ботинки — дождь и мокрые камни ей не помеха. Я тоже не грущу, насвистываю, бражка бухтит в огнетушите-ле. Зреет. Представляю, как в солнечный день будет бежать наша барыш-ня-начальница по мелкой гальке в одной только набедренной повязке из золотых нитей. Изучаю карту, оладышки стряпаю.

И вдруг влетает барышня-начальница.Вся мокрая, трепещущая, челка как у болонки.Дивлюсь: «Что это с вами, Регина Николаевна?»

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

78

А она бледная, будто привидение увидела. И на мой вопрос — ни слова.Одним махом взбежала на свой этаж и даже крючок для верности

накинула. Никишин покачал головой, а я подошел к окну. Вечно у жен-щин то пятница, то конец света. Дождь идет, ну и что? Озеро вспухло, ну и что? Ре-ре-ре-ре — подступает к домику озеро.

3Сейчас интересную вещь скажу.Барышня-начальница украла у меня сигарету.Точнее, сигариллу, а не сигарету, но вот — украла!Я не курю, это все знают. Это Колян Дубакин пускает дым из рта,

ушей и носа, просто с его паспортом я и сигариллы увел, для ровного счета. Кубинские. Просто так. На метеостанции бросил на подоконник для солидности, а барышня-начальница на ходу (мчалась из-под дождя) вырвала сигариллу и по лестнице вверх, гремит дверными крючками. Я не против, но воровать — нехорошо, залететь можно. У меня один кореш был, у него на это дело крепко стояло, из неприятностей не вылазил. Но то ведь город, там кореша, запои, а тут — дождь и никаких перспектив. Попытался поделиться мыслями с Никишиным, но он сильно ученый. Если, говорит, у человека мозг маленький, значит, язык обязательно бу-дет длинный. Ну, в том смысле, что если у человека одна нога короче, то другая обязательно будет длинней. Ладно. Я натянул резиновые сапоги, накинул зюйд-вестку и пошел на косу, от которой уже только каменный хребтик остался, все остальное залило водой.

Интересно, что могло напугать барышню-начальницу?Местность романтичная. Дождь идет. Горы вокруг, но темно как

в полузатопленном подвале. Дождь не прекращается, холодный ветер прижимает траву и кустики к камням. А вода прибывает. Уже первую ступеньку крыльца одолела. Никишин мне говорил, что нам вообще-то посчастливилось: попали на самый высокий уровень подтопления — за весь период наблюдений. И вот иду, и вдруг шагах в десяти от дома на берегу бухточки, в которой вертятся темные водовороты, натыкаюсь на следы человека. Точнее, на следы самки человека. Целлофановый пакет, а в нем зубная щетка и тюбик с пастой.

Барышня-начальница оставила, больше некому.Но что ее так напугало? Вроде нет никаких причин.А вот погода, вдруг дошло до меня, складывается, как надо.Дождливо, темно. Ни одного человека в округе. Так и решил: ночь

перетерплю, но вот на следующую смотаюсь к пещере.

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

79

Тут недалеко, я все просчитал по карте.Пока я гулял, Никишин сварил густую пшенную кашу.Пора за стол, а барышня-начальница (самка человека) заперлась

наверху и не спускается. Не видно ее и не слышно. Только к обеду спу-стилась. Не могла уже не спуститься. На обед я сварил борщ, это тебе не кубинская сигарилла. От моего борща не вырвет. Заправку сделал, как надо, на отдельной сковородке, с сахаром и уксусом. Сушеный чернослив размочил. Конечно, зелень мороженая, но тут без обид: что есть, то и лопаем. Вид у начальницы отсутствующий, круги под глазами. Странно, вроде одна спит, а высыпаться никак не может.

— Поднимается вода. Надо бы пожитки перетащить на второй этаж, а?

Она на мои слова только кивнула, дескать, вот и правильно, вот и займись.

И так одно к одному. Не успели мы с Никишиным перетащить вещи наверх — в каморку рядом с комнатой Регины, как заткнулся ди-зель. Дык-дык-дык и заткнулся. Я вышел под дождь, и что вы думаете? Кран топливного бака открыт, и красивые радужные пятна уносит ку-да-то в серость водную.

— Колитесь, кто кран открыл?Четыре непонимающих глаза синхронно моргают.— Успокойтесь, Николай! Объясните, что случилось?— Крышка нам случилось, Регина Николаевна, — говорю. — Кто

слил топливо?Никто не признался. Но по растерянным их глазам вижу, что никто

к крану не прикасался. Вот теперь бы и связаться с МЧС, но барышня-на-чальница опять заперлась в своей комнате. Я бессмысленно перебираю запчасти к ветряку, Никишин слоняется по «гостиной», то в окно выгля-нет, то приляжет и руками за что попало хватается, чуть инвертор не по-ломал. «Ты лучше гречку перебери, — посоветовал я. — Крупу отдельно, полову отдельно. На эту полову мы потом суслика приманим».

«Зачем?!»«Освежим меню».«Ты что? Они же чумные».«Это они в средневековье разносили чуму, а теперь — прививка».Никишин поморгал глазами, бормочет про себя. «Кто-то черный

там стоит, и хохочет, и гремит, и гудит, гудит, гудит…» Сказки Чуковско-го, наверное. Непросто быть ученым. «К колокольне припадает, гулкий колокол качает, гулкий колокол рыдает, стонет в воздухе немом и протяж-

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

80

но возвещает о покое гробовом…» Я хотел даже выругаться, но закончил Никишин по-человечески:

— Есть у тебя коньяк?Ага, вот он, слом на фоне катастрофы.Ну, на то и работал мой огнетушитель. Коньяк не коньяк, но моя

бабыргановка ничем не хуже. Она во здоровье построена. Подумал, сей-час разговоримся с Никишиным, наконец, дружбу сведем, но сверху — топ-топ, топ-топ, сбежала барышня-начальница. Брови вразлет, челка смазалась.

— Это что такое? Это откуда у вас?— Припасы, Регина Николаевна.— Какие еще припасы?— На черный день.Вижу, она чего-то боится:— Какой такой черный день?— Ну, как. В жизни всякое бывает. Вы лучше тоже на грудь

примите.А какая там у нее грудь? Одной ладонью, как двух мышей

прихлопнешь.Она непонимающе глянула на свой честный второй номер и ушла.

Зато дождь усилился. Я на всякий случай пожарил картошечки. Блюдо простое, но требует определенного умения и сноровки. «Ты, Колян, ма-стер», — одобрил Никишин. И был прав. Картошечку легко спалить, или, наоборот, тушеная она получится, не жареная. Тут еще многое от лука зависит, — когда его класть, сколько. Не знаю, как мои ученые, а я лично предпочитаю лук бросать в самом конце, вместе с лавровым листом, что-бы полусырой был.

РЕГИНА

1Ненавижу Дубака за его стряпню — набьешь живот (все вредное —

жареное, жирное, но вку-у-у-у-усное), катишься колобком по лестнице. Ступишь с крыльца, а там — вечность. Куда дальше-то катиться?

А себя ненавижу за нервы и за то, что забыла дома мюсли.Humpty-Dumpty Хамид называет мюсли собачьим кормом. Даже

твой пес, Регинушка, говорит, такое есть не будет! И прав. Мой пес пита-ется внутренностями растерзанных любовников.

А воды вокруг… И вся белая, будто рыбий замороженный рот.

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

81

Пробы для моей программы взять из озера Кёль — пара минут. С разной глубины — вопрос часа. Только с кем идти в радиалку, за эти-ми самыми пробами? Никишин будет ныть, поминать скрытые и явные Силы Алтая, терпи его рассуждения. А Дубак… Ну его… Такой в одну рубашку впишется, так в ней и проведет всю жизнь. Живет просто и ве-село, как ситцевый бабырган, а все равно — будто знает про тебя лично что-то такое. Вместо смеха морщит нос и придыхивает. Зато поет-разли-вается. И так картошечку справит, что потом два дня жалеть будешь, что ела её, не остановилась. Опасаться надо мужчин, которые вот так готовят: они знают тайные места, где всё хранится — ум, честь, совесть и даже более того. И туда, именно туда специи сыплют.

«Я в осеннем лесу пил березовый сок…» Это Дубак.«С сероглазой певуньей в стогу ночевал…» Он и в стогу может.А вода — она хоть и без запаха, но принимает любую форму, рас-

творяет любые вещества, может замерзать, может испаряться, расширя-ется и сжимается. Вот бы мне так.

В пассивном поиске.В журнале я записала: «Прошу личностей, склонных к употребле-

нию спиртного, взяться за ум». Дубак тут же ответил своими припевочка-ми: «А я ушаночку поглубже натяну и в свое прошлое с тоскою загляну». Ум бабыргана, а бесится, как хорек.

— Вот у тебя какая кривая интеллекта? — спрашивает. Фыркает, как фокстерьер. Объединяет в себе лучшие черты всех

представителей животного мира. Потому и приспосабливается быстро ко всему, что видит.

Он однажды решил, что мы с ним на ты, этого и придерживется.Ждет ответа, дышит заинтересованно. — Вот у меня кривая интеллекта, — развивает тему, скабрезно

подмигивая, — все вверх и вверх. А ты как русалка — только на берег смотришь.

Глаза честные (взгляд смутно блуждающий) и все время поет. И все время что-то неприличное.

Обычно по песенкам сразу можно определить, какая у человека цель в жизни.

У Дубака такая цель: гоп-стоп сало. Без вариантов. Без нюансов. Без драм. Насвистывает, скалится, напевает. И жизнь его идет себе.

А еде, ей что? Ей какая разница, в ком она пребывает? Вот был окоро-чок, и нету окорочка. Вот был спирт, и ушел бесследно. А Дубак не унимается. Похоже, опять в моем рюкзаке рылся. Может, искал презики, изготовленные

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

82

по внеземной технологии. Я на всякий случай белье перепрятала. Один кру-жевной гарнитурчик ведь из города взяла с собой, а спрашивается — зачем? На метеостанции, в глуши этой, я только один метеозакон пока по-настоящему освоила: с ухудшением погоды уровень спирта в емкости резко падает.

Назову этот закон именем Хамида, пусть ему икается на большой земле.

Даже после йоги на дощатом полу ничего не меняется в сознании. Выходишь на крыльцо — вода ледяная, и уже вот она, совсем близко по-дошла — в двух шагах. Движется. Затекает в висок.

Хорошая крыша летает сама.Пробирки-пробирочки мои — так и подмывает вылить из них всё

обратно. И генератор совсем сдох. И дисциплины никакой. Теоретически хоть кто может сейчас назвать себя начальником. Хоть лось, хоть бабыр-ган, хоть медведь за бугром.

А мужики что? Они свои переживания лечат просто. Вот выпьют, и является им белочка. Но не простая, а летучая.

Бабырган, по-местному. Летит над Алтаем, расправив крылья, по своим делам. Зверь ночной, мутный. Кто знает, что там у него на уме? Вдруг у него голова еще заморочнее, чем у моего пса устроена? Летит-ле-тит, потом раз — завернул к Дубаку и к Никишину на огонек с жареной картошечкой. Какие дела эти трое могут обсуждать по пьянке? До чего во главе с бабырганом додуматься смогут? Чему их научит коренной житель и дух Алтая? На что вдохновит?

На рассвете и горы близкие, и небо низкое, все как будто внутрь тебя залезть стремится, чтобы согреться. А сама я грозой напитана и од-новременно подернута инеем. И перевал, и язык ледника, и остовы сухие старых сосен написать бы на сетчатке вечным пером. А вместо этого пе-ред глазами деревянный потолок, запах йода из пролитой склянки. Носки шерстяные не высохли. Дождь сеет.

Интересно, девичья глупость входит в состав комет?Вечерами ложиться бы пораньше и беззаботно засыпать под стук

дождя, сразу как стемнеет, не слышать всех этих разговоров внизу. — Денисова! — это Дубак точит когти. — Не можешь уснуть, счи-

тай бабырганов!И ржет.Ре-ре-ре-ре. Спирт спрятала, а они все равно пьют.Пьют, как лебеди, толстые шеи согнувши. Благобухают.Вот уж, правда, встретились два атома водорода и один кислорода.

Слава богу, пока хоть обошлось без ковалентной связи.

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

83

— Учти, дорогая, тренога — самая устойчивая система на свете! — говорил мне перед отъездом, поглаживая галстук, Хамид (тоже крайне несовершенный вид).

Но не он, не он ведь в моем рюкзаке роется. Это Дубакин, гад, на презики намылился. А зачем ему презики без меня? Я трусики с кружав-чиками еще раз перепрятала в тайный кармашек.

Хоть бы медведь пришел, что ли — все развлечение.Записала в журнале: «Берегись огня и не верь воде».На рассвете в таких условиях только очень правильные девочки

выбираются из спальников, практикуют асаны, чистят зубы. Я такая пра-вильная. Выскакиваю под дождь. С щеткой и тюбиком (на голове капю-шон дождевика) подхожу к краю озера. Что это там черное на воде? Да это корягу крутит водоворотом. Ну, корягу, ладно, что я, коряг не видела? А это что? Вся дрожу. Записка мокрая нацеплена на сучок.

Обмираю от страха. «Мир прекрасен… людей».Торопливо отталкиваю корягу, плыви, плыви к другому берегу.

Нога за ногу, путаясь в мокрой карликовой березке, спешу за кустик. Он совсем жиденький, сквозь ветки просматривается черный коряжий силу-эт. Потом снова подхожу к воде. Туман. Дождь. Птица крикнула. Ре-ре-ре-ре. Мы на озере Кёль, на озере Мертвом. Мертвом, как пустое поле вверху в «мэйл.ру», помните? ТЕМЫ НЕТ.

А корягу вновь несет к берегу.Беру мокрую палку. Хочу оттолкнуть ее от берега. Почему-то зубы

стучат.Кроссовки оскальзываются, тюбик с пастой для чувствительных

зубов, щетка hard (это значит самая жесткая, полезная!) падают меж-ду камней. Не коряга! Нет. Это плывет мне навстречу мужик мертвый, распухлый. В черных джинсах, весь блестит, ясное дело, потому что мокрый. Лицо широкое, небритое, свитер темный, вишневый, и очки черные светозащитные. Ты зачем здесь у нас плавать вздумал? Зачем та-кой весь распухлый дрейфуешь в экологически чистом районе? О, боже. Прижала руки к груди. А ведь я, тебя, Офелия, знаю. Ах ты, sweetheart. Honey. Baby. Взвизгнула, нет, не взвизгнула, сил не хватило взвизгнуть, скрипнула жалко, как коечка в молодежном общежитии. Я же твой виш-невый свитер уже видела… И эти черные очки… Jeffrey, my love… Зачем ты здесь вдруг, козлина, в моем сознании всплыл?

Из кармашка в свитере что-то торчит. Трясясь, двумя пальчиками осторожно вытягиваю прозрачный пластиковый мешочек, из него достаю паспорт. Jeffrey Nelson. Счастливый гражданин UK. Из паспорта падает

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

84

в воду фотка — цветная, слегка заломанная по краям, затасканная, сло-вом, любимая. Но не моя, не моя. Женщина с распущенными волосами и маленькая девочка — обе смеются, глядя в объектив. У девочки за ухом какой-то цветок. С ума сошла? Или сплю?

Чтобы отвлечься — смотрю вдаль.Люди по-разному в экстренной ситуации себя ведут. У меня вот

ступор. Словно отключили. Мысли вразброд.А ведь где-то там, за черной мокрой горой, вдруг вспоминаю, и не так

далеко, — не утопленник, а реальный мешок с золотыми нитками. У насто-ящего покойника, не глючного, у мумии в руках. Вот бы связать из них свою судьбу — золотом да по золотому.

И вот еще что в голову лезет — разве под этим страшным сырым небом, которое такое с твоим умом делает, так надо петь, как наш Дубак вопит? Песня тут нужна сильная, нежная, какую бы матушка Гусыня спе-ла. Вот где сейчас этот DJ Babyrgan шляется?

Где тот, кто заводит мир, кто заставляет его здесь, на диком Алтае, танцевать и вертеться? И подо что этот мир станет дальше шевелиться, когда бабырган замолчит? Под какую песню сдвинутся горы?

Мумия? А что мумия?Может, ее водой сюда как раз и вымыло.Может, силы Алтая ее в этот вишневый свитер нарядили. И внеш-

ний облик современный придали, чтоб подоходчивей?Может, мумия эта — вечный далекий любовник, неизвестный, с

мешком обещаний в цепких, скрещенных руках?Как страшно жить! Все здесь, в этих диких краях перемешалось.А ну как заверни я сейчас за выступ в невидимой мокрой горе, обо-

гни сопку, через лежалый ледник перевали, а там у костра — Дубаковы родственнички в звериных шкурах, как в затасканных рубашках. Мурку поют, кривыми ногами притоптывают. «А теперь горбатый! Я сказал, гор-батый!» Сигаретки друг у друга стреляют, леща отвешивают худосочным умникам, таким как Никишин. Нет, ни за какое золото на свете не пойду за гору. Нет там маркетинга.

Ре-ре-ре-ре.

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

85

НИКИШИН

1А утром туман снесло.Исчез туман, и открылось небо.Голубое, холодное, забросанное облачками, как рваными бумажками.Облачка плыли по нездоровой белизне растрепанные, как пятна

Роршаха.Комнатку Дубакина за ночь еще сильнее подтопило, он, ругаясь,

поднимал какие-то ящики на скамьи, на стол и во весь голос орал: «На-чальница! Я теперь у тебя жить буду!» Регина сверху вяло отругивалась. Силы Алтая, похоже, на них не действовали.

В болотных сапогах, в зюйд-вестке под капюшоном, по щиколотку в воде я добрался до метеоплощадки, чтобы не слышать ничьих голосов.

Приборы — не люди. Они молчат, зато точно указывают, что к чему.Анемометр крутится, какая есть скорость, такую и покажет. И ба-

рометру врать тоже не пристало: поползло давление вниз, значит, еще глуше, еще мрачнеее станет в мире, держись, не спотыкайся в тумане. А хрустальный шар гелиографа… Вот этот нет… Этот нет… Он только при ярком солнце вспыхивает от радости, прожигает узкую дорожку в картонке с делениями… Нефоскоп, осадкомер, термограф, термометр — все функционально.

Никишин вспомнил одного препода в универе. Борода по грудь, глаза мутные — зимовал в Антарктиде, работал в горах. Расчесывая ла-донью бороду, энергично вещал с кафедры: «Миллионы людей зависят от ваших прогнозов».

А здесь никого.И в небе пятна Роршаха.Черные, неуютные, напитанные водой.То ли дохлые цыплята, то ли распущенный клубок нитей, правда не

золотых, как писал академик Огородников, а влажных, черных. И вода у бе-регов подернулась глубокой чернью. В такую вот сырую погоду древние пещерные жители тоже, как мы, ужасались быстро несущимся по небу черным облачкам. Вода в озере Кёль — белая, небо белесое, кляксы чер-нильные. Вон одну размотало, растянуло — как доисторическое копье, другую несет, как мокрую тряпку. Денисовцы, наверное, любили петь. Так предполагал академик Огородников. Колокольчики не случайно на-шли в пещере — там места для пения вполне хватало. Не хуже оперного театра в Новосибирске. Кровля под одиннадцать метров, а в выветрелых

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

86

скалах снаружи — эоловы арфы. Денисовцы были поющей трибой. Кто-то, наверное, первым начинал — ре-ре-ре-ре, а за ним вступал другой, третий. Интеллект не высок, но это пению не мешает. Дубакин, напри-мер, подвывает весь день, как испорченная сигнализация, и денисовцы не отставали. Вокруг пещеры, писал в своей статье академик Огородников, скалы источены водой, зияют дуплами, как кариозные зубы. Глухая ночь. Пустые горы. Прислушиваются, шерсть дыбом, пещерные гиены, — нет ли где поживы? Не оплакивают ли кого? Пещерный медведь присядет на тропу. Пробежит, насторожив уши, робкая сайга. Долгие звуки летят над ореховыми кустами, над грабами. Петь — это как есть. Может, еще нужнее. Зачем пугливо жаться друг к другу в пещерной тьме? Лучше пе-нием напугать незваных гостей. Шаги… Слышите?.. Кто это там в ночи? Гость… Гость черный… гость желтый… гость волосатый… И все они хотят есть, пить, тепла хотят, женщин. И не пустили бы таких в пещеру, да триба денисовцев невелика, а гостей неисчислимо. Они идут и идут. Они ступают по камням, тонко позвякивают колокольчики на шеях про-водников. Внимательно прислушиваются к колокольчикам женщины: кто явится сегодня? Кто принесет красивую подвеску из диковинного страу-синого яйца? Кто будет в жаркой тьме обнимать жадными сильными ру-ками? Мохнатый, как зверь? Черный, как ночь? Рыжий, как солнце?

«Эти звуки, в дикой муке, сказку ужасов твердят…»Как же там дальше? — пытался и никак не мог припомнить Никишин.«Точно молят им помочь… крик кидают прямо в ночь…» А вот

оно — главное. И сказано прямо будто прямо о денисовцах. «И испуг их так велик, так безумен каждый крик, что разорванные звоны, неспособ-ные звучать, могут только биться, виться и кричать, кричать, кричать…»

2Огромный водоворот медленно, тяжело, как мельничное колесо,

проворачивался перед Никишиным. Где-то за скалами, прикидывал он, совсем недалеко, закрыта туманом пещера денисовцев. А в ней — мумия. А у ног мумии — кожаный мешок с тяжелыми золотыми нитями. Охраны никакой, кто сюда пойдет? Может, Дубакин пошел бы, но что ему дано, кроме роста сиротского и головы маленькой? Маши топором, чини ге-нератор, проблемы археологии — не твои проблемы. Силы Алтая сами знают, кому открыть древние мумии, а кого наверняка сбить с пути. Мо-жет, само время течет в этих местах как-то по-особенному — медленно проворачивается, как мельничное колесо, которое денисовцы, кажется, не успели изобрести.

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

87

Может, денисовцы и сейчас сидят у костра.Женщины кутаются в меха, тревожно прислушиваются.«Сквозь тревожный воздух ночи словно смотрят чьи-то очи и блестят…»«Из волны певучих звуков на луну они глядят… Из призывных

дивных келий, полны сказочных веселий, нарастая, упадая, брызги свет-лые летят…» Там дальше уж совсем интересно. Там дальше денисовец задумывается. Умел ли он, правда, думать или просто крутилась в голо-ве цепь ассоциаций? Стоны ветра… Колокольчики… «Вновь потухнут, вновь блестят и роняют светлый взгляд на грядущее, где дремлет безмя-тежность нежных снов, возвещаемых согласьем золотых колоколов…»

Крутит корягу в мрачном водовороте.Выплывает коряга из серости и начинает разворачиваться.Прослеживая взглядом путь коряги, Никишин прикрылся от до-

ждя, карандашом нацарапал на бумажном листке, вырванном из блокно-та: «мир прекрасен… людей». Сам не знал — зачем? Силы Алтая прика-зали. И наколол вырванную страничку на торчащий из коряги сучок.

А из домика рядом: «Да, Регина Николаевна! Да вы неправильно поняли!» А в ответ непреклонное: «Никишин, ты где? Иди смотреть, как меня будут обнимать эти картофельные ростки!»

3В «гостиной» Никишин, переодевшись, взял со стола журнал.«Ветер сильный — 25–32 м/с». Это, конечно, Регина. Ее хитрый

росчерк.«Кранты генератору все электроны кончились». Это Дубакин

подчеркивает.В общем, да. Электричества на станции больше нет и горючки нет.

Регина от волнения курить стала открыто. Нет больше электричества, природа наложила свои санкции, отлучила людей от их сладкого компью-терного прибежища. Остается разложить на столе карту, при свече вести по ней карандашиком. Пункт наблюдения… Степень закрытия неба об-лаками… Количество низких облаков… Дальность видимости… Это не только сегодня нужно… Вон добровольцы из международной организа-ции, занимающейся изменениями климата, начали выдавать в открытую печать записи о погоде, сохранившиеся в пыльных колониальных архи-вах, в забытых иезуитских дневниках, в отчетах компаний, сотнями лет выращивавших в Африке тропические фрукты. Даже в Мозамбике нашли несколько тетрадей, завернутых в коричневую плотную бумагу с таким неприятным запахом, что ее даже крысы не грызли. А в России те же

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

88

добровольцы обнаружили старый ангар, забитый катушками магнитной ленты со старыми спутниковыми данными. Может, доисторические де-нисовцы тоже вели дневники наблюдений за погодой? Может, надпись на колокольчике, найденном академиком Огородниковым, относится исклю-чительно к местному климату?

«Мир прекрасен… людей».Денисовцам как никому нужно было знать точно: выйдет завтра

озеро Кёль из берегов, затопит или нет единственную тропу к пещере? Другими словами, выйдет завтра из тумана к пещере жадная чужая триба или туман собьет ее с пути? Пусть лучше заблудятся, не дойдут. Лучше слушать вой ледяного ветра, чем свирепый хрип неандертальца, насилу-ющего в потемках твою жену.

РЕГИНА

1«Говорят, уже в хоккее появляются евреи… Посмотри на вратарей —

что ни маска, то еврей…» — пританцовывает Дубак в своих квадратных штанах.

А я в детстве хотела играть на арфе.Все девочки мечтают о разном, чтобы вы знали.Сидеть в белом платье (обязательно в длинном, строгом, и обяза-

тельно ожерелье на груди) и перебирать струны. Но что-то арф в супер-маркетах я ни разу не встречала. Вот платьев, ожерелий дешевеньких — этого добра навалом.

Чего только не найдешь на полке с брошенными книгами.Кто-то завёз на метеостанцию Рериха, будто специально для Ни-

кишина. Вот он и штудирует «Заморских гостей». Дубакин (переносчик бактерий) в первый день отмахнулся: «Даже Гомера нет, полистать нече-го». А я вот откопала Шекспира — подмоченного, обтрепанного. Обни-маю его, уношу наверх.

«Пожалуйста, будьте вежливыми с коллегами по работе». А что? Это я сама вписала в журнал наблюдений. Пусть задумаются мои дени-совцы, прежде чем нагло щурить глаза.

Компьютер темен, как ночь. Кончилось электричество.А где-то радуются люди: «Любимый цвет?» — «Цвет твоих волос».Или, скажем, был такой Martin. Возможно, из Дублина. Возмож-

но, строитель. «Здравствуйте, как вы делаете сегодня? Я хочу получить самый-самый полный пакет, — писал он мне. — Девушка должен быть с

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

89

длинными волосами, не старше 30, с безупречной фигурой и с хорошим чувством юмора». Агрессивный маркетинг. Алле! Родной, проснись! А ни-чего, что ты сам лысый и не первой свежести?

Я, мужчины, чем дальше живу, тем шире с вас улыбаюсь.Тут, в глуши, о чем думать? О воде? Об эмоциональном лидерстве?Давно обещанное — еще не подаренное. О чем ни думай, а все

время на первом этаже пахнет алкоголем. Спирт под замком, а все равно пахнет. Это, говорю я себе, Регина Николаевна, летучие молекулы.

За ужином напряг: Дубак разглагольствует о науке.Заливать с умной миной он может вообще о чем угодно. Но наи-

более убедительно — со знанием — мелет именно о том, чего вообще не знает. И возразила бы — да лень связываться.

— Хорошо бы каким-нибудь законом запретить грязь, — говорит он, подцепляя вилкой картофелину. — Не землю, воду или там сырую глину, а именно грязь. Обычную грязь грязную. И тех, кто ее несет в дом.

Только как вот запретишь самого Дубака? Похож на Шарикова (в предпоследней стадии очеловечивания), глаза острые, всё пронзают на-сквозь. Надо бы тест на психологическую совместимость ввести, ведь на дальней метеостанции, как в космосе, подмоги ждать неоткуда. Вообще девушке одинокой по умолчанию подмоги ждать неоткуда. Космос всегда вокруг нее. Вот, скажем, презервативы в таком космосе — самая нужная вещь. Как скафандр. Если не надел — последствия непредсказуемы.

Смотрю на стену, на пол, на потолок — ничего в душе не проис-ходит. Словно водой ее омыло. Ледяной. И все вспоминаю корягу эту, на мужика похожую. Жуть.

Серость за окном. Льет и льет. Выйти за порог боюсь.За завтраком руки грею о кружку — дежурит Никишин. Он сам по-

хож на моросящий дождик. Весь монотонный, тихий, мутные лужи после него в голове. Но иногда вдруг блеснет что-то во взгляде — лихорадочное, запредельное. Я вздрагиваю. Понимаю, он, наверное, обо мне подумал.

Проспали сводку, я и слова не сказала.Чай жидкий, без сахара, каша несоленая.Дубак вваливается, кряхтит и кашляет, колода бессмысленная.Куда он там ходит каждый день, что высматривает, где разгуливает под

дождем?У-у-у-у, чебурек бесчувственный.— А ты чего свои причиндалы разбросала?Кидает на стол щетку и пасту. Подобрал на берегу. Лезет в шкаф.

Что ищет? Из-за откинутой дверцы доносится: «Снизу недра, сверху ке-

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

90

дра, между ними лагерек… Нынче я ужасно нервный, у меня окончен срок…» И деловитое сопение, поскребывание. Он — мыш. Крупный. От таких вот звуков вода прибывать начала. Аномальные атмосферные явле-ния — они ведь всегда дело рук человеческих!

— Денисова! — лицо просветленное, пальцем тычет. — Гляди ско-рее в окно! Смотри, бабырган полетел!

Издалека все люди неплохими кажутся.Но некоторых держать надо в отдельном стойбище. Привязывать

к столбам, насильно кормить шпинатом, пока не поумнеют. Артишоком. Авокадо. Тертым ананасом. Драниками, наконец. Жратва сделала из де-нисовца человеков. А потом жратва сделала из человеков менеджеров.

Все равно лучшие яблоки висят высоко.Ре-ре-ре-ре.

НИКИШИН

1У начальницы челка как тучка с дождем.У Дубакина руки как корни, вцепятся, не оторвешь.А у озера берега извилистые. При этом с северной стороны — от-

весные обрывы, зеркала скольжения, а с южной — предгорья. Сознание человека устроено так же неровно. Давление прыгает, настроение плы-вёт. Как облака. Всю жизнь Никишин любил следить за облаками. Пе-ристые… Кучевые… Слоисто-дождевые… Башни и стены, встающие на закате… ватные хлопья, разносимые утренним ветром… весь этот неу-кротимо меняющийся мир… Так всегда было… Трилобиты захватывали прибрежные бухты, ракоскорпионы выползали на сушу, заросли плаунов покрывали плоские берега, потом динозавры ломились уже сквозь па-поротниковые рощи, а потом юная денисовка стояла у входа в пещеру, тревожно всматривалась в предгорья, — не клубится ли там пыль под ногами диких переселенцев…

Никишин мысленно нарисовал портрет юной денисовки.Ступня крупная, это ничего. Твердо стоит на земле, отпинывать-

ся может, если доверия нет самцу. Ноги сильные, щиколотки точеные, остальное — под шкурами, всё спрятано под шкуры, все равно Никишин хотел бы медитировать перед юной денисовкой, слышать ее голос. Наде-вал бы на красивую руку костяной браслет. На нем дырочка, можно про-девать нитку с бусинкой. Ветер с озера дует, звучат эоловы арфы, силь-ный гость входит в пещеру с колокольчиком на шее. Ревниво подумал:

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

91

наверное, часто входили. И вдруг удивился: похожа эта денисовская дева, да, да, похожа она на Люську — косматостью своей и ногой сильной. А чем-то на Регину — начальницу, не быть ей никогда ничьей женой.

Вышел на террасу.Ужасные пятна, кляксы над головой.Это кто ж это так темно наследил в небе?Дева, наверное, денисовская. Тянула свое бесконечное ре-ре-ре-

ре — под вой эоловых арф, под звон чужого колокольчика. О, Господи! — вспомнил. У Регины фамилия — Денисова. А ту, из пещеры, может, так и звали — Ре. Почему нет? Может, волосатая брюнетка Ре не раз склады-вала перед частыми гостями свои спальные теплые шкуры, а гости ла-сково набрасывали на ее горячие плечи нежные золотые нити. Странная ревность охватывала Никишина. Он бы на ночь рядом с Ре укладывал короткое боевое копье… Сам, понятно, не ляжешь — гости зарежут, а вот копье…

Золотые тяжелые нити свисают с шеи.Ночная тьма, тепло от костра почти угасшего.А вот эоловые арфы заныли в ночи. Чужие руки и стоны.

2Много тоски в определенное время суток.Домик — не пещера. За ним так просто не уследишь.Какие-то предшественники оставили в домике метеостанции

высохшие окурки за изголовьем, а вот гости денисовцев, наверное, всё больше потомство за собой оставляли. Нахлынут, нашумят, всё съедят, всё выпьют, потом уйдут навсегда, а через некоторое время начинают по-являться в пещере дети. Желтые, черные, живые. Уж хватит, наверное, давно всё смешалось, но нет, опять на берегу шум и вваливаются в пеще-ру мохнатые неандертальцы. Костер дымит, пахнет паленым, воет эолова арфа, разливается колокольчиком голос девы денисовской — ре-ре-ре-ре. А по весне снова дети. Каждой весной новые дети. Курчавые смешива-ются с меднолицыми.

Пещера чудес.Врата чудесного мира.Конечно, денисовка Ре, похожая на Люську (и на Регину), как и

все в пещере, боялась гостей, но ведь ждала их, ждала, сучка. Чудилось ей — однажды войдет в пещеру не рыжий, не черный, не мохнатый, а со-всем другой. Она его по глазам узнает. Ре боялась, но ждала. Закапывала в темном углу гусиную лапку — на запах ее тот придет. Пока же отпиныва-

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

92

лась от просто приходящих. Мучили смутные сны. Приглаживала рукой черную челку. Наверное, ждала, ревниво медитировал Никишин. Меня ждала… Узнала бы… Голые ноги скрещены, взгляд опущен… Всклоко-ченные столетья плывут над исполинскими скалами…

3В школе Никишин вел дневник наблюдений.Никаких приборов у него, конечно, не было, компас только.Дневную температуру узнавал по сообщениям радио, для дожде-

мера разметил напильником старое подойное ведро, силу ветра измерял самодельной вертушкой — на глаз. Чем сильней вертится деревянный пропеллер, тем сильней ветер. Это же просто. Записывал в дневник: «Юго-западный…» Слюнил палец: «Примерно 1–2 балла…» Считал, такая точность вполне годится. Работал для будущего, верил, что по-надобятся его записи. Пройдут века, климат изменится, найдут ученые школьную тетрадку. Прочитают: «Сергей Никишин, 7 «А» класс». По-думают, это, наверное, еще один влюбленный мальчик стишки в днев-ничок писал. «Котик лапку намочил в красные чернила и красиво начер-тил Катя будь счастлива». Потом откроют тетрадь и обалдеют: научные записи!

Вот как научные записи выглядели в тетрадке.«31 марта, воскресенье.Температура с утра +6.К вечеру упала почти до –3.Края луж прихватило будто стеклом.Давление 743.3».Про давление он по радио узнавал.«Ветер с севера, резкий, порывистый…»Никишин выходил на крыльцо, смотрел на прикрепленную к

коньку крыши вертушку, слюнил палец, проверял: точно порывистый.«Облачность низкая, сплошная… В облаках у зенита незначительные

просветы…»Если просветов не было, он все равно вписывал.Для солидности.«Осадки — никаких».Но ниже радостно:«Ночью шел снег».Снег Никишина радовал.Перед тем, как выпасть снегу, томился.

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

93

Что-то давило, сбивало с толку. Низкая облачность, конечно, не оставляла никаких надежд на просветы, но снег радовал.

«Низкая облачность».«Совсем низкая облачность».Иногда не выдерживал: «Совсем низкая облачность, вертушку на

крыше не видно».И тогда начинал валить снег. Тихий-тихий. Медленный-медлен-

ный. Как клочки гигроскопической ваты. «Слышишь, сани мчатся в ряд, мчатся в ряд! Колокольчики звенят, серебристым легким звоном слух наш сладостно томят, этим пеньем и гуденьем о забвенье говорят». Он этих слов не знал тогда, но чувствовал так. Всматривался из тихого детства в медленно падающие снежинки и чувствовал, как все начинает уплывать из-под ног. Наверное, в будущее.

«Температура с утра +7.Ветер юго-западный ровный.По голубому небу плывут редкие перистые облака».Никишин с наслаждением подчеркивал — именно перистые,

именно редкие, чтобы ученые будущего, найдя его записки, не дай бог, не подумали бы, что в день наблюдений несло по голубому небу какие-ни-будь кучевые облака.

«Осадков не наблюдается».Именно так — не наблюдается.Он же не знал, какая погода в десяти верстах от его дома, вдруг

где-то там наблюдаются? В городской библиотеке рылся на пыльных пол-ках, выискивал старые диковинные книжки о погоде. «Остров Врангеля», чудесный «Словарь-справочник по физической географии», «Справочная книжка полярника». Худая, как смерть, библиотекарша Галина Ивановна не верила, что он, правда, читает все эти толстые книги с таблицами, ма-тематическими вычислениями, непонятными схемами.

«Зачем тебе читать про остров Врангеля? Это же белогвардеец».И советовала: «Ты поэта Никитина возьми. У него все стихи про

погоду».Чтобы завлечь, зачитывала вслух:

«Ни тучки, ни ветра, и поле молчит,Горячее солнце и жжет и палит,И пылью покрытая, будто мертва,Стоит неподвижно под зноем трава,И слышится только в молчании дняВеселых кузнечиков звон-трескотня…»

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

94

Ну, ладно, пусть звон-трескотня. А какая температура с утра была, наблюдались ли в течение дня осадки? Не писал об этом поэт Никитин. Стал бояться ходить в библиотеку. Держал книги у себя, пока Галина Ивановна через кого-то из ребят не напоминала о задолженности. Тогда обреченно брел в библиотеку. Там сидели пацаны и девчонки — из ху-дожественных кружков. Галина Ивановна взвешивала на ладони возвра-щенные Никишиным книги (будто на вес пыталась определить, сколько он из этих книг извлек знаний), потом недоверчиво спрашивала:

«Прочитал?»«Конечно».«Ну и о чем книга?»«Да так, о всяком…» — отвечал Никишин неопределенно.Почему-то не глядел на Галину Ивановну, и Галина Ивановна сра-

зу схватывала его тоску. Голос ее становился ласковым, она оборачива-лась к пацанам и девчонкам, призывала их к вниманию, вся лучилась доброжелательностью. «Ну ладно, ну пусть о всяком, — чуть ли не пела она. — В книгах всегда пишут о разном всяком. Но в этой-то вот книжке, — взвешивала она тяжелую книгу на худой тонкой ладони. — В этой-то про что говорится?»

«Ну, это…» — начинал Никишин, стараясь не смотреть на пере-глядывающихся пацанов, на хихикающих девчонок. Они-то уж совсем точно знали, что Никишин ничего этого не читает, так, выкобенивается. Они ничего такого не читают, и Никишину незачем. Умный, что ли? И все они обожали Галину Ивановну, за то, что она всегда учила их быть правдивыми.

«Ну, вот расскажи, что ты запомнил?»Галина Ивановна ласково глядела на Никишина.И Никишин еще страшней и острее начинал чувствовать, как добрая

и умная Галина Ивановна ненавидит всяких таких вот разных маленьких тупых лжецов. Они берут толстую книгу, красуются ею, а потом, не читая, возвращают в библиотеку. Один такой умник взял однажды в библиотеке книжку под названием «Аномальная поляризация и цвет света, рассеиваемо-го маленькими поглощающими частицами». Галина Ивановна сразу подума-ла, что книжка эта медицинская — для больных, и насторожилась: «Зачем тебе такое?» — «Я на физика после школы пойду учиться». Конечно, Галина Ивановна такую позорную мечту подвергла самому тщательному анализу. «Плотничать ты пойдешь после школы». Умник этот после разговора с Га-линой Ивановной всю жизнь до тридцати лет читал только «Курочку Рябу».

Но с Никишиным не прошло.

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

95

Девчонки хихикали, и этого он не вынес.Робкий, но когда Галина Ивановна повторила вопрос, ответил:«Я теперь прогноз погоды умею делать по шкале Бофорта».Галина Ивановна обалдела: «Это кто такой?»«Ну… Бофорт — это адмирал… — опустился Никишин до уров-

ня хихикающих пацанов и девчонок, но потом все же поднял уровень до понимания Галины Ивановны. — Английский военный адмирал. Сам плавал по морям на парусниках. Морякам надо точно определять силу ветра и что завтра будет, и всякое такое. — Никишин видел, как тяжелел и тяжелел взгляд доброй Галины Ивановны, но ничего поделать с собой не мог. — И не только определять, но чтобы другие его понимали. Вот скажешь, что сильный ветер, так разве тебя поймут? Ну, сильный. А ка-кой сильный? Флаги только полощет или уже мачты ломает? Для общего понимания адмирал Бофорт и придумал свою шкалу…»

«Ну, ну, чего ты остановился? — покивала Галина Ивановна успока-ивающе пацанам и девчонкам из художественных кружков: всё, дескать, у неё нормалёк, всё под контролем, умник не бросится, не укусит. — Что еще придумал этот твой английский военный?»

И тогда Никишин выдал по полной.Он даже глаза опустил, чтобы никого не видеть.«Штиль… Ну, полное отсутствие ветра… — Он теперь просто пе-

речислял то, что вычитал в толстой чудесной книге. — Дым из труб под-нимается строго вертикально. Море — зеркально гладкое».

У девчонок отвисли челюсти: как красиво!«Тихий ветер… Флюгеры не разворачивает, но дым уже сносит в

сторону… На море легкая рябь, хотя пена на валах отсутствует».Легкая рябь в глазах Галины Ивановны тоже уже проглядывала, но

пены на губах, как и на море, к счастью, не наблюдалось.«Шелестят листья. Флюгеры приходят в движение. Гребни на вол-

нах не опрокидываются…»Никишин попытался улыбнуться, но не смог.«Непрерывно колышутся листья и тонкие ветки деревьев. Развева-

ются легкие флаги. Гребни волн, уже хорошо выраженных, опрокидыва-ясь, образуют стекловидную пену. (Стекловидную? — явно не поверила Галина Ивановна.) Изредка возникают маленькие белые барашки…»

«Ой, барашки… маленькие…» — пролепетала одна из девочек.«Ветер умеренный, — уже увереннее продолжил Никишин. —

Поднимает пыль и бумажки, приводит в движение тонкие ветви деревьев. Волны на море удлиненные, белые барашки видны во многих местах…»

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

96

«Ой, барашки… И все-все белые…»«Свежий. Качаются тонкие стволы деревьев. Волны на море еще

не очень крупные, но повсюду видны белые барашки…»«Ой, они повсюду… и все белые-белые…»«Качаются толстые сучья. Гудят телефонные облака. — Краем гла-

за Никишин видел, как пацаны инстинктивно надувают щеки. — Обра-зуются крупные волны. Белые пенистые гребни занимают значительные площади…»

Никишин голову не поднимал и уже не мог остановиться.«Ветер крепкий. Качаются стволы деревьев. Идти против ветра

трудно. (Одна из девочек ухватилась за край стола.) Волны громоздятся, гребни срываются, пена ложится полосами по ветру…»

В библиотеке установилась испуганная тишина.«Ветер ломает сучья деревьев, идти против ветра становится очень

трудно. (Пацаны не сводили глаз с Никишина, ждали, когда Галина Ива-новна придет в себя и выдаст, наконец, умнику.) Волны на море — уме-ренно высокие, длинные. По краям гребней начинают взлетать брызги…»

«И вот уже шторм. Ветер срывает черепицу… (Ага, счастливо мор-гнули глаза Галины Ивановны, какая это там черепица в море?) Волны высокие. Пена широкими полосами ложится по ветру. Гребни волн опро-кидываются и рассыпаются в брызги, ухудшая видимость…»

«Сильный шторм. Ветер разрушает строения, с корнем вырывает деревья. Волны очень высокие, с загибающимися вниз гребнями. Силь-ный грохот волн подобен ударам. Поверхность моря белая от пены, кото-рую ветер выдувает большими хлопьями. Видимость на море плохая…»

Некоторые девчонки зажмурились.«Жестокий шторм. Волны на море настолько высокие, что суда

небольшого и среднего размера временами совсем скрываются из вида. Края волн повсюду сдуваются в пену. На суше такой сильный ветер на-блюдается редко…»

Никишин набрал в легкие как можно больше воздуха.«И вот ураган. Это настоящий ураган. Все море покрыто полосами

белой пены. Видимость очень-очень плохая…»Галина Ивановна не выдержала: «Ты кончил?»Таким злобным голосом спрашивала Никишина его вторая жена

буквально за месяц до того, как уйти от него. Шкала Бофорта у них пере-стала совпадать, ни дни, ни ночи уже не удавались. Пена и гребни. Сколь-ко можно?

А Галина Ивановна: «Ты так далеко зайдешь, Никишин».

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

97

Только после этих суровых слов пацаны и девчонки расслаблялись.Концерт окончен. Долой! Белые барашки, белые овечки. «Приду-

рок ты, Никишин! У нас на Телеграфной один такой зачитался».

ДУБАКИН

1Поддал я стаканчик из советского огнетушителя.Дождь моросит, небо воды касается, а барышня-начальница сверху

почти не спускается, живет себе в тучах, спортивные пробежки бросила, все дела перегрузила на Никишина. Курит в открытую, я ей сигариллы подарил, смотрит из-под челки, как из-под осенних почернелых листьев, и почти не улыбается. Я, когда вещи переносил из затопленной кладовой, наверху в рюкзаке барышни-начальницы опять увидел знакомую упаков-ку. Случайно, конечно. Такая в газетном ларьке стоит девяносто два рубля. «Берегите любовь», презервативы Contex. Это как понимать? Это что за припасы?

За ужином спросил Никишина:«А человек может жить с обезьяной?»Он, наверное, вспомнил одну из своих жен и твердо ответил:«Конечно. Только тебе зачем? Тут все равно никаких обезьян нет».Не говорить же ему, что вытворяет барышня-начальница. Опять

спросил:«Тут раньше дикие люди жили, да?»Он кивнул: «Денисовцы».Опана! У нашей барышни-начальницы фамилия Денисова.Неужели из того же племени? Но умный Никишин мне так объяснил.Тут неподалеку, объяснил, нашли археологи в пещере по названию

Денисова пару человеческих косточек и зуб, хотя зуб, по-моему, тоже косточка. Стали изучать и поняли: жил когда-то на Алтае совсем особен-ный вид человека — денисовец. Не такой, как мы, но ближе к нам, чем к обезьянам. При этом дикий, а место выбрал хорошее. Алтай. Не хуже Швейцарии, где один мой друг воевал. Правда, Никишин и тут выпен-дрился. Дескать, Алтайские горы расположены таким образом, что обо-гнуть их в те старинные времена было очень трудно, и кто бы ни шел на юг или на север, на запад или на восток, обязательно заглядывал в пеще-ру к денисовцам. Хотели денисовцы этого или не хотели, все гости — к ним. Я говорю Никишину: это что, всё по двум косточкам определили? А Никишин: ну да, и еще по зубу. Ну, а попозже там же нашли хорошо

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

98

сохранившуюся мумию в пещере, которая вообще от нашего озера не-подалеку (будто я не знаю). Я, может, что-то пропустил, но в целом, по словам Никишина, так получалось: до сих пор лежит в пещере мумия, а при ней мешок с золотыми нитями. Правда, Никишин про золотые нити ни слова, значит, понял я, надо срочно выдвигаться к пещере, пока другие не выдвинулись. Так и решил: ближайшей ночью отправлюсь. Сижу, слу-шаю Никишина, а сам думаю: ох, торопиться нужно. Эти денисовцы тут так устроились, что сами уйти из пещеры никуда не могли, а вот к ним со всех сторон перли — и желтые, и черные, всякие. Мужиков денисовских гости сразу на камбуз — готовьте жратву! А сами девок гоняют. Иногда мохнатые приходили, недочеловеки-неандертальцы. Про себя я это слово почти выговаривал, но вслух никак. Все же достал Никишина: «Подума-ешь! Я про этих недер… неандер… ну, мохнатых, больше тебя знаю…»

«Откуда?»«У Гомера читал».Хотя Никишина с толку не собьешь.Денисовцы, объяснил, устроились в таком месте, что мимо них дей-

ствительно никто никак не мог пройти. Все заглядывали в гости. И желтые, и черные, и эти нандер… нидер… ну, мохнатые. Мы на Земле, понял я Никишина, все как бы родственники, даже от обезьяны никуда не денешься. Все с одного ствола ветки. Только некоторым как бы не повезло — отсохли. Слушаю я Никишина, а сам думаю: наверху в тучах барышня-начальница презервативы перебирает. Никишин прав: таких, как мы, только руки спа-сают. Руки — это самый важный технический момент, объяснил мне Ни-кишин. Как опытный могильщик и механик я его сразу понял. Он правду сказал. Умелые руки понадобились древнему человеку не только для того, чтобы, скажем, при встрече с нендером… ну, с этим… показать ему сред-ний палец правой руки, совсем нет, понадобились руки денисовцу и всем черным-рыжим для того, чтобы выстрогать крепкую дубину или приду-мать длинное копье. Никишин так и сказал, что человек стал человеком только потому, что слез с дерева и руки освободил для технических нужд. Конечно, это верно, но есть некоторые непонятки. Человек не дурак, он сам бы с богатого плодового дерева не спустился. Скорее всего, дерево само усохло, упало, вот человек с него и свалился. Не зря ведь говорят, ты что, с дуба свалился? Это не совсем верно, что с дуба, не желудями питаемся, но на ноги пришлось встать. Тут денисовцам повезло — нашли сухую пеще-ру. Какая-никакая квартирка всегда нужна. У меня кореш, Валька-кореец, однажды с похмела выдул стакан валерьянки. Ну, ничего другого не ока-залось под рукой, зато валялся в своей квартирке. Понятно: сердце враз-

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

99

нос, гражданская жена вызвала скорую. Ощупал кореша дежурный врач, говорит: ничего страшного, накапайте ему двадцать капель валерьянки. Да вы что такой бесчеловечный, говорит Валькина гражданская жена де-журному врачу, он же только что этой вашей валерьянки хлопнул полный стакан. Так же вот и денисовцы были. Им не всегда хорошо приходилось, зато они всегда дома. Приходят черные, приходят рыжие, приходят нен-да… нерда… ну, эти мохнатые… их баб лапают, их пиво пьют, строгают денисовцам детишек по евростандарту, зато они — дома.

Я даже приободрился. У меня и квартира, и гражданская жена есть.Слушаю Никишина и думаю: вот вынесу из пещеры мешок с зо-

лотыми нитями, а потом дам бригадиру в лапу и попрошу поставить на какой-нибудь безымянной могилке каменную плиту с надписью: «Он до-стиг всего». И попрошу на камне имя Дубакина выбить.

2А дождь усиливается.Дождь усиливается, озеро пухнет.Я нервничаю. Где-то рядышком ждёт меня богатство.Настоящее большое богатство меня ждет, сердце томит, мозги рушит.Вот всего, считай, скоро достигну. А то, сами подумайте, какое может

быть счастливое будущее у простого могильщика? «Тебе на кладбище пора, козел». Я еще укажу гражданской жене на ее неправильное произношение.

Сейчас интересную вещь скажу. Купить надо готовый бизнес!Например, ресторан. Ходят же люди в рестораны, и я буду ходить.А то, может, решусь и целый свинокомплекс куплю. Свиные уши

в уксусе по-китайски, — не оторвешься. Или куплю авторские права на исполнение популярных мелодий и песен. Это сейчас можно. «Ой, Лёх, Лёха, мне без тебя так плёхо». Петь люди, как пить, никогда не переста-нут. Киркоров и Лолита будут умолять мою гражданскую жену о встрече со мной. А можно вообще сразу всё купить — и ресторан, и авторские права. Пей и пой. Удобно. А фишки правильно упадут, куплю исключи-тельные права и на исполнение Государственного гимна, пить тогда стоя будут. Лишь бы власть не переменилась.

«Ой, Лёх-Лёха…»Дождь стучит и стучит.Пришлось для настроя принять еще стаканчик.Думай, Колян! Можно ведь купить яхту и гарем из фотомоделей.Хотя нет, такое влетит в копейку. Да и нервы. У простого копаль-

щика могил они не канаты. Ведь сколько понадобится сил и знакомств,

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

100

сами подумайте! Лицензия, техосмотр, стоянка-солярка, баб кормить, ме-неджмент в женском коллективе налаживать. Нет уж! Лучше самому в театры ходить.

Мысль о театре родила новую мысль.Леприхон я, леприхон, леприхон несчастный!Министром культуры надо стать, вот кем. Там большого ума не

надо, успевай заказывать правильные учебники. Лото сделаю олимпий-ским видом спорта, соседка тетя Таня вылезать не будет из Люксембурга. Каждому рулетку, пусть крутят, чем хуже единого государственного?

А можно людям помогать.Не всем, понятно, а некоторым.Скажем, Лехе Крысину, он у меня три штуки как занял, так и не

отдает.Лехе Крысину можно дать еще три штуки, пусть ползает в ногах:

дай еще!А можно гражданской жене найти настоящего любящего мужа.

Все равно, она ко мне будет бегать, так хоть не кормить её, сэкономлю. Правда, делать добро — это дело, в общем, бесполезное. Это мне один больной говорил. Все равно все умрут — и Леха Крысин, и моя граждан-ская жена, и ученые, и Никишин, и барышня-начальница с ее презервати-вами, и кореша с кладбища, даже бригадир.

Значит, что остается? Вкладываться в недвижимость!Тут, правда, тоже не всё так просто. Колян Дубакин, например, го-

ворил мне, что все интересные торговые точки в городе давно расфасова-ны. И квартиры сдавать в наём — одна морока. С живыми людьми вооб-ще одна морока. Скорее уж надо в другом направлении двигаться. Колян Дубакин сам в таксопарке слышал, что скоро частные кладбища разре-шат. Вот уж недвижимость так недвижимость, никто не капризничает и съезжать никуда не собирается. Даже наоборот, клиент сам по себе прёт на кладбище. Мест нет, а он все равно прёт. Доход стабильный и посто-янный. Опять же допуслуги — фанфары, скажем, или салют. Памятники. Панихиды. Паникадилы. Все на букву «п». Бюсты. Цветы-венки. Убор-ка-благоустройство. Попы, раввины. Хотя нет, это соседний бизнес. Я-то хочу больше по кладбищам. Самый продвинутый склеп себе поставлю. На центральной аллее — без пафоса, но солидный, со всеми удобствами. Хотя какие, нахрен, удобства? Гости, что ли, будут ходить?

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

101

РЕГИНА

1«Никаких происшествий за ночь нормалёк вода прибывает».«Хотел баньку протопить туды-сюды электричества дров нет».Это ясно кто. Силой ума своего тучи разгоняет. В остроумии

упражняется.А вот и Никишин руку к журналу приложил: «Сначала сахар распускают в горячей воде и кипятят, снимая пену,

потом дают жидкости остыть и приливают 6 литров спирту небольшими частями. В то же время все масла растирают в оставшемся спирте и при-ливают к сиропу, постоянно мешая».

Может, инструкция Дубакину?Да нет, Дубакин варит совсем не то.Бог с ними. Маленькие люди имеют большие глаза.Мне, например, вчера приснился пес. Он пил из озера Кёль, лакал

с удовольствием, жадно. А над ним — дыхание счастливых звезд. Поздний вечер, или ночь, все перепуталось давно у меня в уме,

как в пробирке, бывает взболтаешь осадок, поглядишь — как красиво он кружится. Красиво, а порядка нет. Креатив один.

Я собираюсь с силами. Надеваю резиновые сапоги. Выхожу на крыльцо. Вода. Темень. Ясное дело, о призраке своем, жмурике в вишне-вом свитере с фотографией в кармашке, я никому ничего так и не сказала. Негоже начальнице признаваться, что крышу уже не то что держать, а даже ловить приходится. Умение быстро бегать пригодится, говоришь, Хамид Данилович? Ну, посмотрим еще, кто быстрее…

Надо держать себя в руках. Даже на Алтае, среди медведей, во всем есть смысл. Какой там ни есть Jeffrey, не мог он прилететь сюда, даже если бы я понадобилась ему. (Я? Или золотые нити?)

Овечка бедная, куда ни пойдет, везде ее остригут. Дубак поддает тайком, а Никишин стихи бормочет. «Слышишь,

сани мчатся в ряд, мчатся в ряд… колокольчики звенят, серебристым лег-ким звоном слух наш радостно томят… этим пеньем и гуденьем о заб-венье говорят…» А зачем бормочет? Гори в аду, чертов Humpty Dumpty Хамид Данилович. Вот вам и White Water. Я должна была быстренько приехать на озеро Кёль, быстренько взять пробы из окрестных озер и бы-стренько улететь в Англию, а тут утопленники.

«О, как звонко, звонко, звонко, точно звучный смех ребенка, в ясном воздухе ночном говорят они о том, что за днями заблужденья на-

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

102

ступает возрожденье, что волшебно наслажденье — наслажденье неж-ным сном…»

Без воды никуда.Вода входит в состав комет.Только бы отсюда поскорее ушла.В горячий душ охота. По ровному асфальту пробежать охота. С псом по-

гулять, в глаза ему посмотреть. «Ну, что, Регинушка, — спросит он меня. — Где была? Каких новых кобельков повидала? Снова никто твоих команд не слу-шается?» И голову наклонит понимающе. Суши поесть палочками охота, каблуки надеть, кефира купить. На маршрутке проехать. Новости почитать нормальные — про веселую панду или котэ-долгожителя.

«Лабораторию держишь в узде…» Был у меня в лаборатории со-трудник — Лисица Игорь. Однажды пришлось его уволить — он все вре-мя опаздывал. И объяснительные при этом писал странные. Дескать, он за работу городского транспорта не отвечает. Вот когда построят метро до научного центра, тогда он, Лисица Игорь, перестанет опаздывать.

А может, правда, пробки виноваты?Вот вытащить пробку из этого чертового озера, и сойдет вода. «Говорят, Хемингуэй в детстве тоже был еврей…» — приплясы-

вает Дубак.Пригладить волосы, ах эта челка. Иногда ловлю себя на том, что

Молюсь (хорошо хоть, еще не вслух), а о чем? Выхожу под ясные звезды. С крыльца смотрю — ничего вокруг,

только вода белая, глухая, будто ничего никогда под ней и не было — ни земли, ни травы. Будто она тут хозяйка. Сайянара. И погода под стать Ду-баку. Тишина, небо низкое, тучи как боксерские перчатки. Зазеваешься — врежут по носу. Лед на горных вершинах строго спрашивает: а вот ты со своим разрядом по скалолазанию как высоко забраться сможешь? Два придурка — один белый, другой серый, дуются на кухне в карты. Я за-годя нашла у Дубака в заначке еще полпачки сигарет (над дверью за бал-кой), сажусь на крыльцо и курю. Никогда раньше до этого лета не курила.

Конечно, надо было снять очки, посмотреть… Вдруг у Jeffrey глаза добрые?.. Вдруг такой, правда, и абонемент в бассейн купит, и денег на музеи даст, и кормить будет европейской кухней (индийский ресторан по субботам), и языковые курсы оплатит, и в путешествие с собой возьмет?..

Закутаться бы поплотнее в грозовой воротник. Посмотреть бы, правда ли водятся тут бабырганы? И какие они?

Как летают? Если водятся, то почему только птичьи голоса разносятся на рассвете над туманными сопками с карликовыми березками?

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

103

Офелия, в своих молитвах, нимфа, меня ты помяни.И горы, и небо — это всё не так страшно. Величественные, дов-

леющие, зато они далеко. Но вот вода… Вода облизывает крыльцо, уже ступила на порог… Вода ледяная, студеная, наглая…

Я же не неудачница. И с богами-неудачниками не дружу… А все равно почему Дубак ухмыляется так паскудно? Раньше только спиной чуяла его ухмылку, теперь он в глаза дерзит. А Никишин отворачивает-ся. Как с ними быть? Попытки разделить провизию на маленькие части (если вода будет долго держаться, надо все прикинуть и посчитать) встре-чают молчаливый отпор, сопровождаемый настырным хрустом. Челюсти у Дубака сработаны еще во времена динозавров. Он происходит прями-ком оттуда — из эры гигантских папоротников. Телогреечка. Улю-лю.

Ночью — комары и храп. Оба фактора чудовищно непереваримы.Нет электричества — нет веры в людей. Странный звук, будто струна лопнула. Или поет кто?Оборачиваюсь. Луч фонаря выхватывает темное пятно на воде. Го-

споди, господи. Если выберусь отсюда, в первый же день запишусь в груп-пу учить японский, поверю во всех скандинавских богов, перестану мыс-ленно материться. И места обитания Дубаков буду обходить стороной. Про Никишина забуду, когда только он свое бесперспективное лицо отвернет.

Поднимаюсь, прицеливаюсь, чтобы выкинуть окурок.За порогом домика во тьме, в дожде, в плеске лицо Jeffrey снова

радушно встречает меня. Или это снова коряга? Та, с размытыми буквами на бумажке: «Мир прекрасен… людей»…

Но я снова вижу его. Вот же он, Jeffrey, здесь.Лаковые ботинки… Выходной черный костюм… В петлице души-

стый мак.Hochzeit — называется у практичных немцев свадьба.Уж они-то, эротоманы и жадины, знают, что здесь к чему.А Jeffrey слал смайлики. Колечки, розочки, сердечки. «Я обещал,

что позабочусь о тебе, детка?» Ночь — как зрачок Humpty Dumpty Хами-да — масляная, лукавая, с неприличными фантазиями.

Значит, это все-таки он. И выбора нет. В голове звенит — ререре… Я раздеваюсь. Сапоги, куртка, штаны, свитер — все это не для нас, девочек. Пусть бабырганы местные такое носят. Остаюсь в трусах (кружавчики при-годились). Зажимаю фонарик плечом, чтобы видеть. Sorry, love. У меня нет цветов. Нет платья. И ты, Jeffrey, о кольце не позаботился. Хотя в остальном подготовился идеально. Медленно, спускаясь по ступенькам, вхожу в воду.

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

104

I do.«Слышишь, к свадьбе звон святой, золотой… Сколько нежного

блаженства в этой песне молодой…» Почему никто не сказал мне, что вода в озере Кёль такая горячая?.. «Сквозь спокойный воздух ночи слов-но смотрят чьи-то очи и блестят… из волны певучих звуков на луну они глядят…»

Вот свадьба.Вот снег идет.

ДУБАКИН

1Ночь, ветер. Вода прибывает.Вода всё прибывает. Значит, надо спешить.Но утром меня торкнуло: оказывается, про мумию знают и Ники-

шин, и барышня-начальница. Не похоже, чтобы они думали о золотых нитях, но это ведь у кого как. Усатый и плосколицый тоже знают. И граж-данская жена слышала, как я бригадиру толковал про оброненный золо-той крестик.

Прикидывая всё это, сварил на обед суп-лапшу, только вместо ку-рицы использовал пойманного накануне суслика. Расчленил зверя, бро-сил в кастрюлю хребет и передние лапки; целиком использовать — жир-но будет, в смысле бульон слишком наваристый. Задние лапки и филе оставил на рагу, под мой напиток — самое то. Барышня-начальница и Никишин происхождением мяса не поинтересовались, погрызли косточ-ки и под шум дождя — отдыхать.

«А я пройдусь!» — сказал я.И тут никто моими планами не заинтересовался.Вот тогда, наконец, я обулся, накинул непромокаемый плащ с

капюшоном, взял крепкую палку (с давних времен стоит на крыльце), электрический фонарь, само собой, рюкзачок и спустился в озеро по за-топленному уже крылечку. «В своих свершениях…» Прямо как водолаз. «Всегда мы правы…»

Если из светелки своей высокой барышня-начальница меня и ви-дела, то чего я ей? Понимает, что далеко не уйду. Дождь стервозный. Вода на косе по колено, взбесилась, бросается на домик. Вброд, тыкая в воду палкой, выбрался на материк по затопленной косе и сразу попал на свежий оползень. Из-за долгих дождей, а может, из-за происков мумии, склоны вокруг озера пришли в некоторое движение. Полегоньку, поти-

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

105

хоньку съехал я на непромокаемой заднице чуть не в озеро, только в по-следний момент зацепился за дырку в земле — сусличью норку. Тут же и недовольный хозяин высунулся — потрепанный, кожа висит складками, шерсть дыбом.

«Спрячься, леприхон!»Такого и собакам не отдашь, обидятся.А он складки расправил и взлетел над землей.В дожде, в туманной полумгле, в сырости взмыл бабырган,

белка-летяга.Я вынул бутылочку, припасенную, как лекарство, и сразу сделал

большой глоток, готовился к новым неожиданностям. Если это вдруг му-мия всполошилась, то зря, зря, я не отступлю. Сказал, будет бегать ба-рышня-начальница нагишом в золотых нитях, значит, будет! Закон жиз-ни. Квадратным ангелом смерти бабырган сделал круг надо мной. Это я у Гомера такое когда-то читал — про квадратного ангела.

И поразился, как быстро начали сгущаться надо мной тучи.И лезть сразу за косой пришлось в гору, камни скользят, осыпаются.Смотреть по сторонам некогда, поэтому я медведя, бурого, скушно-

го, увидел случайно. Этот — не бабырган, этот летать не станет. Он, ско-рее, мне крылья приделает. Грязный, мокрый — недовольно ждал меня на темном каменистом гребне. Лень за мясом спускаться. Я для него — мясо. Сам себя несу ему. Понимая это, хотел отвести взгляд в сторону, но не удер-жался. И он не стал отводить от меня свои прищуренные глазки, только ржавые клыки показал, дескать, ты, мужик, с какого раёна? Я говорю: «Да я вон туда иду» — и показал на расщелину левее тропинки. А он скалит-ся: ты скажи, мужик, ты с какого раёна? Точно, мумией послан. Пришлось запустить камнем в бурого. Он хмуро проследил полёт камня и неловко переступил с одной задней лапы на другую. И зря. Соскользнул, осел тяже-лым задом на осыпь, не повезло. Ускоряясь, поехал, поехал, поехал вниз, как асфальтовый каток без тормозов.

Тогда я еще один глоток сделал.Без горючего в такую погоду — никуда.Снова полез наверх — под раскаты грома, молнии глаза режут.Не дойду, подумал. Это мумия, падла древняя, в пещере трясется, ис-

крит, не хочет меня видеть. Может, думает, опять нандер идет, насиловать бу-дет. При вспышках молний различил, наконец, что-то совсем черное, может вход в пещеру, и в этот момент на уступе скалы образовался козел.

Крепкий, настоящий козел.Так и поражал мощью и статью.

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

106

Рога откинуты назад, борода устремлена вперёд — как у греческого царя. Острый взгляд — вперёд и мимо меня. И губы черные, будто специ-ально дегтем вымазал. Свят, свят, свят. Мне Лёвка с центрального рынка рассказывал: там за киосками один бомж живет, блеет по-настоящему.

Я на всякий случай остановился.«Я, козел, — пояснил, — за счастьем иду».«Это ты зря. Не в деньгах оно, не в золоте».«В деньгах или нет, потом разберемся. Ты лучше уйди с дороги,

брат».Уважительное обращение козлу понравилось; ответил: «Ты же не

той дорогой идешь». И тоже добавил: «Брат».Так, наверное, денисовцы разговаривали с нежданными гостями.Сперва говорили им — брат, потом кормили, потом ложились под

них, а потом уж, если везло, съедали какого-нибудь отставшего гостя. Ра-дости жизни обычно даются в комплексе. Я теперь отчетливо различал черное пятно — вход в пещеру. Совсем черное пятно на черном и мо-кром. Наверное, я уже научился видеть сквозь дождь и камни. Грохоча об-ломками, сполз к подножью какой-то тяжелой, заплесневелой лестницы. Наверное, археологи сколотили. Наверное, покойный старичок таскался по ней вверх-вниз, по ниточке растаскивал золотой запас, даже сломан-ный колокольчик слямзил.

И вот проход, явно расчищенный археологами.Я остановился. Фонарь пока не включал, но глоток делал.Вспомнил, как пещеру обсуждали Никишин и барышня-начальница.То ли от меня хотели что-нибудь скрыть, то ли по-русски плохо

разговаривают.Я их слова буквально запомнил. Вот, дескать, тут крупный блок

силурийских биогермных известняков. Клянусь, именно так говорили. У дураков — память крепкая, это я о себе. Вход в пещеру высокий, тут не обманули. Лестница мокрая, заплесневелая, шею можно свернуть. И не заминированная, иначе взлетел бы уже на воздух. Козел, может, затем и пришел — посмотреть, послушать. Потом Никишин и барышня-на-чальница трепались про большую залу. Площадь — как у элитной квар-тиры — квадратов двести, денисовцы все равно вповалку спали, я бы с ними повалялся, притащил бы советский огнетушитель, сварил «Слезу бабыргана». От этой слезы даже у сверхсрочников глаза на лоб лезут, мы смирили бы нандеров и хором спели с денисовцами при костре. Зачем их девкам насилие? Я рядом, значит, никакого насилия, только добрые руки. Вспомнил, как Никишин выговаривал: «Стены пещеры выровнен-

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

107

ные, заглаженные». Я слово в слово запомнил. «На стенах хорошо чи-тается сложный рисунок системы пологонаклонных и субвертикальных трещин, определивших, вероятно, структурный план пещеры». А дальше уж совсем! Наверное, Никишин барышне-начальнице хотел понравить-ся, вспомнил про запас презиков. «Большинство трещин залечено карбо-натным цементом». У меня кореш есть в таксопарке, он все библиотеки города перечитал. Он бы Никишина в любом разговоре уложил на обе лопатки. А барышня-начальница ничего, только моргает, тоже, наверное, помнит о своем аварийном запасе.

Тут в мокром воздухе так трахнуло, так засверкало, что я прямо с лестницы ввалился в пещеру. Обернувшись случайно, увидел дрожавшее под слепящими вспышками белое, выпуклое, как лупа, озеро и не зигзаги электрических разрядов, а вовсю обнаженную барышню-начальницу, — чесала она вдоль берега в набедренной повязке из золотых нитей, ничего на ней больше. И увидел свою гражданскую жену — сидела, деловито морщила лоб, выбирала банк с самыми выгодными процентами. И уви-дел кореша Лёху, — я, может, ему «Ладу-Калину» подарю, не всё на ней президенту ездить. А еще девок веселых, совсем незнакомые, они впри-прыжку под молниями мчались, как джейраны, в мою постель. И увидел много-много радостей, каких еще никогда не видал в жизни.

При робком свете фонаря и мощных ударах грома вступил в пещеру.Меня прямо трясло от нетерпения. Я сделал прямо несколько глот-

ков сразу.Думал, выскочит сейчас мышь, пропищит что-нибудь обидное

по-человечески, а может сама баба-мумия подаст голос, но, если честно, я старушек не жалую, пусть зовет нандера, он безотказный, как автомат, а мне только мешок нужен кожаный, самый простой, тяжелый, потре-скавшийся, только без дыр. Чем быстрей, тем лучше. Мне же к рассвету надо вернуться. Спросит барышня-начальница, где был, скажу — гулял под молниями, а то тоска с вами. И так на нее погляжу, что сама побежит за презиками. С мешком не откажет. Так прямо и отрежу ей, гулял, мол, под молниями. Что мне теперь терять? Зарплату? Ха-ха. И вообще, скажу, вся наука ваша метеорологическая — лженаука. Своими ушами однажды слышал, как Никишин травил барышне-начальнице. Вот, дескать, чук-ча приходит к шаману. «Однако, шаман, какая зима грядет? Теплая или холодная?» Шаман про себя прикинул, хитрый: если скажу теплая, а на самом деле морозы станут, — обидятся, если скажу холодная, а выйдет тепло, — тоже не складно. Сказал: теперь жди, камлать буду. Чукча ждал, ждал. Сутки ждал, двое ждал. Устал ждать, пошел к русскому метеороло-

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

108

гу. «Однако, скажи, какая зима будет?» Метеоролог подошел к окну, дол-го смотрел, думал, потом сказал: «Холодная будет». — «Однако, почему так?» — «А вон Дубак дрова рубит».

Не смешно.Но я всех простил.Я в этот счастливый момент вообще всех простил: и свою граж-

данскую жену — суку, и барышню-начальницу с ее бессмысленными презервативами, и никишинские дурацкие истории. Даже мумию про-стил, пусть дальше в пещере валяется, своего нандера ждет, я только мешок возьму. Гость явится, высечет на стене: «нандер был здесь», но мне теперь наплевать на его вандализм. Мокрыми сапогами ступая по каменному полу, сделав еще пару глотков, холодея от ожидания, побрел к саркофагу — так ладно он обшит досками в этой грозовой тьме, что, наверное, лед в нем никогда не тает. Но теперь мне и это все равно. Я не собирался заглядывать в саркофаг, мне только мешок забрать.

Но заглянуть в саркофаг все же пришлось.А там ни мешка, ни мумии.

3Опередили!Но кто опередил?Археологи? Никишин? Местные?Ну ладно, мешок с золотыми нитями, но мумию-то зачем унесли?Если мумию, то, значит, археологи. Опять археологи. Нет у них

ничего святого.Мне Борька с Затулинки рассказывал, как однажды пошел он на

овощную базу к корешу — за овощами, а там ревизия. У них тоже ничего святого. Борька тогда запил от огорчения. А мне уже и выпить нечего.

«Ты же не той дорогой идешь, брат». Вот, оказывается, зачем козла говорящего выставили на уступ.

Правду говорить. Придумали, что всем правда нужна. Я так и метался по пещере, светом фонаря пугая тени — они прямо вразброс от меня. Поу-биваю, блин! Консервная банка попала под ногу, хотел отпнуть, но нет, археологи не дураки, они, как ревизоры, весь мусор с собой забирают… Значит… Нагнулся, и точно — темный металл, железяка, бронза совсем позеленела. Меня холодком прошибло: это же вторая половинка разбито-го колокольчика. Щелкнул по бронзе пальцем, и — будто в ответ — камни со стен посыпались. Ага, пугает, подумал я. Лежит мумия где-то далеко в лаборатории археологов, а успокоиться не хочет, прозревает всё сквозь

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

109

расстояния, ночь, грозу. Держа половинку позеленелого колокольчика на весу, пальцем правой руки тронул теперь чуть-чуть, почти не касаясь. У меня ведь в рюкзаке такая же вот железяка (вторая половинка) припрятана на метеостанции.

«Сани мчатся, мчатся в ряд, колокольчики звенят… и, внимая им, горят… и мечтая, и блистая, в небе духами парят…» Прижал позелене-лую железяку пальцами, и сразу зашуршало на кровле, осыпалась порода, стены пещеры содрогнулись. Топая мокрыми сапогами, бросился наружу. Ну их всех к черту! На станции есть клей по металлу. Я склею. Снова зазвучит колокольчик. Пусть не в золотых нитях, но барышня-начальни-ца на его звон танцевать выйдет. Сама спустится по лестнице, улыбнет-ся, в левой руке пакетик с надписью: «Береги любовь». У меня прямо сердце рвалось от горя. Ну, зачем мок под дождем, портянки теперь не высушишь, зачем с медведем ругался, козла обманывал? Шел за мешком с золотом, а нашел вторую половинку разбитого колокольчика. На кой он мне? Теперь усатый и плосколицый точно меня зарежут. Сердце мое ныло от обиды. Сам уже и не знаю, кого там костерил, но, ругаясь, выка-тился из пещеры — из тьмы во тьму, на ощупь вылез к тропе. Подумал еще: поддаст козел под зад, свалюсь прямо в озеро. Но полз, полз. Хоро-шо, ветром прижимало к скале.

НИКИШИН

1Во сне бога видел.Сидит высоко на облаке.Под ним — города, океаны, горы, а он сидит скромный такой и про

погоду рассказывает.«Что такое Благая весть?» — на всякий случай спросил Никишин.Бог ответил, не погнушался: «Отличный прогноз погоды для всего

мира».И покачал головой. «Мир прекрасен…» Но фразу не закончил,

только прошелестело отдаленное эхо: «…людей».Где-то в девять Никишин заглянул в комнату Дубакина.Дверь приоткрыта, мокрый грязный плащ валяется на полу, несет

самогоном, а рядом с топчаном валяется упаковка из-под клея БФ (по ме-таллу) и бронзовый надколотый колокольчик. Никишин осторожно про-тянул руку, дождь за окном на мгновенье притих. Поднял колокольчик — дождь усилился. А вот и знаки, которые академик пытался переводить.

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

110

«Мир прекрасен… людей». Ну и что? Может, прекрасен, но не при такой погоде. Стоял, глядел на Дубакина, который, сбив одеяло, приткнулся ко-леном к бревенчатой стене, к мху, вылезающему из пазов, и спал, как Гомер. Откуда притащил колокольчик? Зачем склеил? Почему у него обе половинки? Неужели побывал в пещере? Вот козел, он с самого начала, наверное, к денисовцам как к родным тянулся. Черные, желтые, всякие — веками шли сюда грабить жителей пещеры, а когда всё разграбили, Ду-бакин пришел.

Провел пальцем по колокольчику.«Похоронный слышен звон, долгий звон…»Конечно, никаких слов Никишин не слышал.Просто накладывалось что-то из прежней жизни.«От забав своих спешим… и рыдаем, вспоминаем, что и мы глаза

смежим…»Дубак застонал печально. Наверное, во сне чистил зубы бродячим

собакам.В бардаке, устроенном пьяным Дубакиным, пахло сыростью, пе-

регаром. Наверное, так же тяжело пахло в пещере денисовцев, когда ухо-дил последний гость. Правда, придя в себя, коптили на костре задержав-шегося по нужде гостя, тянули, раскачиваясь: ре-ре-ре-ре. И чудесной Ре, опять беременной, доставалась самая вкусная косточка гостя.

«Мы что, уже умерли?»Это проснулся Дубакин.Никишин кивнул, правда без особой уверенности.Какая тут может быть уверенность? Вот археолог нашел в пеще-

ре рядом с мумией надтреснутый колокольчик. А вот умный академик расшифровал знаки на древнем (утраченном) языке: «Мир прекрасен… людей». Что там было пропущено? Может — без? Почему нет? «Мир прекрасен… без …людей». Звучит. Может, поэтому и разбил академик Огородников найденный колокольчик, чтобы мир вконец не опустел под похоронный звон колоколов и колокольчиков. А Дубакин нашел обе по-ловинки и склеил.

«Дубакин, хочешь стать человеком?»Дубакин медленно раскрыл глаза: «Зачем?»Что-то томило его, о чем-то он думал, медленно проворачивались

в его голове серые мысли. «Никишин, — спросил. — Вот скажи… Эти денисовки, они с животными спали?»

Никишин покачал головой:«Ты не пей больше».

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

111

Тогда Дубакин сел на своем лежаке.«А моя мать спала, — сказал он, не поднимая глаз. — Я сам не ви-

дел, конечно, но соседи всех ее мужей называли животными».И заплакал.

РЕГИНА

1Regina off.Так оно и есть.Это слова во всем виноваты. Да, слова. Я всегда искала слов. Новых. И чтобы они цеплялись

одно за другое, как игрушечные паровозики. Деревянные. Цветные.Как мой пес, я хотела быть сиюминутной.Тех слов, что окружали меня, уже становилось недостаточно.Скажем, часто ли я слышала «красота»? К тому же на нескольких

языках?Да нет, конечно. Видела заборы бетонные, бесконечные — в ба-

нальных мазках граффити, мусор, шприцы. Окна в темных разводах дож-девых подтеков. Или как кто-то там наехал тачкой на клумбу. Иногда, конечно, на той же клумбе видела первые примулы или, если поднимала голову, отцветающую черемуху. Но некому было возле моего уха шеп-нуть несколько слов. Нужных слов никогда не было.

Или дело в пропорциях? В расстоянии между, скажем, выпираю-щим под тканью платья локтем и лучевой костью на запястье, обтянутом кожей, загорелом, слегка торчащим, когда я разливаю чай? В том, как све-тится кожа между пальцами, если их поднести к окну? Или в том рассто-янии, на которое я руку отвожу, когда поправляю волосы?

Есть ли геометрия любви?Никто не читал меня.Но разве потом все изменилось?Я могла произвести раскопки и найти среди страниц, укрывшихся

под засохшей апельсиновой корочкой обложки, что-то невероятное типа «пасмурного гроссмейстера» или «ласкового предательства друзей», но жизнь… жизнь не являла мне ничего подобного.

И низ живота, само собой.Мрачные обрывки женственности.Каждый как может добывает себе крылья.

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

112

^I^Regina on.Вот начинается утро в моей стране. И я вхожу в пространство медленным танцем, боком, словно появ-

ляясь из-за текучих занавесок, прозрачных, дышащих пряностями, чтобы начать вращаться, сначала слегка покачиваясь, потом забирая влево, бли-же к огню (где бы тот ни был).

: )Опрокинуть, потянуть за уголок.Ты, Регина, не ходила бы там, где (чуешь же?) пахнет скисшим

или дым слишком сладкий. Это ведь только так кажется, что все хорошие люди обязательно должны встретиться. Да нет же. Кто только с кем не встречается. Скажем, у павильона «ПИВО-ВОДЫ». А в результате — ре-ре-ре-ре. И еще одна запись в журнале.

«Не шатался бы волк по лесу да не болтал с незнакомыми девоч-ками — был бы жив».

«Тебе мозги даны, чтобы решать, какое платье надеть, а ты гово-ришь: сульфадиметоксиды…»

Я прислушалась к доносящемуся снизу голосу Дубака.«Лучше йогурта по утрам… только водка и гренадин… обещай

себе жить без драм… и живи один…»Ого! А говорят, бабыргану не нужны крылья!

2Рассуждаю сейчас не как ученый, а как девушка.Предположим, человек в ледяной воде озера Кёль в сознании смо-

жет пробыть не больше двадцати секунд. Примерно столько же длится средний рекламный ролик на ТВ. Рулевой Васечка с Катуни (тот еще тип) любил повторять: «Турист, упал в воду — сгруппируйся, думай о жаркой Турции и, главное, старайся прибиться к берегу».

Другая бы на моем месте, может, и думала бы о Турции, и главное о турках, но я — нет. Вечно меня несет прямо на камни. Вечно мне надо сложностей.

Лучше я буду думать о нормальной жизни.Что в жизни наиболее нормально?Йогурт.Или мюсли?Да, мюсли. Я приехала сюда ради этой воды. И вот я сама в воде.

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

113

Никакой романтики, однако! Help! Ощущение такое, будто в тело впились миллионы крошечных крокодилов с лицом моего непосредствен-ного начальника Хамида Даниловича, пославшего меня сюда руководить процессом. Я вся — сплошной ожог.

Чтобы узнать человека, надо с ним в одном доме пожить.Пожили, как же. И вот вам результат. Нет, все-таки женщина должна

быть защищена от всего этого бреда не какой-то там британской челкой, а нор-мальным, живым, состоятельным мужем. Лаком для ногтей, билетом в Муйне в январе, босоножками на каблуках и немного спесивым, самодовольным взгля-дом на других особей, устроившихся не так уютно. Вот тогда да, тогда живем!

А тем временем неутомимый Jeffrey берет меня за руку. Рука скользкая и мерзкая, будто костяная.

Тьфу ты, это все-таки коряга! Сучок ты, Jeffrey, вот ты кто на са-мом деле! Резко вздрагиваю, поворачиваю голову (мокрые волосы лезут в рот), открываю глаза. Вода мутная, белая, злая. Тело мое уже совсем ничего не чувствует, его больше не радует прекрасное кружевное белье. А прямо перед глазами — лицо, черное, безглазое. Оскал мумии.

Так вот оно что! Это мумия держит меня за руку. Мамочки! От ужаса я не могу пошевелиться.

— Денисова! — доносится вдруг сквозь толщу воды, сверху, глухо, как из трубы.

Голос знакомый, мат отчетливо слышится сквозь дыхание. — Не будь дурой! Дурой не будь!Какая-то высшая сила выталкивает меня из ада, тащит к крыльцу, за-

швыривает через теплый порог, будто распродажный кулек с вермишелью.Поцарапанные ляжки, в занозах — даже, знаете ли, для химика не

очень приятно.Вдох-выдох. Сейчас кожа моя начнет исходить паром.Оглядываюсь. Я в доме. Сажусь. Поднимаюсь не сразу. Кружавчи-

ки прилипли к полу.В окно, сквозь тусклое стекло отчетливо видно, как мумия караб-

кается по склону горы. С грацией подбитого гопника сутулая и кривоно-гая мумия ковыляет по своим делам. Почему-то на ней квадратные штаны Дубака, да и силуэт знакомый.

«Я эту девочку в фонтане искупаю…»И как не противно Дубаку это всё повторять? Подношу руку так близко к глазам, как только могу. Вот оно, начина-

ется. Трясучка. И помню смутно, что было. Зубы мои или не мои? В окно в застывшую душу светит луна.

Кстати о Бабыргане

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

114

«Денисова! — луна качается, гундосит, глумится, ей-то что, она уже всего повидала, для нее что денисовцы, что мы — все одинаковые бестолочи. — Сколько можно? Не будь дурой! Дурой не будь!»

И на моем безымянном пальце вспыхивает невероятно тонюсень-кая золотая ниточка. Быть может, ее вообще никто никогда не сможет увидеть, кроме меня?

Сердце пропускает удар. Другой. Как больно за грудиной. Выпле-вываю воду. Кашляю. Как трудно дышать. Воздух жжет, как наказывает.

Что, если все умрут, а я останусь?Мир — как музыка. Кто это сказал? Мелодия вечно должна зву-

чать, та или другая. По большому счёту, безразлично какая. Даже дуба-кинская. Гармония будет всё равно, как бы ни выглядел мир. Отсутствие мелодии — тоже мелодия.

В ушах начинают звенеть миллионы колокольчиков.Они сливаются, гудят. Ну да, эту песню я уже где-то слышала.Кто-то бубнил, орал ее, мычал, зудел под ухом, не иначе как раз-

носилась эта песня веками над ледяным белым озером Кёль. Под запах жареной картошки. Вдох-выдох.

Ре-ре-ре-ре. Я знаю теперь, что означают знаки на колокольчике.«Мир прекрасен…» Нет разве?

P.S. А рецепт самогонки «Слеза Бабыргана», возможно явившийся Дубакину в результате контакта с высшими силами или чудесного оза-рения и записанный им в журнале после возвращения из пещеры, был, к сожалению, впоследствии залит соляркой и потому безвозвратно утерян.

Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников, Татьяна Сапрыкина

FANdangle| НФ-сюжетная, психологическая, реал-фантастика

Павел ЛЕЦг. Тверь, Россия

СОН…Иван проснулся.Полежал немного и осторожно, дабы не разбудить супруга номер

два, соскользнул с кровати. Отношения с Максом переживали не лучшие времена. Честно говоря, виноват был Иван, партнёр ему просто опротивел.

Иван умылся и тихонько пробрался на кухню. Жертвуя завтраком, хлебнул кофе и рванул из квартиры. Утреннего скандала удалось избежать.

Иван отправился к лифту. На работу стоило попасть пораньше. Сегод-ня его официально назначат начальником отдела. Событие долгожданное, и положа руку на сердце, обязан он повышением Максу. Руководство не осме-лилось конфликтовать со столь известным активистом Движения равенства.

Вдруг раздались звонкие девичьи голоса.«Соседки», — догадался Иван. По телу пробежала лёгкая дрожь.Спустя минуту, на площадке показались Ирина и Настя. Они не-

давно поженились и вселились в квартиру рядом.— Здравствуй, — произнесла Настя, нажимая кнопку вызова женского

лифта.— Привет, — произнёс Иван, стараясь не слишком явно таращиться

на Ирину.Последняя как назло встала близко, и Иван задохнулся исходившим

от волос девушки ароматом. Выручила Настя, болтавшая без умолку: — А мы решили завести ребёнка!Очевидно, ей не терпелось поделиться новостью. 115

F A

N D

A N

G L

E

116

— Как же, — удивился Иван, — ведь вы обе учитесь. Студентам прерывать учёбу не рекомендуется.

— Мы не рожать, — захихикала Настя.— Усыновляем, — произнесла первое слово Ирина.— Сирота из Африки, — уточнила Настя. — Дико зачатый. Там

подобные до сих пор сохранились.— Верно, — вздохнула Ирина и «случайно» задела плечом Ивана.

От прикосновения кровь закипела и прихлынула к лицу. Иван побагро-вел. В этот раз выручил лифт. Женский. Ибо мужской где-то безнадёжно застрял. Нарочно или нет, протискиваясь в кабину, Ирина коснулась Ива-на грудью. Как закрывалась дверь, Иван уже не видел. В голове стучал на-батный колокол. Он каждой клеточкой чувствовал мягкое женское тело, дёрнулся от непреодолимого желания и…

…Иван проснулся.Рука утопала в мягкой груди жены. Иван носом уткнулся в затылок

свернувшейся калачиком Ирины. Преодолев желание, аккуратно выбрался из-под одеяла. Будить супругу было жаль. Накануне она крутилась на кух-не допоздна. Отмечали день рождения дочери, которая зарылась в подушку и мирно сопела, в чём Иван убедился, проскальзывая на кухню. На работу стоило попасть пораньше. Сегодня его могут назначить начальником отде-ла. Событие долгожданное и, положа руку на сердце, давно заслуженное.

Наливая кофе, Иван обнаружил на столе чётки.«Магомед забыл», — понял он.Магомед — друг детства, а с недавних пор и сосед — приходил на

день рождения дочери. Познакомились они в первом классе школы и с тех пор поддерживали добрые отношения. Правда, вчера произошла ссора. Выпив, пошли покурить и заговорили о религии. Вдруг Магомед принялся яростно толковать суры Корана. Далёкий от вопросов веры Иван иногда заглядывал в церковь, просто составлял компанию жене. Раздраженный на-пором Иван упёрся и принялся отстаивать христьянские ценности. Слово за слово, до драки дело не дошло, но мужчины вернулись за стол хмурые. Только благодаря жёнам и детям праздник не оказался испорчен.

Иван грустно вздохнул. Бросаться фразами:— Понаехали с гор и права качаете, — безусловно, не стоило.Магомед и гор-то толком не видел. Он родился здесь. Его родители,

очень порядочные люди, всю жизнь проработали на одном предприятии с от-цом Ивана.

Огорчённо почесав за ухом, Иван сунул чётки в карман:«Отдам, когда увижу».

Павел Лец

117

Тихонько закрыв дверь, он отправился к лифту. Спустя минуту, на площадке показался Макс — районный акти-

вист Движения равенства. Недавно он вселился в квартиру этажом выше.— Доброе утро, — промурлыкал Макс.— Привет, — буркнул Иван. По телу пробежала неприятная дрожь.

Он сторонился Макса как мог. Сосед, наоборот, искал встреч.— Ты придёшь на демонстрацию? — поинтересовался он.— Когда? — замялся Иван, хотя был прекрасно осведомлён.— В субботу, — Макс ткнул пальцем в занимавшее полстены объяв-

ление, — ты же не хочешь прослыть цепляющимся за устаревшие ценности маргиналом?

— М-м-м… — замялся Иван.— Смотри. Мы своих поддерживаем. Ну, а чужих… — Макс выра-

зительно замолчал. — Впрочем, скоро сам убедишься.Убедиться пришлось быстро. На работе огорошили известием. На-

чальником стала Настя. Совсем молодая девчонка, трудившаяся без году неделю. Зато активист Движения и очень, очень близкий друг директрисы. Еле-еле домучившись до вечера, Иван дома выпил залпом стакан водки и, не сказав ни слова догадавшейся обо всём жене, бухнулся на диван, мгно-венно погрузившись в беспокойный сон. Ворочаясь с боку на бок, он боль-ше и больше страдал от сухости во рту. Наконец, жажда победила, и…

…Иван проснулся.Носом он упирался в стенку дивана. Голова гудела. Во рту царил

ад. Осторожно выдернув руку из-под собственного туловища, Иван гля-нул на часы — половина пятого утра.

«Да, славно вчера погуляли», — Иван с трудом вспомнил основные события вечеринки, которую закатил на работе в связи с повышением.

Двигаясь на кухню, Иван по пути плотно прикрыл дверь в спаль-ню, чтобы ни в коем случае не разбудить Макса, и едва не свалился, запу-тавшись в полуспущенных брюках.

«Кажется, пронесло. Не разбудил», — подумал Иван.Он одолел бутылку минеральной воды и отправился под душ.

Постепенно полегчало. Приведя себя в порядок, Иван выскользнул из квартиры. Многоэтажный дом хранил сонную тишину. Вдруг хлопнула дверь и на слабоосвещенной лестничной площадке показалась Ирина. Иван повернулся к девушке. Их взгляды встретились. Не говоря не слова, Иван притянул соседку к себе и, обняв, впился поцелуем в ответившие с готовностью губы. Потеряв голову, он прошёлся левой рукой по женской талии. Правая закрепилась пониже спины. В преступной позе их и застал

Сон

F A

N D

A N

G L

E

118

ярко вспыхнувший свет и возмущённые крики невесть откуда взявшихся Макса и Ирины. Последующие события протекали как в тумане. Скорая помощь равенства повязала обоих и под бдительным надзором предста-вителя Движения доставила в госпиталь. Когда каталку заталкивали в процедурную, навстречу попалось кресло-коляска с Ириной. Взгляд де-вушки стал безучастно-равнодушным.

— Мы закончили, — услышал Иван обращенные к Максу слова На-сти. — Теперь вы.

— Дикость нужно выжигать калёным железом, — откликнулся Макс, покосившись на неверного супруга.

Последнее, что запомнил Иван, — это лицо анестезиолога. Через два часа…

…Иван проснулся.— Ира! — позвал он.Жена не откликнулась. На кухонном столе лежала записка:«Завтрак в холодильнике. Я пошла смотреть митинг».«Отправилась всё-таки», — подумал Иван.Ирина постоянно уговаривала мужа посетить митинг Движения.— Не будем выделяться. Они злопамятные. Станут потом палки в

колёса ставить. Что, тебе трудно прогуляться? — настаивала она.Однако Иван упорно не соглашался. Дело тут не в сложности, а в

принципе. И сегодня он понял это окончательно.Не спеша, одолев яичницу с колбасой, Иван отправился в кладов-

ку. Открыл дверь сейфа, достал маскировочной раскраски чехол. Тяжесть приятно оттягивала руки и вселяла уверенность в собственной правоте.

Не вызывая лифт, Иван стал подниматься на верхний этаж. Почти достигнув цели, на последнем лестничном пролёте, едва не столкнулся с Магомедом.

— Привет, — выдавил приятель, что-то усиленно пряча за спиной, — ты куда?

— Воздухом подышать, — буркнул Иван, — а то мои на митинг отправились.

— Мои тоже, — ответил Магомед, но Иван не расслышал, прошмы-гнув мимо друга.

Лестница уперлась в перекрытие. Иван аккуратно открыл люк и ока-зался на крыше. Переместившись к самому краю, он улёгся за невысоким выступом, расстегнув молнию чехла. Извлечённый «Тигр-05», почти точ-ная копия родной снайперской винтовки Драгунова, ладно лёг в руки. Иван вставил магазин, передёрнул затвор и прижался к оптическому прицелу.

Павел Лец

119

Площадь — место сбора митингующих — оказалась как на ладони. Иван осмотрел украшенную лозунгами и транспарантами толпу. Организаторы выстраивали людей в колонну, планируя двинуться по центральному про-спекту города. Иван принялся выискивать знакомую фигуру, как внезапно на крыше, слева от стрелка, раздался характерный металлический звук пе-редёргивания затвора. Иван резко повернулся и увидел устраивающегося не-подалёку Магомеда. В руках друга, залёгшего, как Иван, на краю, был АКМ. Взгляды двух мужчин встретились. Магомед медленно поднял вверх сжатый кулак. Чуть помедлив, Иван достал из кармана чётки и перебросил товарищу. Магомед кивнул и прильнул к автомату. Иван вновь обозрел сборище:

«Вот и Макс с шестицветным флагом Движения в руках! Возглавляет шествие».

Аккуратно зафиксировав цель, Иван плавно, как учили в армии, нажал спусковой крючок. Винтовка послушно откликнулась. Пуля, полу-чив свободу, радостно понеслась к цели. Иван почувствовал облегчение, словно гора свалилась с плеч. Терпению пришёл... Конец.

СОРНЯКИМягкая кора дерева Пан приятно щекотала брюхо. Нда вытянул впе-

рёд правую лапу, добрался до ветки, не спеша переместил тело и достиг цели. Зрелый, переливающийся оттенками радуги волшебный плод панда оказался прямо перед мордой. Нда аккуратно наклонил голову, приоткрыл пасть и с должным почтением вонзил клыки в податливую плоть:

— Слава всемогущему духу Пан! Сладковатый сок живительной рекой пронёсся по телу, приводя

в восторг каждую мышцу, каждую косточку, каждую шерстинку. Насла-ждаясь мгновением, Нда замер в экстазе:

«Всё-таки хорошо быть Председателем Совета. Сейчас не у каждого панда имеется не то что своё дерево с плодами, а даже простая возможность питаться досыта».

Нда вздохнул и погрузился в размышления. Как ни крути, а пере-мещение обходится народу Пан-да не дёшево. Родную планету пришлось покинуть и бежать. Десятая часть особей не вынесла пути, четверть свя-щенных деревьев Пан спасти не удалось.

Нда поточил когти о поверхность и, аккуратно передвигая пяти-соткилограммовую тушу, начал спуск вниз. Особи Пан-да не торопливы. Нда к тому же и не молод. Обстоятельная медлительность Пан-да дав-но превратилась в притчу народов Конфедерации. Пан-да не обижались. Торопыги встречались среди полутора сотен цивилизаций Конфедерации

Сорняки

F A

N D

A N

G L

E

120

разума Млечного Пути. Однако не они задавали тон.Нда преодолел ненадёжную верхушку и закрепился на середине

ствола. В его возрасте падать нежелательно.«Мы безостановочно катимся в пропасть, — подумал Нда, — если

что-то пойдёт не по плану, наша раса не вынесет повторного переселения».Нда погрузился в печаль. Каких-то триста лет назад Пан-да про-

цветали. Размеренный прогресс вывел Пан-да на вершину эволюции. Технологии и социальное устройство достигли уровня соответствия тре-бованиям Конфедерации. Пан-да зарекомендовали себя миролюбивым, стремящимся к балансу интересов жителей планеты народом. Впрочем, жителей имелось немного. Природа избавила Пан-да от соперников. Фа-уна и флора, говоря откровенно, были скудны, но Пан-да воспринимали свой мир как совершенное творение. К невиданным богатствам иных они не стремились, а потому в космос не лезли. Представители Конфедерации прибыли сами, и Пан-да вполне довольствовались местом рядового члена великой организации. Жизнь шла день за днём. Пан-да приторговывали соком и плодами священных деревьев. Волшебные фрукты ценились все-ми теплокровными галактики за уникальные свойства продлевать моло-дость и сохранять гибкость ума. Пан-да благоденствовали, пока однажды не случилось ужасное. Правда, в роковой час, никто не понял губитель-ное значение события. На орбиту планеты Пан-да прибыл корабль. Даже не звездолёт, как выяснилось позже, а спасательная шлюпка с потерпев-шего крушения судна, издалека заброшенного могучей силой космоса.

— Позвольте высадиться на поверхность, дабы осуществить ре-монт и пополнить запасы, — просил экипаж.

Команда принадлежала к расе, незнакомой Пан-да. Пан-да могли отказать не члену Конфедерации. Однако кодекс поведения объединения провозглашал:

«Бесценность разумной жизни очевидна. Настоятельно советуем содействовать её сохранению».

Не задумываясь, Пан-да пустили чужаков, сделав первую ошибку. Впрочем, тогда ничто не предвещало беды. Пришельцы аккуратно рас-положились на самой удалённой части основного материка. На севере не росли деревья и не жили Пан-да. Там царствовала промёрзлая пустыня. Терпеливые чужаки не жаловались. Утомлённые долгими скитаниями, они возились возле остатков чудом пережившего посадку транспортного средства. Они вели себя незаметно и скромно. Потому-то Пан-да не уди-вились и не стали спорить, когда инопланетяне ходатайствовали о разре-шении остаться. Аргументы были просты и понятны.

Павел Лец

121

— Спасательная шлюпка не способна к межзвёздному перемеще-нию, — пояснил предводитель пришельцев, — она и на околопланетную орбиту вряд ли выйдет. До базовой планеты огромное расстояние. Нас мало. Ваши законы и правила обещаем соблюдать беспрекословно.

Совет думал не долго:— Они не помешают.Действительно, какую опасность могут представлять полторы сотни

измождённых особей обоего пола, если Пан-да семь миллиардов плюс сила Конфедерации?

— Пусть живут,— окончательно решил Совет, подписав планете смертный приговор.

Сперва сорняки, а это оказались именно они, хозяевам не доку-чали. Построили поселение, неведомым путём добывали пропитание и необыкновенно быстро размножались. Гонимое голодом молодое поко-ление, потомки поселенцев, двинулось на юг. Они устраивались к Пан-да помощниками садоводов. Надо отдать должное, сорняки проявляли смет-ливость, ловкость и находчивость. Мгновенно поглощая знания, они мо-нополизировали сферу ухода за деревьями Пан, добиваясь изумительных результатов в возделывании садов, повышении урожая и качества плодов. Пан-да радовались эффективным сотрудникам. Расплата не заставила себя долго ждать. Следующие поколения сорняков не довольствовались достигнутым. Они проникали всюду, пропитали каждую пору экономики планеты и однажды потребовали прав равенства с аборигенами.

— По законам Конфедерации раса, чьи представители прожили на планете в течение четырёх поколений, признаётся коренной, — не уставали напоминать сорняки.

Пан-да могли выгнать наглецов. В те времена они были сильнее на-халов. К сожалению, в таком случае пришлось бы покинуть ряды Конфе-дерации. Пан-да ценили Конфедерацию и гордились своей причастностью к галактическому гуманизму. В результате они пошли на уступки, надеясь на дальнейшее мирное сосуществование. Оказалось, зря. Добившись своего, сорняки распоясались. Они потребовали доли от торговли плодами Пан, в противном случае грозя невиданным — забастовкой, то есть оставить сады без ухода и погубить деревья. Погоревав, Пан-да согласились на унижение и тем самым развязали войну. Нет, не Пан-да и сорняков. Сорняки схлест-нулись между собой, не поделив добычу. Дикий народ беспощадно убивал себе подобных, а заодно подвернувшихся под руку Пан-да. Оставленные без присмотра деревья засыхали. Позабывшие азы ухода за садами Пан-да голо-дали и умирали. Не выдержав, они обратились за помощью к Конфедерации.

Сорняки

F A

N D

A N

G L

E

122

Сигнал бедствия не укрылся от сорняков, и они приняли меры. Прибывшая галактическая полиция застала последних мирно трудящимися в садах:

— Мы полны раскаяния и готовы жить дружно.Осознал, значит, перевоспитался. Конфедерация не имеет прав на-

казывать таких, ведь они буйствовали на своей планете. Сорняки склони-ли голову, но судьбу Пан-да они уже решили. Священные деревья начали поразительно одновременно гибнуть, и Пан-да поняли, впереди лишь смерть. По жалобе Пан-да суд Конфедерации принял решение:

— Два народа не могут ужиться вместе. Следовательно, один из них должен переселиться.

Пан-да согласились перебраться на предоставленную планету. Впрочем, быстро сказывается, да не скоро делается. Подходящие пла-неты редко бесхозны и на дороге не валяются. Долгие полвека Пан-да мучились, существуя рядом с пришельцами. Конфедерация вела себя пассивно. На дальних рубежах она испытывала давление со стороны быстро растущей цивилизации ценров и не могла выделить звездолёты. Наконец-то, ценров успокоили и даже приняли в свои ряды. Правда, ока-залось, у них имелись тайные союзники. Наглые и циничные твари сто-яли за спиной ценров. Они прекрасно приспособились к порядкам Кон-федерации и извлекали из конфликтов максимум выгод. Коварная раса не имела единой власти и законов и руководствовалась сомнительными моральными принципами. Стоило им появиться в мало-мальски освоен-ном месте, как они начинали по-хозяйски обустраиваться, подрывать сло-жившиеся устои и подавлять аборигенов. Поразительно живучие, твари использовали малейшую возможность. Появление парочки зачастую оз-начало начало конца. Конфедераты метко назвали их — паразиты. Когда вести о паразитах растеклись по системам Конфедерации и достигли края Пан-да, несчастные узнали в них ненавистных сорняков.

Нда ступил на поверхность, ритуально отвесил дереву поклон и удобно развалился, опираясь спиной на могучие выступающие корни.

«Надо признать, — подумал он, — от нашествия паразитов, — хотя Нда предпочитал именовать их сорняками, так как самоназвание за-хватчиков выговорить сложно, — имелась польза».

Проанализировав прежние данные о сорняках и испытав на себе ко-варство паразитов, Конфедерация стремилась ограничить проникновение тварей и самоизолироваться. Теперь она лучше понимала проблему Пан-да. Дело ускорилось. Стремясь компенсировать нехватку кораблей, Конфедера-ция нанимала представителей союзных и соседних народов. Пан-да начали переселяться активно. Правда, зачастую в не очень комфортных условиях,

Павел Лец

123

что приводило к дополнительным потерям. Экипажи кораблей из неведомых миров нередко просто не понимали хрупкости деревьев и организмов Пан-да. Мучительный процесс близился к завершению, и сегодня наступил тор-жественный день. Последний корабль с переселенцами прибудет на новую планету, и с этого момента она законно станет собственностью Пан-да, так как не имеет иных разумных жителей, могущих заявить свои претензии.

«И в будущем мы никогда и ни за что не поделимся своей родиной с чужестранцами», — размышлял Нда.

— К вам Инспектор и делегация, — сообщила секретарь, — капитан звездолёта и…

— Пропустите, — прервал Нда.Завершающая группа прибыла. Он встряхнулся, успокоил шерсть

и занял приличествующую торжественному моменту позу.Первым вполз Инспектор Конфедерации. Он должен зафиксировать

собственность на планету. Инспектор представлял древнюю расу члени-стоногих. Говоря откровенно, Нда предпочёл бы кого-нибудь другого.

В приёмной раздался шум, и в кабинет ввалился капитан звездолё-та, наёмник из полудиких кочевников — клиентов Конфедерации. Далее Нда узрел тушу секретаря, отчаянно пытавшегося перекрыть проём. Нда постарался сосредоточиться на докладе капитана:

— …таким образом, доставлено шестьдесят шесть тысяч шесть-сот шестьдесят шесть особей. Контракт выполнен.

— Как шестьдесят шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть? — уди-вился Нда. — В списке шестьдесят шесть тысяч шестьсот шестьдесят четыре.

Капитан на секунду замешкался:— Двое пробрались «зайцами». Обнаружены на корабле. Возвра-

щаться с полпути не имело смысла.— Кто они? — дрожащим голосом поинтересовался Нда. В груди

неприятно засвербело от дурного предчувствия.Защищавшая вход фигура завалилась на бок, и перед Нда предстали…— Сорняки!Парочка. Самец и самка. Взъерошенные и полные решимости:— Как вы смеете нас не пускать! — завопил пронзительным голосом

самец.— Мы прибыли своевременно и имеем равные права на данную

планету, — категорично прокричала самка, тряхнув светлой копной волос.Она уставилась на Пан-да бесстыжими глазами. Пустым мешком Нда

бессильно сполз на пол:«Нам конец! На планету прибыли люди!»

СорнякиСорняки

F A

N D

A N

G L

E

124

Виктор КАЛЮЖНЫЙг. Симферополь, Крым, Россия

НА «ОЛИМПЕ» (ВДАЛИ ОТ ДОМА)

Четвертые сутки слышу только свое дыхание. Связи нет. Время превратилось в кисель и тянется, своим безразличием ко мне. Вокруг меня только холод далеких звезд.

Система терморегуляции в скафандре работает на последнем «из-дыхании». Капли пота щекочут лоб, висок, раздражают подбородок и шею. Ужасно хочется их расчесать. Прислоняюсь лбом к холодному сте-клу гермошлема, становится немного легче, на внутренней поверхности стекла остаются жирные разводы от пота. Глаза невыносимо печет, а же-лудок сводит от спазмов, будто неведомая рука наматывает его и внутрен-ности на кулак. Постоянно хочется пить. Стараюсь делать меньше резких движений. Обдуманно, не спеша рассчитываю каждую траекторию для того, чтоб переместиться. Дышу размеренно, экономлю драгоценный кислород, хотя порой кажется, что глотаю его кубометрами и все равно задыхаюсь. Стараюсь не паниковать. Стараюсь…

Сегодня в техническом отсеке нашел страховочный ремень, при-стегнул себя к поручню возле шлюза — так спокойней. Рядом в переборке там, где раньше размещался пульт управления грузовым манипулятором, зияет пятиметровая дыра. Неправильной формы, вся рваная, с клочья-ми искорёженного металла и пластика, меланхолически болтающимися шлангами гидравлики и пучками кабелей с проводами. За ней мерцают мертвецки-бледным светом звезды. Безмолвные и холодные. Стал ловить себя на мысли, что это миллиарды алчных глаз с нетерпением смотрят на меня, как падальщики на скорую добычу в ожидании моей неизбежной смерти.

Теперь боюсь заснуть. Вчера меня сморило. Обессиленный, я заснул в рубке управления, открыл глаза и оцепенел. Правой ногой зацепился за обрывок кабеля возле дыры, а сам — парю снаружи корабля, и кругом звез-ды, звезды, звезды. Еще день назад я опасался, что усну в скафандре и в нем закончится кислород, а теперь боюсь спящим вылететь в дыру.

Раньше «Олимп» представлял собой длинную двухкилометровую ось с центральными проходами, вдоль которых с четырех сторон размеща-лись восемьдесят огромных шарообразных контейнеров для метана общим объемом в сорок миллионов кубических метров. В передней части распо-

125

лагался жилой модуль, технический отсек и рубка управления, а с противо-положенной стороны находились спасательный бот, баки с топливом, тем же самым метаном и блок двигателей. Грузовик среднего класса, маршрут спутник Сатурна Титан — Луна. Один рейс в два года и один месяц. Девять месяцев занимал полет к спутнику, почти четыре месяца занимала закачка метана, и девять месяцев дорога к Луне. Далее месяц выкачки, месяц про-филактики и снова в рейс. Пока происходила выкачка метана в склады на Луне и профилактика грузовика — экипаж, пять человек, уходил в отпуск.

Теперь же это была груда мертвого металлолома. Взрыв произошел на полпути от Титана к Луне. От него, я уверен, это случилось в блоке дви-гателей, не иначе, детонировал груз, и большую часть грузовика разнесло в клочья. Задней части «Олимпа» не существовало вовсе. Выглянув в дыру, можно было заметить части центральных проходов, медленно отдаляющи-еся куски полусфер бывших контейнеров для груза, тучу мелких осколков, безмолвно висевших в видимой близости. Совсем рядом виднелись остат-ки вращающихся мачт системы искусственной гравитации, искорёженные метры технических труб, листы обшивки корабля и еще чего-то непонят-ного. Передняя часть не рассыпалась на куски, но стала непригодна для жизни. Каким-то чудом два ближайших к ней шара контейнеров остались целы. Жилой блок был наполовину сметен большим осколком корабля, на-верное тем же, что забрал жизни трех членов экипажа. В рубке управления зияет зловещая дыра. Там же я нашел труп нашего пилота и переместил его в шлюз. Технический блок изъеден многочисленными мелкими осколками от взрыва, там был я — последний человек на сгинувшем корабле. Антон Коротков, технический инженер «Олимпа».

Четвертые сутки слышу только свое дыхание. Последние два бал-лона с кислородом лежат во встроенном шкафу возле шлюза, пять пустых я уже выкинул в дыру. Скафандр позволяет менять емкости с газом в по-левых условиях, это хорошо, но с каждым выброшенным баллоном жела-ние вставлять новый уменьшается. Каждый вздох — эта цена моей жиз-ни, переведенная в часы, минуты и уже скоро — в секунды. Один баллон высокого давления в среднем на восемнадцать часов. Подсчет прост. Пять баллонов — девяносто часов — уже канули в прошлое. Запас рабочего в скафандре — пуст на две трети, это мне хватит часов на пять-шесть. Еще два последних баллона — тридцать шесть часов. Если меньше двигаться и стараться реже дышать — живительного газа хватит меньше чем на двое суток. А потом… Что будет потом? Стараюсь гнать от себя эту мысль.

Все, что было в моих силах, — я сделал. Включил аварийный буй, хорошо, что он имеет собственное питание, по его сигналу позже найдут

На «Олимпе» (Вдали от дома)

F A

N D

A N

G L

E

126

остатки корабля. Нашел один чемодан с НЗ, что уцелел. В шлюзовой уце-лел еще один скафандр, проверил его, он полностью заряжен и заправ-лен кислородом, позже переберусь в него, проведу в нем последние свои часы. Сохранился комплект маневрирования в космосе. Им я уже пользо-вался, далеко не отходил, осматривал то, что осталось от корабля, снару-жи. Аккумуляторные батареи из технического отдела перенес в остатки жилого модуля. Там, в чудом сохранившейся душевой кабине, помеще-нии полтора метра на полтора с герметически закрывающимися дверя-ми, с привязанного к стенке баллона, могу впустить немного кислорода, накинуть на клеммы аккумулятора провода портативного обогревателя, что мне пришлось извлечь из системы микроклимата корабля, и немного подогреть воздух так, чтоб не околеть. Там же ставлю на зарядку бло-ки питания скафандра и только там, запершись, могу снять гермошлем. Закрепленную на стенке емкость с кислородом, девятую и последнюю, что удалось мне разыскать в остатках корабля, я не беру в расчет своих запасов, так как она сильно помята и ее больше не вставишь в скафандр. Но целая, и это радость или еще несколько часов отчаянной агонии в по-нимании своей безысходности? Подсоединяю LED-лампу. Душевая ожи-вает неярким светом. Неприкосновенный запас тоже здесь. В день один тюбик консервов, кусочек шоколада и пресную галету, двести грамм ле-дяной воды. НЗ разделил, хватит еще на три-четыре дня. Хотя, возмож-но, разделил неправильно: кислород закончится раньше. Если требуется сходить по нужде, справляю здесь же в одноразовые пакеты. Позже их выкидываю. Ужасно холодно!

Связи нет. Радиостанция корабля выведена из строя. Большая па-рабола антенны сметена взрывом. В рубке управления горит одна ава-рийная лампа освещения, отдельная, не зависящая от общего электропи-тания. Пульт цел, но обесточен. Резервный генератор, что в техническом модуле, — за три дня мне удалось починить. Осталось срастить разбитые кабели. Успею ли?

Технический блок. Я на грани отчаяния. Оно словно сжимает меня своими ледяными объятиями, молчаливыми и безликими. Сил сопротив-ляться ему все меньше и меньше. Сквозь дыры в стене видны звезды. Словно уловив мое состояние, они хором подмигивают мне. Я медленно отталкиваюсь от блока генератора, пролетаю несколько метров и прини-каю к одной из пробоин в стене.

— Меня ждете? — хрипло сорвалось с губ. Я с трудом узнаю свой голос.Они мерцают. Звезды. Понимаю, что это лишь мое восприятие из-

лучаемых далекими светилами видимых человеческому глазу волн, про-

Виктор КалюжныйВиктор Калюжный

127

шедших миллиарды километров, и все же. Они мерцают. Подмигивают. Равнодушно и даже с неким презрением, мол: «Что ты, человечишка, здесь делаешь? Это наша территория. Что ты здесь забыл? Теперь ты ум-решь. Вдали от своего дома. Один, на нашей территории». Что я здесь забыл? Крутя в голове немой вопрос, продолжаю всматриваться в светя-щиеся крупинки алчных глаз.

Я бы мог отказаться от очередной вахты, и меня бы подменили. Так сделал перед вылетом с Луны наш карго, Васильевич. Счастливчик! Позже он узнает, как ему повезло остаться в живых. Подал рапорт об уходе. Мать его стала плоха, и он принял решение присматривать за ней. Сейчас он дома, на Земле. Вместо него перед вылетом прислали нового опытного специалиста. Теперь весь экипаж мертв. Кроме меня. Я бы тоже мог запросто отказаться от работы, посчитай это нужным, но дома ждет любимая семья: жена, маленькая дочка. Одна вахта — хорошие деньги. Мы семьей посчитали, что еще две вахты — и у нас будет достаточно средств, для безбедного существования на ближайшие годы. Дома ждет семья, а здесь холод, звезды и скорая смерть… Безнадега. Шансы, что меня найдут раньше, чем умру от удушья, мизерные. Кто же знал, что такое может случиться?

Слева, в моем поле зрения, три сложенные в треугольник звезды разом погасли и через секунду снова замерцали. С трудом я сморгнул, увлажнив раздраженные усталостью и космической радиацией яблоки глаз. Ну вот, у меня уже начались галлюцинации. Звезды не могут вместе гаснуть и снова зажигаться. Пытаясь отогнать охватывающее меня отча-яние теплыми воспоминаниями о семье, я с презрением отталкиваюсь от переборки и направляюсь в рубку управления. Нужно соединить кабель и запитать пульт управления, вместе с ним систему внутренней радиосвязи. Зачем? Рассматриваю это как шанс или... Или просто сейчас нужно.

Прошло уже не меньше пяти часов. Разобрал путаницу кабелей возле дыры в рубке управления, нашел нужные, из технического модуля протянул кабель, теперь соединяю на скрутках последний. Пот катится градом по лицу, застилая глаза. Еще немного работы, а потом останется только нанести изоля-цию, чтоб не закоротило. Краем глаза посматриваю в дыру. Мне снова показа-лось, что чертов треугольник звезд мне подмигивает. Нет — мне кажется, что он усилился в свете или даже стал ближе? Неожиданно, в скафандре тревожно запищал зуммер — низкий уровень кислорода. Бросаю взгляд на манометр, что установлен на груди скафандра для визуального контроля. Стрелка при-бора замерла в узком красном секторе. Смотреть на манометр постоянно мне нет нужды, всегда при критическом уровне кислорода показания манометра

На «Олимпе» (Вдали от дома)

F A

N D

A N

G L

E

128

продублирует зуммер. Однако паническое ощущение удушья моментально сжало и без того скрючившийся в комок желудок и зажгло огнем легкие. За-держиваю дыхание, хотя знаю, что этого делать нельзя, нужно дышать ровно и размеренно. Есть еще несколько минут, чтоб успеть поменять баллон с кис-лородом. Медлю. Прекрасно понимаю, что лежащие два баллона — послед-ние, если не считать еще одного в запасном скафандре и остатков в душевой кабине. Зуммер меняет частоту звукового сигнала. Теперь остается только две минуты! Бросаю взгляд на звезды. Черт! Это звездное трио точно мне подмигивает! Вот! Снова гаснет и снова зажигается! Объяснение приходит само, спонтанно. У меня кислородное голодание с возможным отравлени-ем переизбытком углекислого газа в скафандре. Медленно отталкиваюсь от края дыры и сквозь мелкий, парящий внутри рубки управления хлам, тот, что не успело вытянуть вакуумом наружу, направляюсь к шлюзу. Отмахиваюсь рукой от парящего возле меня журнала, кажется это спортивный альманах нашего пилота. От соприкосновения с перчаткой он вздрагивает и, как испу-ганная глянцевая бабочка, упархивает в зияющую дыру. Мне все равно. Про себя считаю секунды: «…девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринад-цать, четырнадцать…» На пятнадцатой секунде наталкиваюсь на переборку возле шлюза, хватаюсь за специальный поручень и медленно перемещаюсь к нише с баллонами. В ушах настойчивый вой зуммера. Открываю дверцу ниши. Аккуратно достаю блестящий сорокасантиметровый в длину и двад-цатисантиметровый в ширину прямоугольник, зажимаю его между ног. Тя-нусь рукой к паху. Задерживаю дыхание и нажимаю на защелку крепления рабочего баллона в скафандре. Не представляю, как бы я его менял, если бы баллоны размещались за спиной, как в старых скафандрах… На внутренней стороне гермошлема загорается маленькая красная лампочка — это срабо-тал защитный клапан скафандра — значит, рабочая емкость отстегнута. Те-перь поторапливаюсь. Подцепив пальцами прямоугольник использованного баллона, резко его извлекаю из креплений в скафандре. Тот, отброшенной мною, уплывает куда-то вправо и за спину. Дотягиваюсь до зажатой в ногах емкости, хватаю обеими руками и разворачиваю в правильное положение, вставляю в зажимы на груди и торопливо прижимаю. На пятьдесят седьмой секунде внутреннего счета, долгожданный металлический щелчок награ-ждает мои старания. Индикатор в гермошлеме меняет свет с красного на зеленый. Зуммер смолкает. Тихое шипение, и в скафандр вместе с холодом врывается живительный газ. Закрываю глаза, делаю выдох и медленно втя-гиваю ноздрями кислород. Вздох. Выдох. Живу. Еще тридцать шесть часов. Как вдруг! Снова тревожно начинает сигналить зуммер. Снова вспыхивает красная лампочка. Шипение поступающего в скафандр воздуха прекращает-

Виктор Калюжный

129

ся. Мое недоумение быстро испаряется под натиском паники. У меня шок. Руками стучу по только что вставленному баллону. С силой прижимаю его в крепления скафандра, но это не помогает. Ужасная мысль внезапно пронзает мое сознание. Этот резервуар с кислородом бракован! Задерживаю дыхание и быстро пытаюсь извлечь баллон, а затем снова его вставить. Возможно, баллон плохо закреплен в зажимах скафандра?! Кратковременное шипение и снова тишина. Чувствую, что начинаю задыхаться. Баллон испорчен! Мой взгляд устремляется в стенную нишу. Последний! Блестящий, жизненно необходимый резервуар прямо передо мною. А вдруг и он? Бракованный… Дальше медлить уже нельзя. В голове начинает мутнеть сознание. Руки ста-новятся ватными. Без дальнейших промедлений выдергиваю чертов брако-ванный баллон и хватаю с ниши последний. Как рыба, выброшенная на бе-рег, начинаю жадно хватаю ртом остатки воздуха в скафандре. Торопливыми движениями ставлю блестящую емкость в скафандр. Про себя молюсь, чтоб этот был работоспособный. Глухой щелчок зажимов — баллон вставлен в скафандр. Томительная пауза. Кажется, проходит вечность, как вдруг раз-дается резкое шипение, и вот уже холодный кислород разносится по телу. Жадно втягиваю ноздрями жизненный газ, наполняя легкие. В голове легкое помрачнение. Баллон цел. Паника понемногу отходит.

Через несколько минут, когда шок проходит, у меня начинает дрожать все тело. Я напрягаю и расслабляю мышцы, пытаюсь унять дрожь. В горле собирается давящий ком, и я ощущаю во рту неприятный вкус. Задержи-ваю дыхание. Сглатываю. Старюсь взять себя в руки и направленно ду-мать только о ждущей меня семье. Я уверен, что это самое важное в моей жизни, и мысли о самом главном и дорогом физически согревают меня. Вспоминаю маленький дом с черепичной крышей в пригороде. Веранду с лавочкой и столиком, где мы с семьей обедаем в теплое время года. Небольшую зеленую лужайку с посаженными вдоль тропинки к дому бе-лыми розами и астрами. Играющая с ведерком и лопаткой в построенной мною песочнице белокурая дочка. И снова! Словно назойливая муха, в голову втискивается реальность и безысходность. «Последний баллон. Последние восемнадцать часов… Нужно поторопиться».

Изоляция на кабели нанесена, и теперь я спешу к пульту управле-ния. Провожу рукой в перчатке по панели с кнопками, тумблерами, при-борами. Проверяю, чтоб все было отключено перед подачей напряжения. Делаю несколько переключений тумблерами и торопливо перемещаюсь вдоль проложенного мною кабеля питания снова в технический блок. Все готово. Чувство отчаяния сменяет тревожное волнение от скорого пуска генератора. В груди нарастает ритм ударов сердца, Пульс учащен. Воз-

На «Олимпе» (Вдали от дома)

F A

N D

A N

G L

E

130

можно, звучит глупо, но сейчас это чувство лучше, чем непроглядная без-надежность моей ситуации.

На панели резервного генератора горит индикатор. Его ровный го-лубой свет успокаивает. Все хорошо. Бегло осматриваю глазами место подключения кабеля. Все в порядке. Тянусь к кнопке пуска и легонько ее нажимаю. Секундная пауза, и информационная панель генератора оживает сервисными сообщениями: «ТЕСТИРОВАНИЕ СИСТЕМЫ — ГЕНЕРАТОР ГОТОВ К РАБОТЕ. ТЕСТИРОВАНИЕ ПОДКЛЮЧЕНИЯ — ПОДКЛЮ-ЧЕНИЕ УСТАНОВЛЕНО. ТЕСТИРОВАНИЕ НАГРУЗКИ — 0,7 ампера». Непроизвольно мои губы растягиваются в улыбке. Я доволен. Не медля ни секунды, снова спешу в рубку управления. Хватаюсь руками за кресло пилота и неуклюже в него забираюсь. Включаю тумблер питания панели, панель отзывается несколькими вспыхнувшими индикаторами. Блаженное тепло медленно растекается в груди, сменяя тревожное волнение. Несколько секунд всматриваюсь в свет индикаторов, затем заношу руку над кнопками включения бортового компьютера. Медлю и резко жму кнопку пуска. Па-нель компьютера вспыхивает светом и сразу же тухнет. Где-то сбоку пульта управления выстреливает сноп искр, и все индикаторы разом гаснут. Я вну-тренне сжимаюсь, и, наверное, свет в моих глазах, так же как и индикаторы панели, угасает. Нет. Паники нет. Мозг лихорадочно начинает перебирать варианты. И находит ответ. При включении бортового компьютера могла за-коротить цепь питания и вывести из строя предохранители. Я срываюсь с кресла, резко от него отталкиваюсь и парю в технический модуль. Отключаю генератор и снова спешу к пульту. С волнением открываю боковую панель пульта управления и обнаруживаю сгоревшие предохранители. Все не так уж плохо. Меняю сгоревшие предохранители на запасные, что предусмотри-тельно закреплены на боковой панели. Снова проверяю тумблера и снова запускаю генератор. Теперь мне понятно, что включать бортовой компьютер нет смысла. Остается еще резервный компьютер. Дай Бог, чтоб он был цел! Снова включаю тумблер питания панели и замираю над кнопкой пуска ре-зервного. Секунда, две, три… Затаив дыхание жму кнопку. Панель резервно-го компьютера вспыхивает светом и вдруг... О! Боже! Уже несколько минут монитор компьютера живет своими цифро-буквенными кодами — он тести-рует себя. Боясь включить на пульте другие системы, чтоб не нарушить эту «жизнь» очередным коротким замыканием, я безмолвно наблюдаю за мони-тором. И вот тестирование выполнено. На мониторе виден статус систем ко-рабля. Внимательно всматриваюсь, и складывается впечатление, что читаю похоронку «Олимпа»: «…ВЫВЕДЕНА ИЗ СТРОЯ… РАЗГЕРМЕТИЗИРО-ВАНЫ… ОТКЛЮЧЕНА… НЕДОСТАТОЧНЫЙ УРОВЕНЬ… КРИТИЧЕ-

Виктор Калюжный

131

СКАЯ НЕИСПРАВНОСТЬ… ФАТАЛЬНАЯ ОШИБКА… ОБЕСТОЧЕН…» Корабль — мертв.

Я не удивляюсь результатам сканирования, я лишь ждал его окон-чания, чтоб включить систему внутренней радиосвязи, зная, так как внешней уже давно не существует. Дождавшись, с опаской включаю тум-блера модулей связи. Спрашиваю себя: «Чего я жду?» И сам себе отвечаю: «Я буду рад услышать шум помех в наушниках, треск, а может свист, но больше всего на свете хочу услышать далекий человеческий голос».

Я прекрасно понимаю, что внутренняя связь на корабле не пред-назначена для общения на сотни тысяч километров, но будь поблизости хоть один корабль, люди на нем могут меня услышать. Эта моя последняя надежда на спасение.

Негромкий треск в наушниках оглушает меня. Безмолвная тиши-на пятится, оставляя мне звук эфира и собственного дыхания. Индика-торы на пульте сообщают, что модули внутренней связи не повреждены и теперь работают. Я удобней располагаюсь в кресле, застегиваю рем-ни безопасности и закрываю глаза, наслаждаясь шумом в наушниках. Минута за минутой я живу этим треском, похожим на хаотичное раз-ламывание кусочков льда. Далекого и холодного как звезды. На этой мысли открываю глаза и через смотровой иллюминатор пытаюсь найти те три звезды, что мне подмигивали. Вот они. Мне кажется, что они стали больше.

Теперь я не спеша меняю частоту эфира и монотонно повторяю: «SOS. Говорит инженер грузового корабля «Олимп» Антон Коротков. Ко-рабль потерпел бедствие. Помогите». Так проходит час, другой, третий. Знаю, что у меня перерасход использования кислорода, но терять послед-нюю надежду не имеет смысла. В наушниках только треск. Последний баллон кислорода наполовину пуст. Я выжат как лимон. Хочется кричать от бессилия. Прижимаю руки к груди, подымаю их выше. Если бы не гермошлем, закрыл бы ими сейчас уставшие глаза. Все, что мог, я сделал. Руки соскальзывают со стекла и замирают на застежке в области шеи. «Может, стоит снять шлем? Расстегнуть застежку, и остатки кислорода мгновенно вырвутся в вакуум, леденящая мерзлота ворвется вовнутрь скафандра, а декомпрессия мгновенно убьет меня. Один мой выдох — и конец мучениям». Ставлю на запись свое сообщение и включаю повтор его на все частоты.

Три звезды, что невольно захватили мой интерес, уже не подми-гивают. Наверно знают, что скоро испущу дух и не составлю им более компанию. От этой мысли, кривая усмешка растягивает мои пересохшие

На «Олимпе» (Вдали от дома)

F A

N D

A N

G L

E

132

губы. Я физически устал и психологически подавлен. Последние дни я в стрессовом состоянии. Это состояние начинает «играть» с моим зрени-ем злые шутки. Мне чудится, что все звезды подобрались ближе ко мне. Подкарауливают. Выжидают. А то самое трио звезд — в первых рядах. Светит ярче, чем все остальные.

Технический блок. Скоро закончится кислород в скафандре. Я за-благовременно переместил из шлюза другой и привязал его снаружи об-рывком кабеля к ручке душевой. Теперь начал размышлять, как же я буду в него перебираться? Затяну его в тесную душевую, а там? А там не раз-вернешься. Холод. Теснота. Странно, раньше я об этом не задумывался. Казалось, сниму старый, надену новый, но ведь скафандр не костюм! Сам создал себе проблему! Скорее всего, сниму только баллон с кислородом и батареи. Все просто. Но ведь нет, я уже мысленно решил, что сделаю свой последний вздох в новом, с работающей системой терморегуляции, не пропахшем потом скафандре. Как это сделать, я пока не придумал.

Неяркий свет LED-лампы освещает душевую кабину. Гермошлем парит у потолка. Сняв его, сразу обматываю голову курткой, и тем не ме-нее холод пробирает до самых костей. Паря в невесомости, я мерзну и дрожу. Зуб на зуб не попадает. Портативный обогреватель не способен достаточно нагреть воздух. Мой взор прикован к чемоданчику с остат-ками НЗ. Сегодня ем тройную норму своего пайка. Тянусь к привязан-ному к крану душевой чемоданчику. Озябшими в перчатках пальцами неуклюже открываю его и извлекаю из-под резиновых фиксирующих тюбики и паки полосок, консервы. Сразу же закрываю чемодан, чтоб НЗ не превратился в лед. Пробки на тюбиках широкие, такие, чтоб мож-но было открутить их даже в перчатках. С жадностью, быстро глотаю консервированный суп, стараясь выдавить из тюбика все до последней капли. Холодный, но питательный. Если бы не теплоизоляционный слой в чемоданчике, грыз бы я сейчас кубики льда. От моего дыхания исхо-дят маленькие облака пара, и я невольно наблюдаю, как они застывают, превращаясь в маленькие кристаллики льда. Справившись с первым, не выбирая, извлекаю следующий тюбик. Гречневая каша. Так же быстро ее поглощаю. Достаю галеты и еще одни консервы. Холод делает свое дело, и лицо начинает нестерпимо колоть от мороза. Поторапливаюсь. Снова суп. Быстро поглощаю его. Не откусывая, чтобы не крошить, запихиваю в рот галеты. Усердно жую, пытаясь насладиться их вкусом. Достаю тер-мос с ледяною водою и в несколько глотков запиваю. Закончив трапезу, сдергивая с головы куртку, ловлю парящий шлем и торопливо его наде-ваю. Под нажимом пальцев, застежка на шее бесшумно встает на место и

Виктор Калюжный

133

герметизирует скафандр. Несколько торопливых выдохов, и внутри наби-рается спасительное тепло.

Аккуратно закрыв привязанный баллон, я отключил нагреватель. По потускневшему свету LED-лампы понятно, что аккумулятор уже истощился. Парящие провода намотал на гусак душа, чтоб не мешали. Снова в голове мысли, как перебраться в другой скафандр, тот, что за дверью душевой. И снова убеждаю себя, что все это глупости, нужно просто поменять аккумуляторы и баллон с кислородом. Невольно смо-трю на манометр, что на груди скафандра. Стрелка замерла в третьем секторе. Всего их шесть. Подсчитываю в уме время, и получается, что газа в баллоне еще на шесть-семь часов. Я не боюсь умереть, но не хочу таким образом — задохнувшись от недостатка кислорода. Столько неза-конченных дел, дома ждут, а я вот так, просто, логично, израсходую жи-вительный газ и умру? Эта мысль клещом всосалась в разум и, раздра-жая своей неминуемой последовательностью, стала меня нервировать. Как высказывался старый литературный герой: «Безвыходных ситуаций не бывает». Или бывает? Что мне сделать? Надеяться на чудо? Жаль, что «чудо» не знает обо мне. Уже миллион раз прокручивая в голове свою ситуацию, я не находил выхода. Лучшее, что пришло в голову, — выбраться с умершего корабля, выбрать правильное направление и из последних сил оттолкнуться от него ногами и парить в сторону дома. Возможно, через несколько лет мое окоченевшее тело найдут вблизи Земли. Глупо, но ближе к дому. Так, в размышлениях, меня сморило. Из забытья, снившегося мне кошмарного сна, в котором я, упираясь ногами в звезды, усердно толкал мертвый корабль к дому, меня выдернул звук зуммера в скафандре. Кислород!

Раздумывать некогда. Мысли о том, как перебраться в другой ска-фандр, мгновенно испарились. Начинаю снова лихорадочно отсчитывать про себя секунды. За дверями душевой вместе с облаком вырвавшегося воздуха меня выталкивает прямо на привязанный скафандр. Отточенны-ми движениями вынимаю из него баллон с кислородом. Мешкаю, еще раз бегло его осматриваю. Все в порядке. Извлекаю пустой из своего косми-ческого костюма и меняю емкости. Тревожные мысли о возможности его неработоспособности усилием воли вгоняю в дальние уголки своего моз-га. Щелчок! Индикатор в шлеме отозвался зеленым светом, а шипение газа успокоило мои тревоги. Вот и все, теперь запасов больше нет. Мои последние часы, минуты и секунды с моим вздохом начали свой обрат-ный отсчет. Я легко отталкиваюсь от душевой, закрываю уставшие глаза и делаю глубокий вдох. Замираю.

На «Олимпе» (Вдали от дома)

F A

N D

A N

G L

E

134

В темном отсеке парит замерший астронавт. Руки раскинуты в сто-роны, ноги поджаты. Невесомость медленно, как в замедленной съемке, разворачивает человека, кружит его в своем танце. Мои мысли устремля-ются в недалекое будущее, что настанет через восемнадцать часов. Пред-ставляю, что оттолкнулся от мертвого корабля и направляюсь в сторону дома. Дома… Как будто оттолкнувшись, выпрямляю ноги. Стараюсь не паниковать. Все хорошо.

Удар от соприкосновения со стенкой отсека выдергивает меня из транса, возвращая в явь. «Олимп» мертв, по внутренней связи только по-трескивания эфира, кислорода на восемнадцать часов в режиме эконо-мии, я один за миллионы километров от дома.

Стиснув зубы, я направляюсь в рубку управления и устраиваюсь в кресле навигатора. Бессмысленно смотрю в экран. В горле разбухает ком немого крика. Сердце сжимается до боли в груди от осознания моего положения. Да. Не ищи беды; беда сама тебя сыщет. Как быть? В моем распоряжении комплект маневрирования, но это не выход из положения. Я уже начал думать добраться на нем к сохранившимся контейнерам с ме-таном. Затем стравливать его через краны, организовать такой себе дви-гатель. Сжатый газ будет с силой вырываться из емкости, толкая таким образом мертвый «Олимп» в сторону Земли. Сориентировать положение корабля в Солнечной системе можно с помощью компьютера, а вот знать момент, когда открывать вовремя краны, весьма затруднительная задача. Да и если даже из этой затеи что-то выйдет, кислорода у меня всего-на-всего меньше чем на сутки. На сигналы аварийного буя никто не ото-звался. По внутренней связи также ответа ждать не приходится. Одним словом — безнадега.

Мое лицо пылает жаром. Внезапно я вспыхиваю неконтролируе-мым гневом. Резко вспархиваю с кресла и направляюсь к пресловутой дыре в переборке. Проскальзываю в неё и, схватившись за торчащий шланг, осматриваюсь в поисках Солнца. Вокруг зловещие звезды. Вот и знакомое трио звезд. Эти звезды однозначно стали ближе. Ирония. Плод воображения, звезды не могут стать ближе. Не мерцают. Ждут моей смер-ти. А вот и Солнце. Далекое родное светило. Где-то там Земля. Злоба от бессилия разрывает меня изнутри. Дыхание участилось. До боли в скулах сжимаю зубы. В голове одна мысль. Домой! В отчаянии, встаю на внеш-нюю сторону корпуса «Олимпа». Медленно приседаю и одним сильным рывком отталкиваюсь в сторону дома. Все! Обратного пути нет. Запроки-дываю голову, чтоб было видно Солнце. Я спешу домой. Как пелена с глаз в ужасе понимаю, что больше не на корабле. Понимаю, что теперь нет

Виктор Калюжный

135

ни одной возможности изменить направление моего полета. Я пылинка в холодном и безжалостном космосе. На мгновения перестаю дышать, а затем, словно давясь в рвотном рефлексе, смеюсь. Истерический смех душит меня. Я лечу домой. Слезы выступают из уставших глаз. Скупые слезы, взахлеб со смехом. Смеюсь в миллиарды алчных глаз, что смотрят на меня. Затем, не в силах молчать, — кричу что силы:

— Дождались! Ваш черед! Вот я! Вот я! Вот я!Вот уже и остов «Олимпа» скрылся из виду. Теперь меня трясет.

Не могу унять дрожь. Закрываю глаза. Делаю глубокие вдохи. Плевать на перерасход кислорода! Я лечу домой.

Проходит час, второй. Теряюсь во времени. Очень медленно прихо-дит успокоение, и вот дрожь исчезает. Вместо нее, тело обволакивает прият-ное тепло. Я представляю Землю, семью, дом, теплые прикосновения жены. Мерещится, что осязаю эти живые запахи. Как во сне, я наступаю на звезды, иду по ним. Очень явно ощущаю, что звезды меня направляют. И вдруг… Что?! Ощущаю, что что-то мягко отклоняет меня в сторону. Резко откры-ваю глаза. Мне чудится? Я схожу с ума?! Ошарашенно оглядываюсь вокруг, до боли выворачивая шею. Это не может происходить! Замечаю краем глаза первую попавшуюся звезду. Замираю. Я медленно смещаюсь в сторону. Гра-витация?!! Значит, я в поле гравитации какого-то большого объекта? Снова осматриваюсь, нелепо двигая руками. Ничего не вижу. Далекое Солнце сме-щается в сторону. Глупые мысли пулей вскакивают в мое сознание: «Звезды меня не отпускают?» Трясу головой от такой чуши. Это немыслимо! Ничего не понимая, я перевожу дыхание и прислушиваюсь к своим ощущениям. Вот мое смещение замедляется, затем полностью останавливается. Затем легкий толчок в ступни, я ощущаю его сквозь подошвы в скафандре. Меня толкают. Мягко, аккуратно. Куда? Кто? Я сгибаюсь, чтоб увидеть свои ноги, и мои зрачки расширяются от увиденного. Тонкие, бледные световые нити соеди-няют ноги скафандра с тремя знакомыми звездами. Эти нити пульсируют в такт звездного трио. Как я раньше не догадался?! Это не звезды, это… Я не в силах объяснить, что это. Трио меня толкает в сторону от Солнца. Теряюсь в догадках куда. Может, я брежу? Это все похоже на мой кошмарный сон. Я сплю? Может, уже умер? Или у меня уже закончился кислород и я в плену предсмертных галлюцинаций? Смотрю на манометр. Стрелка застыла ров-но посередине шкалы, значит, это не кислородное голодание. Чувствую, как нарастает скорость, плавно и уверенно. Время замирает, но я понимаю, что проходит уже не один час. Что происходит? Теряюсь в догадках. В какой-то миг давление на подошвы скафандра исчезает, затем понимаю, что меня тормозят. Смотрю на ноги, по-прежнему пульсирующие нити от звездного

На «Олимпе» (Вдали от дома)

F A

N D

A N

G L

E

136

трио связывают нас. Я запрокидываю голову, стараясь рассмотреть, что впе-реди. С трудом, среди звезд высматриваю темный объект. Присматриваюсь и теряю дар речи. В километре-двух передо мною, медленно оборачиваясь вокруг своей оси, проступает контур спасательного бота. Я и представить не мог, что он способен остаться целым после взрыва «Олимпа». Он цел. Наверное, сорвало с креплений при аварии и откинуло. Тем временем трио мягко усилило мое торможение и, приблизив вплотную к боту, полностью остановило движение.

Двадцатипятиметровый бот больше напоминал старые шаттлы давно закрытых космических проектов и был способен доставлять лю-дей и грузы с Земли в космос, и, естественно, если он цел, я смогу с легкостью добраться до Земли. Со стороны корабль казался абсолютно неповрежденным.

Я дождался, когда бот повернется ко мне стороной, где был распо-ложен переходной шлюз, и, все еще не веря в происходящие, поджал ноги в коленях, желая оттолкнуться от? От пульсирующих нитей. Бледные све-товые дорожки вмиг гаснут, а я медленно приближаюсь к шлюзу. Хвата-юсь за поручни. Оборачиваюсь. Три похожих на звезды огонька замедля-ют свою пульсацию, затем резко вспыхивают красным цветом, набирая яркость и меняя свой цвет на желтый. Затем резко гаснут на секунду, ис-чезая из моего поля зрения, и теперь уже наливаются нежным сиреневым. Наверное, это что-то означает, но я не понимаю. Крепко держась за пору-чень, поворачиваюсь к спасительному свету и машу ему рукой.

— Спасибо, — хрипло шепчу свету. Огоньки вмиг гаснут и исчезают. Силюсь их рассмотреть. Тщетно.

Неожиданно взвывает зуммер. Опасливо гляжу на манометр — стрелка в последнем делении. Кислорода на считанные минуты. Сколько же прошло времени? С этой мыслью поспешно забираюсь в шлюз бота, закрываю люк и выравниваю давление в переходе. Зеленые индикаторы на стене сообща-ют мне, что давление выровнено. Не веря в происходящее, рывком снимаю шлем и делаю глубокий вдох. Чувствую, как подкатывает в горле ком и на глазах выступают слезы. В голове бренная мысль: «Я лечу домой». Снова и снова втягивая полной грудью жизненно необходимый мне воздух. Перево-жу дыхание и решительно, из последних сил давлю на ручку люка, что ведет вовнутрь шаттла, как вдруг мои глаза становятся круглыми от удивления. Внезапно тесное шлюзовое помещение разрывает противный вой аварийной сигнализации: «РАЗГЕРМЕТИЗАЦИЯ! АВАРИЙНАЯ СИТУАЦИЯ! РАЗ-ГЕРМЕТИЗАЦИЯ!» Судорожно хватаю ртом воздух и, уже теряя сознание, слышу резкий свист вырывающегося из шлюза последнего кислорода.

Виктор Калюжный

137

Николай ОЧКОВСКИЙг. Севастополь, Крым, Россия

ЗНАТЬ НАПЕРЁД

Хорошая вещь отпуск. На часах 10 утра, а ты валяешься себе в кровати, потягиваешься с наслаждением… Здорово. Дашка будет только к трём: у неё сегодня короткий день на работе.

Вставать не хочется. Вот встанешь ты, и что дальше? Наверное, на кухню потопаешь. Там кофе, бутерброды и сигареты. Есть ради чего оторваться от дивана.

На холодильнике висела записка:«Женя! Сходи в магазин! Целую, Даша».Рядом висел список продуктов. Хорошо, сходим. Позавтракаем и

сходим. Чайник кипит себе, а Женя масло на хлеб мажет толстым-тол-стым слоем, чтобы питательнее было. Вот и бутерброды готовы, и чай-ник вскипел. Женя, конечно, никогда не отказывался от заварного кофе, но сам себе всегда делал растворимый — меньше мороки. Сел за стол и принялся жевать свой завтрак, не думая ни о чём.

Прикончив бутерброды, парень встал, подошёл к окну и закурил. Снаружи моросил мелкий дождь, медленно текли машины по кольцевой дороге. Вдали серел лес. Такая погода нравилась молодому человеку, поче-му-то она отождествлялась у него с длительными поездками на автобусах, поездах. А поездка — это маленькое приключение. Вот и сегодня у Ев-гения сладостно заныло в груди в ожидании чего-то особенного. Однако, затянувшись, парень подумал, что интереснее похода в магазин ничего се-годня не будет. Придёт с работы Дашка, вечером они пойдут в гости к её друзьям… Вспомнив их планы на вечер, Женя с досадой выпустил дым через нос. Ему не нравились Дашкины знакомые. Другой круг интересов, разговоры ни о чём… Придётся сидеть с умным видом и изредка подбра-сывать какие-нибудь реплики. Отказаться бы, но Дашка обидится. Да и не так часто он их видит, один вечерок можно потерпеть ради девушки. Зату-шив сигарету и залпом допив остатки кофе, парень пошёл одеваться.

Выходя из подъезда, Женя наткнулся на соседа со второго этажа. Тот, как всегда, попросил у него сигарету, предложил покурить вместе (чтобы опять позадавать вопросы по поводу своего планшета, потому что сам разобраться в нём не может). Но нет, сегодня сосед расспрашивал парня, как у него дела, как родители, как девушка. Женя отвечал дежур-ными фразами: всё хорошо, родители хорошо, девушка хорошо, спасибо.

F A

N D

A N

G L

E

138

Для приличия задал несколько таких же вопросов. Так и покурили. На-последок сосед спросил, когда у них с Дашкой свадьба. Женя ответил, что всему своё время, и откланялся. Про себя он подумал, что мысли о свадьбе утратили актуальность. Ему снова вспомнился один из её друж-ков, барабанщик с вечно затуманенным взглядом и дурацкими шутками, вспомнилась реакция Дашки на эти шутки — звонкий смех — и от мыс-лей о свадьбе его передёрнуло.

Снова дома… Поход в магазин занял полчаса. Что делать? Уби-рались только вчера, краны не текут, всё в порядке. Залезть в интернет? Пожалуй. Узнаем, что творится в мире. Политика, политика, политика… Все помешались на этой политике в последнее время. Конечно, легко на-слушаться таких новостей, а потом с умным видом обсуждать их среди друзей или родных. Эдакая видимость интеллектуальности.

Полистав ленту новостей и пары развлекательных сайтов, Женя совсем приуныл и пошёл на кухню. Усталость давила его тяжким грузом. Не физическая, не умственная (о, как бы он хотел сейчас испытать утом-ление после длительного интеллектуального напряжения). Усталость от жизни, которой он живёт. От работы, на которой он тупеет, от быта и досуга, который диктует ему девушка, шантажируя скандалами. Всё это било по самолюбию, травило душу, но как-то медленно, незаметно, по чуть-чуть. Крутясь на работе с утра до позднего вечера, он и не заме-чал этого. А в свободную минутку чувство того, что он стал заложником собственного жизненного уклада, поднимало голову и с упрёком кололо душу молодого человека.

«Отучился на программиста? — издевательски вопрошало оно. — И зачем? Чтобы торговать телевизорами по десять часов в день и прихо-дить в квартиру с глупой и капризной женщиной внутри? Как же так?»

Да, надо что-то менять. Но, боже, как же он устал, как завяз в этом киселе. Как выбраться из всего этого? Да и стоит ли рушить то немногое, что у него есть? Затягиваясь терпким дымом и глядя на ничуть не изме-нившийся за последний час пейзаж за окном, парень с досадой решил, что отпуск у него не задался.

Это произошло через два дня. Поднявшись в 10 часов, Женя пошёл на кухню, чтобы приготовить себе какой-нибудь простенький завтрак. Взбалтывая в миске яйца для омлета, парень заметил, что ему в голову лезут мысли об авиакатастрофе. С чего бы? Чёрт его знает, решил он и попросту отмахнулся от них. Закурил, подошёл к окну. Было пасмурно, но дождь не шёл, поэтому лес за дорогой был виден хорошо.

Николай Очковский

139

«Самолёт», — подумал Женя, хотя никакого самолёта не было видно.Снова отмахнувшись от непонятных мыслей, он решил, что надо

после завтрака немного проветриться. И сигарет купить.Он снова уставился на унылый, растерявший листья октябрьский

лес, и вдруг ему представилось, как туда падает пассажирский самолёт, полный до смерти перепуганных обречённых на смерть пассажиров, как ломаются, словно спички, деревья под весом стальной птицы… Как рас-пускается огненный цветок, чтобы через несколько секунд превратиться в уродливое чёрное облако…

Из страшной фантазии его вырвало шипение масла на сковородки и неприятный запах подгоревшего омлета. Выругавшись, Женя побежал спасать свой завтрак. За обедом он опять подумал:

«Самолёт, — и ещё: — Самолёт упадёт.»Аппетит сразу же улетучился. Ладно, пойдём за сигаретами. Те-

перь к навязчивым мыслям примешалось неприятное чувство в районе желудка. То ли плохо поел, то ли в отпуске скис — чёрт его знает. Только вот к чувству примешалось ещё что-то. Что, Женя никак не мог понять, пока не вошёл в магазин. Это было похоже на шум в голове. Не в ушах, а в голове. Как будто ты проигрываешь мысленно понравившуюся песню, только сейчас почему-то твой мозг напевает шум. Озадаченный этим па-рень даже забыл, зачем пришёл в магазин, чем вызвал раздражение про-давца. Спохватившись, он скороговоркой оттарабанил название сигарет и, расплатившись, вышел на улицу.

Дрожащими руками открыл пачку, достал сигарету, прикурил и су-дорожно затянулся. Головокружение вроде прошло, нервы успокоились, но странный шум в голове так и не пропал. Надо бы сейчас прийти до-мой, напиться чаю да спрятаться под одеяло в надежде, что всё пройдёт. Женя медленно побрёл в сторону своего дома.

Дойдя до подъезда, парень остановился. С самого начала он по-нимал, почему он чувствует всё это, но только сейчас нашёл в себе силы признаться себе. Вот-вот произойдёт что-то страшное, он должен увидеть это своими глазами, чтобы убедиться в том, что его видения — не плод расшатавшейся психики.

Женя обошёл свой дом и пошёл через пустырь к дороге. «Шум» в его голове стал разборчивее. Теперь стало понятно, что это не просто шум, а крики людей, крики ужаса перед неминуемой гибелью. Они становились всё сильнее и отчётливее. В тон им сверху донёсся нарастающий рёв реак-тивных двигателей. Женя обернулся и увидел, как над городом вынырнул из облаков пассажирский самолёт, раскачиваясь, словно падающий лист.

Знать наперед

F A

N D

A N

G L

E

140

Он пролетел прямо над головой парня. Уши заложило от дикого рёва, го-лову разрывало от жутких криков, которые стали просто невыносимыми. Самолёт накренился, задел крылом кроны деревьев и рухнул в лес. Крики сразу стихли, а в следующее мгновение раздался грохот взрыва и над лесом взлетело чёрное облако с вырывающимися и гаснущими языками пламени.

«Господи, они все погибли», — подумал Женя.Он стоял на месте, зажав лицо руками, судорожно вздыхая. Через

пару минут стал приходить в себя и сообразил, что стоило бы позвонить в службу спасения, хотя и в глубине души знал, что спасать некого. Набрал номер телефона, сбивчиво начал объяснять дежурному о случившимся, но его перебили, сказав, что он не первый, кто додумался позвонить, что на место катастрофы уже выехали. Поблагодарили за сознательность и повесили трубку.

«Домой, — подумал Женя. — Хочу домой»И он, разбитый, побрёл обратно через пустырь. Из окон его дома

высовывались жильцы и смотрели на пожар, который полыхал в лесу. Некоторые достали телефоны и снимали на камеры происходящее. Женя с безразличием окинул взглядом свой дом и пошёл себе дальше. Придя домой, он, не раздеваясь, упал в кровать и так пролежал до самого вечера, пока не пришла Даша.

Разумеется, она сразу начала разговор об упавшем самолёте, по-путно пожурив парня за то, что он весь день ничего не ел. Женя вяло отвечал, попивая чай на кухне. Ему не хотелось посвящать свою девушку в подробности того, что произошло сегодня.

«Какая же она тебе девушка, если ты не хочешь с ней поделиться этим?» — с насмешкой спросил внутренний голос.

Парень оставил этот вопрос без ответа. Ему не хотелось сейчас ду-мать над этим. Он набил себе желудок печеньем, глаза слипались, от все-го произошедшего сегодня в сознании остались лишь размытые силуэты. Сейчас он допьёт чай, примет душ и ляжет спать. Утро вечера мудренее.

Прошёл месяц. Отпуск закончился, Женя с новыми силами вышел на работу. Он был рядовым продавцом-консультантом в магазине быто-вой техники неподалёку от центра города. Остаток отпуска прошёл не самым лучшим образом, поэтому Женя не без удовольствия вернулся к своим обязанностям. Работа динамичная, скучать не приходится, что ещё нужно молодому человеку?

Весь отпуск ему в ночных кошмарах перед ним расцветал жуткий цветок из горящего керосина, валом накатывались последние крики пас-

Николай Очковский

141

сажиров упавшего самолёта. Не раз он просыпался среди ночи в холод-ном поту, а потом до самого рассвета сидел на кухне и думал. Пытался найти причины своего озарения, вспомнить, были ли подобные случаи в детстве. И чем дольше он думал над этим, тем сильнее запутывался в самом себе. Окончательно доконав себя самокопанием и достав Дашу своими ночными бдениями, он просто плюнул на всё и перестал думать над произошедшим. Со временем история с самолётом немного поистёр-лась в памяти, однако какая-то часть его подсознания всё ещё билась над этими вопросами, постоянно подталкивая парня к осознанию того, что он обладает даром заглядывать в будущее. А вместе с тем, словно хрупкое деревце, его новая способность пробивалась через преграды в психике парня, чтобы расцвести и принести пользу своему владельцу.

Работа продавца-консультанта, может, не одна из самых престиж-ных, но не лишена творческого начала. Чтобы убедить покупателя в том, что он должен купить что-то именно у тебя, нужно, прежде всего, уметь разбираться в незнакомых людях, знать, какие ключевые фразы использо-вать в общении. Короче говоря, на каком языке с говорить с тем или иным человеком. У Жени с этим всегда было туговато. Однако после выхода на работу с отдыха он заметил, что иногда, настроившись на определённый лад, он, глядя на покупателя, сразу понимал, что нужно ему сказать, а что нет. Продажи начали подниматься, Женя научился контролировать своё чувство, по желанию настраиваясь на любого человека.

И вроде всё наладилось, и продажи стали лучше, но вскоре Женин дар снова обернулся своей неприятной стороной. Однажды на работе он отпросился на обед. По регламенту час, на деле — «жуй-быстрее-и-дуй-в-зал». Чтобы не попадаться на глаза начальству во время обеда, Женя обычно шёл в кафе возле автобусной остановки.

Снова дождь. Снова чувство того, что где-то рядом произойдёт что-то из ряда вон. Женя уже знал, где это произойдёт, и почему-то чув-ство ему подсказало, что он должен быть рядом с этим местом. Плюнув на голод и на перспективу побывать на ковре у начальника, парень пры-гнул в маршрутку и поехал. Через несколько остановок он сошёл в спаль-ном районе, наподобие такого, в котором сам жил. Рядом с микрорайоном был небольшой холм, на который Женя и взошёл. Усевшись на обломке бетонной плиты, он принялся ждать. Метрах в ста от него стоял обычный пятиэтажный дом. Может, даже новостройка. Молодой человек знал, что что-то произойдёт в ближайшие пять минут, что-то страшное, но не знал, что именно будет. Дождь шелестел по капюшону его куртки, пробивался сквозь джинсы, а парень всё сидел, уставившись на дом.

Знать наперед

F A

N D

A N

G L

E

142

Несмотря на все предчувствия, случившееся всё равно застало пар-ня врасплох. Произошёл взрыв газа, судя по всему, и часть дома, начиная с третьего этажа как будто вывернулась наизнанку и обрушилась вниз.

«Иди туда», — отдал ему приказ кто-то в глубине души.Женя поднялся и побежал вниз по склону к развалинам. Споткнул-

ся, упал, измазавшись в глине. Не обращая внимания на боль, подскочил и ринулся дальше. Достигнув дома и осмотрев груду обломков, парень получил ещё приказ:

«Справа от тебя под обломками лежит женщина, ты сможешь её вытащить».

Не раздумывая, Женя бросился в указанном направлении и начал разгребать завалы, благо, обломки здесь были небольшого размера. Он отодвинул ещё одну плиту и увидел женскую руку среди кусков кирпича. Шумно вдохнув, принялся раскапывать тело, погребённое под остатками чьего-то балкона.

Увидев её лицо, Женя вздрогнул. Оно было перемазано пылью, бледное-бледное, словно у призрака. Но больше всего его поразило вы-ражение этого лица: словно она смирилась со своей участью, обречённо ожидая смерти.

«Сейчас же оттащи её отсюда, иначе её раздавит плита», — снова напомнил о себе внутренний голос.

Женя поднял голову и увидел нависший прямо над ними обломок плиты, торчащий из руин.

— Ага, — сказал он вслух и аккуратно поднял женщину на руки и понёс.

Когда он вышел из-под плиты и капли дождя оросили лицо жен-щины влагой, глаза её раскрылись, из уст вырвался стон не то боли, не то облегчения. Отойдя подальше, парень аккуратно положил её на землю и накрыл курткой. Женщина начала приходить в себя. Она открыла глаза и, с трудом поворачивая голову, простонала:

— Где я? — и попыталась встать, но Женя, положив ей руки на плечи.

— Не надо, не надо вставать, — сказал он с убеждением. – Не ше-велитесь. У вас болит что-нибудь?

— Не знаю… Всё болит…Издалека раздался вой сирены. Через две минуты подъехала «скорая

помощь». Из машины выскочили двое и, оттолкнув парня, склонились над пострадавшей. Один из них поднял голову и с вызовом спросил у парня:

— Откуда ты её вытащил?!

Николай Очковский

143

— Оттуда, — спокойно ответил Женя и кивнул на груду обломков, над которыми, словно кривой зуб, торчал кусок стены.

— Пострадавших нельзя переносить! – рявкнул врач. — Саня, тащи носилки!

— Но…— А если внутреннее кровотечение? Перелом позвоночника? Ге-

рой хренов! — воскликнул врач, встав прямо перед Женей.Парень схватил его за шиворот и насильно развернул в сторону

обломков.— Да потому, радость моя, — рявкнул Женя, — что, пока бы вы

копались, вас бы раздавило нахрен вон тем обломком!Тотчас кусок стены, торчавший из обломков, с жутким грохотом

обвалился на то место, где двумя минутами ранее лежала женщина. Врач круглыми глазами посмотрел на этот кусок, потом перевёл взгляд на пар-ня. Задумавшись на секунду, он снова склонился над пострадавшей.

— Ноги чувствуешь? — спросил он.— Да… Всё болит…Врач достал бинт и стал быстро накладывать повязки на ссадины,

покрывавшие тело женщины. Тем временем вернулся Саня с носилками. Они аккуратно переложили пострадавшую. Врач подошёл к Жене и про-тянул ему куртку.

— Что с ней? — спросил парень.Врач пожал плечами и ответил более спокойно:— Кости целы, только ушибы и сдавливания. В рубашке родилась.

Ты её из-под той плиты вытащил?Женя кивнул.— Молодец. Спасибо за помощь, — сказал врач и пошёл к машине.Женя оглянулся. Только что прибыли спасатели и устремились к

завалам. Рядом на тротуаре собралась толпа зевак. Наверное, кто-то из них вызвал «скорую», подумал парень и, напялив грязную куртку, пошёл к остановке.

Через полчаса он вернулся в магазин. Сразу же к нему подошёл Кирилл, его сотрудник.

— Где ты лазил? — спросил он, оглядывая Женю с ног до головы. — Тебя шеф искал.

В эту же минуту с другого конца зала раздался крик начальника:— Евгений! Быстро в кабинет!Обычно, когда шеф в ярости на какого-то сотрудника, он называет

провинившегося полным именем. Женя сразу понял, что его будут сейчас

Знать наперед

F A

N D

A N

C e

144

«обрабатывать» по полной, но эта мысль прошла призраком в его созна-нии и не вызвала никакого страха. У него перед глазами до сих пор стояло лицо этой женщины, покрытое толстым слоем пыли, выражавшее пол-ную покорность случившемуся.

Женя зашёл в небольшое помещение, служившее кабинетом для управляющего магазином. Олег, его начальник, расселся за своим рабо-чим столом и уставился на своего подчинённого голубыми глазами, изо всех сил пытаясь пробуравить парня взглядом.

— Где ты был? — спросил он.— На проспекте Победы, — честно ответил Женя.— Что, что ты забыл там?! Почему ты в таком виде? — заорал

начальник.Только сейчас парень оглядел себя. Куртка, джинсы, фирменная

кофта были вымазаны в грязи.— Там был взрыв газа.— Какой взрыв газа? Что ты несёшь?— В жилом доме, — спокойно ответил Женя, глядя прямо в глаза

Олегу.— И что ты там делал?Женя промолчал. Очень не хотелось сейчас объяснять управляю-

щему ситуацию. Олег откинулся на спинку стула и сказал:— Иди домой, сегодня можешь не появляться на работе. Пойдёт

в счёт выходного в среду. Завтра придёшь, напишешь объяснительную.— Хорошо, до завтра, — безразлично сказал Женя и вышел из ка-

бинета. Он побрёл к выходу, игнорируя смешки и колкости сотрудников.Придя домой, забросил все грязные вещи в стиральную машину

и переоделся в домашнее. Голова ныла и жутко хотелось спать, но, вме-сто того, чтобы упасть лицом в подушку, Женя пошёл на кухню. Заварил себе кофе, достал сигарету и закурил. Сделал затяжку и, не выдыхая, от-хлебнул из кружки. Выдохнул. Подошёл к окну и уставился на мокнущий город. Сквозь пелену дождя за автострадой темнела рана страшного по-жара, бушевавшего после падения самолёта. Уставившись на неё, Женя снова вспомнил крики ужаса, вопившие у него в голове в тот день. Думал о погибших пассажирах. Они ли кричали, или его мозг просто перерабо-тал получившую информацию в более удобоваримую для разума форму? И откуда вообще приходит эта информация?

Поразмыслив, Женя снова решил не мучить себя этими вопроса-ми: всё равно он не найдёт сейчас ответа ни на один из них. Он пошёл в комнату, лёг на смятую постель и задремал.

Николай Очковский

145

В шесть вечера вернулась Дашка.— Ты уже дома? — удивилась она.— Отпустили сегодня пораньше. Даш, у меня в среду не будет вы-

ходного.— Как не будет? Мы же собирались в поход! — начала возмущать-

ся девушка. — Почему ты начальнику не сказал?Женя закрыл глаза. Только не скандал.— Я немного накосячил, — скупо объяснил он.— А что сделал?— На обеде задержался.— На обеде? И что же ты делал?— Обедал, — недовольно ответил парень. Вот как объяснить ей,

почему ты оказался на другом конце города?— Женя, — громкий, капризный голос звенел у него в ушах, слов-

но лай болонки. — Ты что-то от меня скрываешь? Где ты был?— Долго рассказывать.— А мы никуда и не торопимся, — всё тот же капризный тон.Он встал с кровати, подошёл к ней и обнял. Даша отстранилась

от него.— Ты мне изменяешь? — спросила она с вызовом.«Додумалась, блин», — устало подумал Женя. Он сказал:— Я поехал на проспект Победы по делам. Когда я был там, в доме

рядом взорвался газ, и я долго не мог уехать.Даша посмотрела на него исподлобья:— Что ты несёшь?Она села за ноутбук и зашла на городской новостной портал. По-

щёлкав мышкой, произнесла:— Господи, какой ужас. Ты видел взрыв?— Да, видел, — ответил Женя и упал на кровать лицом в низ. Он

почувствовал, как на его плечо ложится Дашина рука.— Страшно?— Очень страшно, Даш.Девушка легла рядом с ним. Женя перевернулся набок и обнял её.— Будешь чай? Я печенья вкусного купила.— Буду.Она поднялась с кровати и пошла на кухню. Женя остался лежать

на кровати.«Слишком быстро она мне поверила, — думал он. — Почему не

подняла истерику, как обычно?»

Знать наперед

F A

N D

A N

C e

146

Он нехотя поднялся с кровати и сел за ноутбук. На мониторе была статья о взрыве, и на полстраницы висела фотография «Скорой помощи», рядом с которой стоял Женя и препирался с медбратом.

«Надо же, будто в телевизор попал», — мрачно подумал парень и, выбравшись из-за стола, пошёл на кухню, предвкушая ароматный горя-чий чай. Только сейчас он вспомнил, что с утра ничего не ел.

Женя сидел в центральном парке на скамейке и наслаждался зали-тым вечерним мартовским солнцем городом. В руках был стаканчик кофе из ближайшего кафе, а в душе — спокойствие и лёгкость. Думать ни о чём не хотелось, поэтому парень просто наслаждался моментом, радуясь холостяцкой свободой. Людей в парке было мало, несмотря на выход-ной день. Отпив из стакана, Женя почувствовал, что что-то повернулось у него в голове, и тут же до его ушей донёсся дробный цокот каблучков. Лениво повернув голову влево, он увидел девушку, пытавшуюся на ходу что-то найти в своей сумочке. Поравнявшись с ним, девушка останови-лась и села на дальний конец скамейки, продолжая что-то искать. Женя искоса смотрел на её тщетные поиски, пока, наконец, не произнёс:

— Телефон завалился за подкладку. Там дырка возле кармашка на молнии.

Возня на другом конце скамейки резко оборвалась. Девушка во все глаза смотрела на Женю, потом снова начала шарить по сумке. Вскоре она с удивлением вытащила наружу свой телефон.

— Как вы узнали? — спросила она.— В вечерних новостях передавали, — безразлично пошутил па-

рень, допил свой кофе, поднялся со скамейки и зашагал прочь.«Побежит же за тобой, — думал Женя, закуривая на ходу. — До-

гонит, будет требовать объяснений. Может, обвинит в чём-то мерзком…»Можно сейчас резко свернуть, спуститься на набережную и рас-

твориться в толпе. Хотелось бы, но чувства говорили, что никуда сво-рачивать не надо. Ладно, пойдём прямо. Женя снова услышал дробный цокот у себя за спиной и остановился. Всё-таки приятно, когда за тобой бегают девушки.

Стук каблуков замедлился. Парень развернулся и с участием по-смотрел на девушку.

— Откуда вы узнали, где лежит мой телефон? — заискивающе спросила она.

Женя резко выдохнул дым через ноздри.— Какая разница? Узнал и узнал, — ответил он.

Николай Очковский

147

— Интересно.— Хотел в маршрутке твой телефон вытащить. Не получилось.Девушка хихикнула.— Я вообще-то сюда пешком пришла, — сказала она и посмотрела

парню прямо в глаза, улыбаясь и ожидая объяснений.Женя закусил губу и, подумав, сказал, как есть:— Иногда, если сосредоточусь, могу узнать, что происходит сей-

час или будет происходить. Иногда само приходит. Откуда, не знаю.Брови девушки взлетели вверх.— Вот как? А кому я собиралась позвонить?— Маме. Ты давно ей не звонила.Девушка засмеялась.— Ну ты даешь! — воскликнула она. — А зовут меня как?Парень задумался.— Аня.— Надо же! Не может быть! — и девушка снова залилась смехом.Женя смотрел на неё и сам начал смеяться.«А она ничего, — думал он. — Не испугалась меня, как Дашка».Девушка и вправду была ничего. Светлые-светлые, почти белокурые

волосы, личико точёное, глаза не то серые, не то голубые, умом светятся.— Может, кофе? — предложил Женя.— Я с Нострадамусами кофе не пью, — с наигранным кокетством

заявила Аня. И добавила с сожалением: — Прости, мне бежать надо.— Ничего.— Запиши мой номер телефона…Женя, не задумываясь, назвал все цифры её номера и рассмеялся,

хитро щурясь. Аня ударила себя ладошкой по лбу и сказала:— Совсем забыла, с кем имею дело. Пока, оракул.— Пока, — отозвался Женя, и они разошлись.

Суббота. За окном весна во всей красе. В открытое окно сочится запах свежей травы и цветущей алычи, смешиваясь с ароматом кофе и сыра. Прекрасное утро, только скучное. Чем занять себя на этот день? За-думчиво жуя бутерброд, Женя разглядывал кухню в поисках идей. Взгляд упал на телефон, лежащий на столе.

«Телефон завалился за подкладку. Там дырка возле кармашка на молнии», — подумал он.

Можно позвонить этой Ане и пригласить погулять. Странно, что она не испугалась незнакомого человека, который без запинки назвал её

Знать наперед

F A

N D

A N

C e

148

номер телефона, имя и вообще то, чего знать по идее не должен. На её месте Женя бы подумал, что за ним следит какой-то маньяк, чтобы в нуж-ный момент эффектно подать себя. А тут даже намекнула на продолжение общения. Что же, сама напросилась.

Через шесть часов он сидел на той самой скамейке, где они впер-вые встретились неделю назад. Это она так захотела, Женя был не про-тив. В ожидании парень почему-то вспомнил, как он увольнялся из мага-зина два месяца назад. Никому ничего не говорил о своих планах, просто нашёл новое место работы, написал заявление об уходе и положил на стол заместителю директора. Вспомнил он и круглые от удивления глаза Олега, после того, как он прочитал документ.

— Как так? Почему? — спрашивал он. — Ты уже целый квартал лидируешь по продажам!

— Знаю. Хватит с меня торговли.— Почему?! — снова спрашивал Олег. Женя видел в его глазах не только удивление, но ещё и понимание

того, что на решение своего подчинённого он повлиять не в силах, что очень бесило управляющего, но парню было плевать на его душевные переживания. Он просто пожал плечами сказал:

— Мне наскучило.Олег тяжело вздохнул.— Ты хоть работу нашёл? — спросил он.— Нашёл.— Где?— Какая разница? Не в торговле.— Всё равно две недели отработаешь.— Да хоть два месяца.— С тебя и двух недель хватит. Следовало отдать должное Олегу: за эти две недели он не глумился

над парнем за то, что тот решил уйти с такого тёплого места; не цеплялся он и с расспросами о новом месте работы. Женю отпустили достойно.

Аня опоздала на десять минут. Хоть для парня это не было сюр-призом, она таки застала его врасплох своим появлением.

— Привет, оракул!Женя вздрогнул и посмотрел на неё.— Привет, — ответил он и поднялся со скамейки.— Я опоздала, извини.— Ничего страшного.

Николай Очковский

149

Аня улыбнулась.— Ты это предвидел?Парень улыбнулся и пожал плечами в ответ.— Как насчёт кофе? — осведомился он.— Я не против.До позднего вечера они гуляли по городу и общались. Никто ни-

когда не слушал его с таким интересом. Аня расспрашивала парня о его способности угадывать будущее, о том, как появился в нём этот дар. Женя уклонялся от вопросов, опасаясь, что это белокурое чудо отвернётся от него. Отвернётся так же, как это в своё время сделала Дашка. Просто собрала вещи и сказала, что не может жить в одной квартире с сумасшед-шим, придумавшим себе дар ясновидения. Хотя разрыв с Дашкой Женя и не переживал особо, но страх делиться своими переживаниями засел в нём накрепко.

Когда стемнело, они решили утолить голод в пиццерии. Здесь парня и прорвало. Он рассказал Ане всё. Про самолёт и взрыв газа. Про то, как он научился управлять своими способностями. По окончании рассказа он не видел страха в её глазах. Только сочувствие и понимание, которые, словно кислота, разъели камень, висевший у него на душе все эти месяцы.

Когда пришло время расходиться, Женя решил проводить девушку до дома. Перед входом в Анин двор парень резко остановился и уставил-ся на цветущее абрикосовое дерево, растущее под уличным фонарём.

— Так странно выглядят эти деревья в холодную погоду, — ска-зала Аня. — Для меня они всегда были символом тепла и победившей весны, а сейчас почти мороз…

— Это точно, — отозвался Женя и подошёл к абрикосу. Под дере-вом лежало несколько кирпичей и кусок железной трубы. Парень сначала взял кирпич, подержал в руке, будто взвешивая, а потом отбросил в сто-рону, схватился за трубу и вернулся к девушке.

— Зачем это тебе? — осторожно поинтересовалась Аня.— Не бойся, это не для тебя. Идём, а то замёрзнешь.До подъезда они добрались в полном молчании.— Что же, спасибо за хороший вечер, — сказала Аня, опасливо

поглядывая на трубу в руке парня. — Мне пора, пока.Женя нехорошим взглядом сверлил дверь в подъезд.— У вас нет ни домофона, ни кодового замка, — серьёзно сказал он.Девушка пожала плечами и двинулась к двери.— Подожди секунду, — тихо сказал парень и мягко оттолкнул её

в сторону.

Знать наперед

F A

N D

A N

C e

150

Аня хотела было возмутиться такому хамскому поведению молодо-го человека, но не успела. Женя распахнул настежь дверь подъезда и за-махнулся трубой. В следующий момент на свет из-под лестницы выскочил человек и сделал выпад навстречу парню. Женя увернулся, сделав шаг в сторону, и ударил человека по руке. Тот вскрикнул, выронив что-то на пол. Парень схватил человека за шиворот и вытащил из подъезда. Незнакомец споткнулся, скатился с крыльца и упал на асфальт, но тут же подскочил на ноги и помчался наутёк. Женя посмотрел ему вслед, затем, выбросив трубу в кусты, повернулся к девушке. Та стояла бледная, как мел.

— Он тебя поджидал, — пояснил парень. — Скиньтесь с соседями на домофон.

Он вошёл в подъезд и поднял нож, который выбил из рук грабите-ля. Повертел его в руках и протянул девушке.

— Это тебе. На память.Аня молча подошла к нему, взяла его руку с ножом в свои, по-

смотрела ему в глаза. И поцеловала в губы. Нож выпал из его рук, звя-кнув о бетон. Сколько они стояли, скованные поцелуем? Минуту? Две? Полчаса? Оторвавшись от него, Аня выпорхнула из объятий и скрылась в подъезде. Женя посмотрел в ночное небо и счастливо улыбнулся. Всё предвидел: и обломок трубы под абрикосом, и придурка с ножом. А по-целуй — нет. Переполненный счастьем, он пошёл домой, полной грудью вдыхая аромат цветущих абрикосов, смешанный с холодным, почти мо-розным, воздухом.

Они идеально подходили друг другу. Жене не хватало её сен-тиментальности в сочетании с резвым и неусидчивым характером, не хватало яркости и красок. Аня же жаждала чего-то необычного, и дар его утолял её потребность. А ещё много схожих интересов. Постоянные походы, выставки, концерты, на которых было одинаково интересно и весело каждому.

Лето и осень пролетели незаметно, ярко, насыщенные приятными событиями в жизни обоих. Женю повысили в должности, Аня получила диплом бакалавра и поступила в магистратуру. Дар молодого человека проявлял себя только с хорошей стороны, ограждая влюблённых от мел-ких проблем и подсказывая правильные ответы на важные и не очень во-просы. А потом пришла зима. Первый её день уколол Женю маленькой, холодной иголочкой. Заснеженная городская дорога, на которой напере-кос стоял не то автобус, не то троллейбус с вылетевшими от взрыва окна-ми. Видение показалось лишь на секунду, и парень, окрылённый эйфори-

Николай Очковский

151

ей, обволакивающей его последние полгода, просто отмахнулся от него. Он был слишком счастлив.

В первую же неделю декабря выпало небывалое количество снега. Влюблённые очень любили снежные зимы и с нетерпением ждали выход-ных, чтобы вдоволь натешиться зимними радостями.

Суббота, двенадцать дня. Женя проснулся от чувства, будто в его живот врос кусок льда. Аня ещё спала. Не чувствуя ничего, кроме колю-щего холода в животе, он поднялся с кровати и оделся. Пошёл на кухню, выпил воды. Не полегчало. Наоборот, странный холод поднялся вверх к голове, затуманил разум. Толком ничего не соображая, парень обулся, на-дел куртку и вышел из квартиры. Шагнув через порог, парень вспомнил о мирно спящей Ане, и сквозь туман в голове пробилась мысль о том, что он её больше никогда не увидит. Словно зачарованный, он спустился по лестнице и вышел на улицу, ведомый своим компасом. Молодой человек чувствовал, что по скользкому тротуару он идёт навстречу чему-то страш-ному и непоправимому. Не знал, зачем и почему, но остановиться не мог.

Ноги вынесли его на автобусную остановку. Через несколько ми-нут подошёл автобус, и Женя бездумно, словно марионетка, пошёл к нему. Оплатив проезд, Женя перешёл в конец салона и прислонился к заднему окну. Автобус был полупустой, но через несколько остановок наполнился румяными от мороза людьми. На боковое кресло рядом с задней дверью уселась молодая мать с двухлетним ребёнком. Как только автобус тронул-ся, малыш начал плакать. Крик его словно вступил в резонанс с холодом, застилавшим парня, усиливая чувство до ломоты в костях.

Через две остановки в заднюю дверь зашёл мужчина в дутой зимней куртке и встал в нише возле бокового окна, как раз напротив женщины с ребёнком. Увидев его, ребёнок завопил ещё сильнее. Такой крик Женя пом-нил по детским поликлиникам. Так в процедурных и перевязочных орали дети, которым делали больно. Истеричные, надрывистые вопли.

Парень знал, что мужчина этот — террорист-смертник. После того, как автобус отъедет от следующей остановки, он распахнёт куртку, под которой скрывается бомба, и активирует её. И Женя едет в этом ав-тобусе, для того, чтобы в нужный момент сбить мужчину с ног, повалить на живот и накрыть своим телом. Тогда погибнут только они вдвоём и больше никто не пострадает.

А ещё он с ужасом для себя осознал, что бьющийся в истерике ребёнок тоже всё понимает, ведь в нём тоже есть искра этого дара. Только ли у него? Может, все дети могут чувствовать будущее, а с возрастом их дар разбивается о скалы родительского воспитания?

Знать наперед

F A

N D

A N

C e

152

С каждой секундой чувство колющего холода усиливалось, в ушах начал подниматься шум, заглушавший даже детские вопли. Женя хотел было продумать другие способы обезвредить смертника, но не смог: раз-ум его словно тонул в киселе под гнётом чувств без всякой способности собраться с мыслями.

Вот и последняя остановка. Парень мутным взглядом посмотрел на открывшуюся рядом с ним дверь. Оттолкнулся спиной от окна и на ватных ногах сошёл с автобуса. Добрёл до какого-то столба, опёрся на него и закрыл глаза, угнетаемый шумом в ушах, который теперь преобра-зился в крик ребёнка, молящего о помощи.

Взрыва он не видел, да и не хотел видеть. Услышал только громкий хлопок, эхом отпрыгнувший от жилых домов, визг шин. В ту же секунду детские вопли в его голове смолкли. Теперь он слышал крики и возгла-сы людей на остановке. Женя открыл глаза и огляделся. Кто-то из прохо-жих снимал на телефон последствия взрыва, кто-то побежал на помощь к дымящемуся автобусу. Остальные же смотрели, обмениваясь короткими фразами. Не в силах больше находиться здесь, Женя побрёл прочь.

Он не помнил, как прошёл эти несколько километров. Пару раз поскальзывался, падал. Ушиб колено, испачкал брюки. В таком виде и пришёл домой. В прихожей его ждала Аня.

— Женя! — воскликнула она. — Где ты был? Телефон дома оста-вил, ничего не сказал! Что случилось? Я всех знакомых на уши подняла!

Парень, прихрамывая, подошёл к ней и обнял.— Вымазался ещё где-то, — уже мягче сказала девушка. — Что у

тебя с ногой?— Поскользнулся, — тихо ответил парень.Аня посмотрела на него.— Переодевайся в домашнее и ложись отдыхать. На тебя смотреть

страшно.Она вошла в комнату с кружкой горячего чая, когда парень уже за-

брался под одеяло. Присела на краешек кровати и протянула ему напиток.— Как ты? — спросила она.— Более или менее, — вздохнул Женя.Немного помолчав, он тихо заговорил, глядя в потолок.— Помнишь, я рассказывал тебе о взрыве газа в жилом доме и как

я там оказался? Сегодня утром такое же чувство погнало меня на останов-ку. Я сел в автобус. Через несколько остановок зашёл человек, у которого под курткой было спрятано взрывное устройство, террорист-смертник. Я должен был сбить его с ног и накрыть собой. Но… я не смог, Ань, — голос

Николай Очковский

153

его дрогнул. — Просто вышел на последней остановке и всё. А от взрыва погибла молодая мать… С маленьким ребёнком… И ещё семь или восемь человек…

Он закрыл глаза, замолчав. Аня плакала.— Ты бы стал героем, — всхлипывая, говорила она. — О тебе бы

написали в газетах, лепили бы свечки где ни попадя. Но нам-то это за что? Тем, кому ты действительно дорог, для кого ты что-то значишь? Как я, твои родные жили бы с этим, зная, что ты положил свою жизнь ради нескольких посторонних людей, толкающихся, хамящих и злых?! В этом городе нет других! Поскорбят и забудут. А мы останемся без тебя в угоду великому социуму, которому на тебя плевать! — и разрыдалась.

Женя сел на кровати и обнял девушку.— Прости меня, солнышко. Аня развернулась к парню и уткнулась ему в плечо. Немного успо-

коившись, она сказала:— Обещай, что никуда не уйдёшь. Обещай, что останешься, каким

бы сильным не был этот зов. Не бросай меня…— Обещаю, — отвечал он, нежно гладя девушку по голове.Они ещё долго сидели, обнявшись, и слушали тиканье настенных

часов.

Знать наперед

Сергей СОЛОВЬЁВг. Тулуза, Франция

МАСЕДУАН НА СЕРЕДИНЕ БУЛЕНГРЕНА

Пролог Эту повесть можно было бы назвать «Трудности перевода», но

мешает суматоха вокруг авторского права...

Часть I

1— Меседуан! Мой дед, он когда-то еще в гимназии учился, сейчас

он уже память теряет, плохо ориентируется, слова коверкает, это говорит каждый раз, как что-то в тарелке намешано. Я думал, что он и здесь ковер-кает, ну, типа, смесь, а оказывается, он имеет в виду слово французское, macédoine, македонский салат, я смотрел случайно в большом словаре и вдруг наткнулся. А еще — буленгрен! Оказывается, это от английского, bowling green, уверен, и сами французы не знают, что это — лужайка, где играют в шары. Боулинг на лужайке. В большом французско-русском словаре говорится, что просто лужайка с выемкой посередине. У нас-то здесь мало кто, что такое боулинг, знает. А еще — jeter l’éponge, бук-вально, тряпку бросить, будто бы Галуа восемнадцатилетний, математик гениальный, разозлившись, на экзамене в экзаменатора тряпкой бросил. А на самом деле, значит — просто бросить какое-то дело, когда надоело...

FANdance| Фэнтези, мистика, философская, мифо-поэтическая фантастика

155

— В книге про Галуа по-французски написано «jeté l’éponge sur la fi gure» — fi gure здесь лицо, физиономия, так что, наверное, все-таки бросил...

— Да? Я проверю, я не знал.— К слову, взгляните в окно — тусклый двор, конгрегация ворон на

ветках. А скажите, Володя, в чем разница между конклавом и конгрегацией?— Конклав — это когда кардиналы папу выбирают, а конгрегация...— Точно не знаете. Вот так во всем. И у меня тоже. Сейчас у нас

1975 год, сердцевина советской эпохи, во Францию мало кто ездит, нам, например, с вами пока не доводилось. А Адриан Франковский, который первый Пруста на русский переводил, в 20–30-е годы, он-то во Франции наверняка еще бывал. И вот попытайтесь представить себе, приехали мы во Францию, сидим в бистро, нам гарсон принес маседуан — видите, я уже поправил произношение вашего дедушки, — заказали paupiettes de saumon — можете представить себе, что это такое?

— Более или менее...— Ну да, а буду я вам задавать уточняющие вопросы, вы ответить

не сможете. Что такое «попьетт де сомон», в большом словаре вы, может быть, и найдете. Хотя каковы эти попьетт на вкус, в нашей стране мало кто знает. Считается, что слово «бистро» происходит от русского «быстро», якобы привезли русские казаки в 1815 году. То есть забегаловка. А сидеть там вообще можно или стоят, как в пирожковой? Носят там еду гарсо-ны или самообслуживание? И как гарсон вообще выглядит? В большом словаре вы найдете значение официант. Вряд ли это мальчик, гарсон по второму значению...

А представьте себе теперь француза, который кушает попьетт. У нас в этом году будет стопятидесятилетие восстания декабристов, уважаемая дата для интеллигенции. Француз, он разве представить может, что эта дата для нас значит? А мы сами представить можем, что значила для тех, кто жил в 925-м, столетняя годовщина, а что — пятидесятилетие, еще при царе, в 1875? Тогда ведь последние декабристы век свой доживали, а народовольцы уже бомбы бросали. И что будет значить двухсотлетие? Что тогда в СССР будет?

Михаил Алексеевич стряхнул пепел с сигареты, пригубил коньяк.— Вот поэтому я и перевожу фантастику, там все абстрактно, как

всякая выдумка, никто ничего до конца не обязан знать. Даже сами авто-ры не знают, я думаю.

Володя тоже пригубил коньяк, спросил почтительно:— Миша, а что вы сейчас переводите?

Маседуан на середине Буленгрена

F A

N D

A N

C e

156

Ему хотелось сказать «Михаил Алексеевич», но мэтр этому реши-тельно противился, любил, чтобы все было демократично.

— «Девять принцев в Эмбере», слыхали про такую книгу? Nine princes in Amber? Роджера Зилазны.

— «Девять принцев в янтаре» тоже, наверно, можно сказать, эмбер ведь может значить янтарь.

— В другом контексте может, но здесь это особая страна, весь мир состоит из ее отражений. Хотя янтарность присутствует.

Михаил Алексеевич повертел в пальцах янтарный мундштук, затя-нулся. Фиолетовый халат, желтоватые пальцы.

— У Зилазны там гениальная идея — главные герои могут менять отраженные миры, как хотят. Если там где и попадается в харчевне по-пьетт, она не обязана выглядеть как в Париже. Ну и переводчику легче...

Шлепанцы, черные волоски на смуглой ноге.В дверь постучали, или, скорее, осторожно поскреблись. Михаил

Алексеевич поморщился.Дверь приоткрылась. Седая голова с узелком на затылке.— Мишуня, я чаю принесла.Михаил Алексеевич яростно затянулся, стряхнул пепел.— Спасибо, мама. Поставь поднос на столик, пожалуйста. Мы

работаем.Старушка, правда старушкой она представлялась только двадцати-

трехлетнему Володе, поставила поднос на журнальный столик и удали-лась, тихо прикрыв за собой дверь.

— О чем я? — Михаил Алексеевич снова отпил коньяка. — Да, так вот, у Пруста. Вы читали «Содом и Гоморру»? Не читали, я прав? Готовится новый перевод, Любимова, но единственный существующий вышел давным-давно, в тридцатых. Федорова. Вы иногда заглядывайте к букинистам, полезно.

— Я люблю букинистов.— Хорошо, что любите. Букинистов надо любить. Пруст в «Содо-

ме и Гоморре» очень много пишет об извращениях. Это у нас их принято называть извращениями. А что это такое на самом деле — откуда нам знать? Мы что, пробовали? То есть попробовать-то можно, но что это даст? Контекст-то не тот. Вы мне говорили, что любите Бродского. Ваш любимый Бродский что пишет? «Дальше локтя не пойдешь или колена». Это метонимия. Даже слизистая оболочка — только поверхность. И Брод-ский абсолютно прав. Опять же, как он выражается, «валять дурака под кожею» более или менее можно — вы понимаете смысл этого выраже-

Сергей СоловьёвСергей Соловьёв

157

ния? Внешняя сторона дела нам доступна, даже подкожная, может стать-ся, доступна, но смысл — ни в какую. Что значило для героев Пруста в их мире быть гомосексуалистами? Видите, ученое слово придает всему уже другой оттенок. У нас, здесь и теперь, гомосексуалов называют обык-новенно голубыми, а любительниц лесбийских утех розовыми. Народ называет одних п**сами, а других — можете себе представить — я не знаю. И в любом случае, все трепещут, до смерти боятся, что их накро-ют и застукают. Так что понять дух французской аристократии времен Пруста мы не можем. Что застукают — она не очень боялась. Скорее, что голову отрубят.

Мэтр разлил остатки коньяка.— Извините, Володя, я сейчас приду.Быстро встал, поплотнее запахнул халат и, шаркая шлепанцами,

вышел. В одиночку Володя коньяк пить не стал, отпил теплого чаю. Подумал, что не зря учился во французской школе, но, наверное, зря по-ступал на физфак. Правда, на филологическом факультете блата у него не было, а для поступления на физфак он особо и не требовался. В кон-це концов, учиться на физика или инженера, а заниматься переводами, читать в подлиннике недоступную так называемому простому советско-му человеку литературу — это модно, в духе времени. В университете в качестве иностранного языка он выбрал английский. Авантюра, ко-нечно, можно было испортить оценки, но способности к языкам у него наличествовали. Первоначальные трудности он преодолел, теперь ан-глийский шел неплохо. Он даже уговорил преподавательницу, милую, стеснительную старую девушку, и она согласилась переводить с ним вдвоем вместо «тысяч» технического перевода полузапретную «Бес-плодную землю» Томаса Стернза Элиота. Старая девушка — это тоже было выражением Михаила Алексеевича. У Володи благодаря мэтру был экземпляр знаменитой поэмы.

And I, Tiresias, have foresuffered allEnacted on this same divan or bed;I who have sat by Thebes below the wallAnd walked among the lowest of the dead.

А я, Тиресий, то же претерпел,Все, что творилось на ее кровати,Я, тот, кто у фиванских стен сиделИ с проклятыми говорил во аде.

Маседуан на середине Буленгрена

F A

N D

A N

C e

158

По матовым щекам Елены Вениаминовны пробегал быстрый ру-мянец, но она не хотела прерываться, даже когда прогремел звонок на следующую пару. На следующее занятие она принесла русское издание Элиота в переводах Андрея Сергеева. В книжке, как обычно в советских изданиях, отсутствовал английский текст — а сравнивать перевод с ори-гиналом было безумно интересно. Например, это же четверостишие Сер-геев перевел по другому.

А я, Тиресий, знаю напередВсе, что бывает при таком визите —Я у фиванских восседал воротИ брел среди отверженных в Аиде.

Лучше, чем я? — Пожалуй, лучше, подумал Володя, но тоже не-точно. Впрочем, у меня еще все впереди.

Михаил Алексеевич вернулся, когда Володя выпил почти весь чай и съел значительную часть печенья. Вернулся — но что-то в нем изменилось.

Глаза его блестели, взглянув на Володю, он весело рассмеялся.— Вы когда-нибудь березовый сок пили? Настоящий, прямо из бе-

резы? Не тот, что продается в магазинах — там один сахар. Вкус — почти как вода, а выпьешь — на сердце радость. Что за вкус — не объяснить.

Володя покачал головой.— Я каждую весну пью. Даровой источник энергии.Михаил Алексеевич посмотрел на стол, заваленный бумагами, на

пишущую машинку с заправленным в нее листом бумаги. Достал из-за обшлага большой клетчатый платок, высморкался.

— Вот что, Володя. Сейчас у меня куча дел, на неделю минимум, а приезжайте-ка ко мне на дачу на следующие выходные. Сейчас, правда, осень, березового сока не будет, но на даче хорошо, не то что в городе. Сможете? Камин есть.

— Постараюсь. Наверно смогу. А где у вас дача?Предложение было очень неожиданным, раньше ни о какой даче от

Михаила Алексеевича Володя и не слышал.— Да недалеко, в Сестрорецке. Недалеко там когда-то у Зощенко

дача была. Дом просторный, со всеми удобствами. Так приедете?— Приеду...Володе очень хотелось поговорить об Элиоте, но он не решался

навязываться. Поговорить, наверное, удастся, если он приедет на выход-ные. Правда, на выходные обычно претендует его гёрлфренд Лена, но, в

Сергей Соловьёв

159

конце концов, не каждый же выходной отдавать ей. Приглашением мэтра он уже начинал гордиться.

— Вот адрес. Третья улица от вокзала. Хотите, я планчик нарисую? Как у вас с геометрией?

— Честно говоря, не очень. Лучше нарисуйте...Мэтр быстро набросал план шариковой ручкой.— За удачу, — отдав клетчатый листок Володе, он поднял рюмку с

остатками коньяка. Володя поднял свою.

2Когда Володя вышел во двор, вороны, весь их конклав или конгре-

гация, видимо, закончили обсуждение. Десятки их снялись с гаражей, с одинокой березы, склонившейся над детской площадкой, и куда-то поле-тели, продолжая доругиваться хриплыми голосами.

Колдовское, тяжелое время. Между двадцать пятым октября и седьмым ноября — двумя датами, привязанными к одному и тому же со-бытию, определившему судьбу страны на долгие десятилетия.

Между двадцать пятым и седьмым —Красной ночи злое колдовство.

Оглянувшись, Володя со своей стороны заметил в окне третьего этажа бледную фигурку Михаила Алексеевича. Мэтр, глядя вниз, прово-жал глазами черную фигурку Володи. Обычный депрессивный двор на Петроградской, не такой унылый, правда, как иные колодцы, где нет ни детской площадки, ни одинокой березы.

Минуя подворотню, Володя собирался заняться поисками телефо-на-автомата — надо было все-таки позвонить гёрлфренду. Рабочий день еще не кончился, вечером в расписании значилась лабораторная работа, которую не хотелось пропускать, но можно было и пропустить, если Лене вздумается куда-нибудь закатиться.

Выйдя со двора, он вдруг ненадолго почувствовал себя свободным — забыл вызывающий неясное беспокойство взгляд мэтра (интересно, о чем он сейчас думает?), отодвинул за горизонт мысли о предстоящем вечере с Леной. Великая мысль — чтобы стать свободным, надо почувствовать себя свободным. От рабства до свободы один шаг. Надо чувствовать себя свободным и не бояться последствий.

Милый мальчик, да... Минутная искусственная бодрость, приступ оптимизма. Необходимо использовать любую свободную энергию. Мэтр

Маседуан на середине Буленгрена

F A

N D

A N

C e

160

безжалостно раздавил недокуренную сигарету о широкий деревянный подоконник, и без того изъязвленный оспинами. «Нам не встать, уколов-шись шприцем или оземь грянувшись, стройным принцем». Гость ушел, пора возвращаться к работе над переводом.

Кто когда-нибудь переведет на английский наши красные ночи?

3Володя, блин... Вроде Володи... Корявые, похожие на клешни,

руки... Дрожат — пластиковый стаканчик не удержать... Ребята, с которы-ми он стаканчик держал, они бы, конечно, подрифмовали — руки-крюки, дрожать-удержать или дрожа́т-удержа́т, кому как нравится, но он, даже снова превратившись на старости лет в Володю из Владимира Игнатье-вича, был и оставался интеллигентом, к косым рифмам тяготения не имел и пил в меру, только чтобы согреться. Человеческим теплом и теплом водочным, поскольку на улице стоял ноябрь, а запас дров на даче был невелик, равно как запасы еды, денег и времени. Другого дома у него в данный момент не было и иной ситуации при жизни уже не предвиде-лось. Дача за речкой, до нее еще полчаса идти, по морозцу.

Стаканчик был неполный, ноль пять делили на троих, если до-пустить, что точно — то каждому ноль, единичка и шесть в периоде, но немного все же расплескалось. Собутыльники смеяться не стали, посочувствовали:

— Ты бы, Володя, почитал что-нибудь, когда ты читаешь, у тебя руки не так дрожат.

Володя ограничился краткой цитатой из своего старого, адапти-рованного к местным реалиям, перевода Элиота: «и сердца пламенный мотор дрожит подобно / такси возле парадного подъезда».

Выпил.Вполне возможно, ребята что-нибудь когда-нибудь читали, но дав-

но уже не. — Слышали такое?Одного звать Сашок, другого Димон. Один, кажется, когда-то тру-

дился на железной дороге. Другой родился в Баку, когда вырос — рабо-тал там на нефтепромыслах, уехал в девяностом, когда в Азербайджане людей резать начали, несколько лет поработал в Сибири, покалечился и с инвалидностью осел в Рощино, под Питером.

Димон:— Слышали, Володя, слышали. От тебя же и слышали. Сашок:

Сергей Соловьёв

161

— Это твой Елиот, кто же еще. А ты бы зашел ко мне, посмотрел. Обещал же. У меня английские книги остались. От сына. Детективы, фантастика. Чего не возьмешь, я в печке сожгу.

— Не сегодня. Может, завтра. Я перевод должен закончить.Что он до сих пор занимается переводами, ребята знали, хотя и не

очень-то верили.— Завтра заходи, а то сожгу.— У него заначка есть, — сказал Димон.— Зайду, обязательно.Володя уже повернулся и двигался по направлению к мосту.

Towards the bridge. Тяжело ступая — ноги последнее время отекали.

4На подходе к своей даче ему вдруг представилось, что это совсем

другая дача, дача Михаила Алексеевича, что он, как дурак, приехал, как договаривались, а там никого нет.

У себя на даче он первым делом затопил печку. Дрова еще остава-лись. Страх холода был ужаснее самого холода и мешал думать. Кроме того, когда холодно, больше хочется есть, а еды тоже было немного.

Топить. Когда-то он старательно заносил в книжку слова с забав-ными свойствами, например обладающие несколькими мало связанными между собою и даже почти противоположными значениями.

Топить печку. Топить в реке. Топить масло.Дрова потрескивали, печка уже излучала слабое тепло.Свалить. За границу, в кучу, правительство.От смысла может даже зависеть спряжение глагола.To lie — по-английски «лежать» и «врать». Один глагол переход-

ный, лежать можно на чем-то или в чем-то, а другой нет. Уже обыгры-валось: лимерик в честь одного английского министра, попавшегося на крючок советской шпионки.

«To lie in the nude is not very rude, but to lie in the House is obscene». — «Лежать голышом — сойдет, но врать в Парламенте неприлично».

Жать. Жну. Жму.Здесь даже нет различия между переходным и непереходным гла-

голом, а смысл и спряжение разные.Потрясающее удовольствие — переводить с языка на язык... Ког-

да-то он об этом не задумывался, но и внутри своего языка не все и не всякому человеку удается перевести. Если удается — тоже чудо. Подлин-ный переводчик.

Маседуан на середине Буленгрена

F A

N D

A N

C e

162

Он часто вспоминал ту встречу с мэтром, хотя, спрашивается, чего ради ее вспоминать? За то, что она, по существу, оказалась последней? За то, что между двадцать пятым и седьмым, за слова про красные ночи? У него самого теперь валялась на даче потертая книжонка Бэрроуза, «Cities of the Red Night». Впервые опубликована на английском в 1981 г., через шесть лет после незабвенной встречи. Глупая книжонка, пронизанная глупыми из-вращенными сексуальными мечтаниями претенциозного писателя, слава которого была раздута его не менее претенциозными дружками и после-дователями, а единственным реальным делом было случайное убийство жены во время дурацкой поездки в Мексику. Вся концепция, с претензией на заботу о судьбах мира, придумана с целью навесить на нее свои садо-ма-зохистские гомосексуальные фантазии. Забавно, что без них у сторонников соответствующей ориентации обычно не обходится, всегда надо добавить хоть каких-то специй в свою унылую одномерную возню.

На дачу к мэтру тогда, сорок лет назад, он так и не попал, и поэто-му тема интриговала, он до конца так и не был уверен, о чем в том давнем разговоре все-таки шла речь.

Странная, конечно, вышла невстреча. Почему Михаила Алексее-вича не было на даче? Забыл о пустяковой договоренности с почти ничего не значившим для него юнцом? Может, и так... Володя до бесконечности мог упрекать себя в том, что не позвонил накануне, не напомнил о себе. А если бы позвонил и напомнил? Что-нибудь изменилось бы?

Тогда, приехав, Володя быстро отыскал дачу, в точности, как было нарисовано на плане, но она стояла заколоченная, окна за деревянными щитами. После этого он долго бродил среди пустых летних домиков.

Мобильных телефонов тогда не существовало.Вернулся в центр Сестрорецка к вокзалу, нашел какое-то кафе,

взял маленький двойной с эклером.Были обида и недоумение, а зачем Михаил Алексеевич приглашал

его на дачу, об этом как-то не думалось. Может, и ни за чем особенным, этого уже не узнаешь.

От обиды и неверия, что мэтр мог так отнестись к собственному приглашению, после кафе он снова дошел до заколоченной дачи, но там ничего не изменилось. Иней лежал на траве, как сейчас.

Как в воду опущенный, Володя поехал назад в город.Конечно, уже в городе, вернувшись, снова пытался звонить мэтру.

Тот не брал трубку, и Володя унизительно долго слушал пустые гудки. Может, мэтра и не было — уехал, например, по делам в Москву. А когда он все-таки дозвонился, дней через десять, разговор получился скован-

Сергей Соловьёв

163

ный, холодный. На вопрос, нельзя ли повидаться, мэтр ответил уклончи-во. Так они и не повидались, разобраться ни в чем не удалось.

Много позже, в девяностые, они иногда виделись, здоровались по-светски, но проясняющего душу разговора не получилось.

А лет десять назад, в начале нулевых, мэтр умер. По слухам, от рака...

Никогда он ни в ком ничего не понимал!И в женщинах, разумеется, тоже. Одно из немногих преимуществ

старости — он чувствовал, что наконец-то может рассуждать о так на-зываемом сексе спокойно. Когда заниматься им стало в лучшем случае смешно, а скорее, мучительно.

Первая любовь — Лена, бросила его вскоре после нелепой истории с мэтром.

Потом была еще одна Лена, очень взбалмошная, которая ушла к Давиду, однокурснику. Володя подозревал, что один из многочисленных детей второй Лены мог быть его — но она не говорила никогда ни да, ни нет.

Теперь, впрочем, и спросить было трудно. За Давида Лена так и не вышла, но исчезла с горизонта, возможно, уехала за границу. Даже само-му младшему из ее детей сейчас уже, наверное, за тридцать.

После нее была жена — Лия Ховрина. Володя почему-то часто на-зывал ее про себя по фамилии. У нее детей точно не было никаких, и с Володей она развелась, сумев переписать на себя городскую квартиру. А ему от мамы осталась эта дача. Мама умерла в 89-м, но поселился он здесь только во второй половине 90-х, когда окончательно расстался с Лией, а до этого бывал редко, наездами.

Печка уже немного нагрелась, и в холодной комнате стало уют-нее. Володя открыл дверцу, пошевелил кочергой наполовину прогорев-шие дрова, добавил пару поленьев. Можно не очень экономить. Спасибо Сашку из поселка — недавно подбросил на тракторе два куба осины. По старинке, за бутылку, можно сказать, по дружбе.

Топить горе... Пожалуй, то же смысловое гнездо, что топить в реке.Но существуют, конечно, такие смыслы, которые никогда не пой-

мешь, не оказавшись в самой сердцевине сказанного или описанного.А за границей бедному переводчику доводилось бывать совсем мало.Неделю в Париже, в качестве туриста. Что запомнилось? Тускло-черные черепичные крыши дворцов, сливающиеся с тус-

клым ночным небом. Внизу, на набережных Сены — зеленые ящики бу-кинистов, запирающиеся на ночь.

Маседуан на середине Буленгрена

F A

N D

A N

C e

164

Неожиданно широкая, благородная перспектива от метро Пор-Ру-аяль по направлению к Люксембургскому саду (так правильнее говорить, чем Пор-Рояль).

Решетка этого сада, на которой когда-то повесился Жерар де Нерваль. Базилика Сакре-Кёр на холме с видом на весь Париж.Внизу — веселые кварталы со злачными заведениями, куда лучше

не заходить, чтобы не потратить впустую последние деньги. Недалеко, у Гар-дю-Нор — дешевый отель, в котором поселили их тургруппу.

Современный квартал ля Дефанс с геометрическими формами из школьного кабинета, превращенными в огромные небоскребы. Впрочем, говорят, как все вымышленное, нарочитое, он так и не стал деловым цен-тром Парижа. К семи вечера там все закрывается, и гулять становится небезопасно.

Неделя туристом — слишком поверхностно, слишком мало...Как писал Жерар де Нерваль:

Верни Италию мне с морем голубым,И Цветик тот, и Виноград, и Розы наши.

В Италии Володя никогда не был, но, может, для русского Париж — то же, что для парижанина Италия. Правда, еще раз за границей он был — в Мюнхене.

А первую строчку «Je suis le Ténébreux...» из этого же стихотво-рения де Нерваля перевести трудно, если вообще возможно. Ténèbres — сумерки, если бы в стихотворении слово ténébreux было прилагательным, еще можно было бы перевести его как «сумрачный», но он же образовал из него существительное — получается «Сумрачник» или «Сумеречник», вроде какой-то ночной бабочки. Сразу после он называет себя вдовцом, le Veuf. И попытка повернуть в сторону энтомологии à la Nabokoff утыка-ется в проблему.

Поездка в Мюнхен тоже запомнилась ему главным образом в связи с работой над переводом. Еще одним переводом, над которым он работал с самой юности. Благодаря ей вдруг оказалось, что скучноватое описание в начале «The Waste Land» скрывает ключ к тайне.

В Мюнхен его пригласил старый знакомый, перебравшийся на постоянное жительство в Германию. Тоже ненадолго, на две недели, но все-таки лучше, чем неделя туристом.

И ему удалось повидать Штарнбергерзее, озеро, где утонул послед-ний баварский король, и пройтись по колоннаде в Хофгартене. Он даже

Сергей Соловьёв

165

позволил себе купить чашечку кофе за пять евро, не торопясь пить кофе, глядя на маленький храм Дианы в центре небольшого парка. А главное, он понял, что между строчками в «The Waste Land» — разрыв, сорок ки-лометров пространства...

Summer surprised us, coming over the StarnbergerseeWith a shower of rain; we stopped in the colonnade,And went on in sunlight, into the Hofgarten,And drank coffee, and talked for an hour.

Вот набросок перевода, с которым он приехал в Мюнхен. Можно подумать, что и колоннада, и Хофгартен где-то на берегу большого озера. Он знал, что дальний край его, тот, около которого находится причуд-ливый замок последнего баварского короля Людвига, омывает подножия Альп, но не задумывался, где находится ближний.

Лето врасплох нас застало, шагнув через ШтарнбергерзееС ливнем; мы спрятались в колоннаде,И вышли на солнце, в Хофгартен,И пили там кофе, и говорили в течение часа.

Разве поймешь, что от Хофгартена с его колоннадой до ближнего берега озера сорок километров?

Вспомнился Тютчев, который именно в Мюнхене написал свое «люблю грозу в начале мая...»

Сидя в Хофгартене, Володя впервые задумался о принципе геогра-фического переноса. Набросал, чтобы любому русскому было понятно:

Лето врасплох нас застало майской грозой в Петергофе, От ливня мы спрятались в колоннаде А вышли на солнце, посреди Летнего Сада, Пили там кофе и болтали в течение часа.

В конце концов года через три-четыре в одном скромном издании в Нижнем Новгороде вышел его адаптированный перевод из Т.С. Элиота, где применялся этот, и многие другие новоизобретенные принципы...

Прорехи времени, разрывы пространства... Смешно.

Маседуан на середине Буленгрена

F A

N D

A N

C e

166

5Володя снова открыл дверцу печки, помешал угли. Отставил ко-

чергу, протянул погреть руки. Руки у него в последнее время мерзли.В комнате было темно, только красноватый отсвет падал от топки.

Ставни на нижнем этаже он держал закрытыми, чтобы не привлекать нез-дорового внимания, и задержать на какое-то время взломщиков, если все же кому-то вздумается забраться к одинокому пенсионеру.

В кладовке у него хранилась двустволка — купил однажды по случаю у одного из местных алкоголиков. Разумеется, без документов, но приходилось трезво оценивать риск. С одной стороны, вдруг нападут какие-то отморозки, а с другой — решит устроить проверку милиция. Те-рять особо нечего. К слову «полиция» он так и не привык, да и по сути разница небольшая.

На ночь он иногда доставал ружье, клал рядом с кроватью. Порой ограничивался топориком. Спать, имея под рукой что-нибудь оборони-тельное, было спокойнее.

Кто-то постучал в окно, точнее, в дощатый щит, которым оно было закрыто. Мягко, интеллигентно.

Сердце, однако, будто сжала невидимая рука. Оно пропустило удар, другой, а потом забилось намного быстрее обычного.

— Да, да, иду, — сказал Володя громко, чтобы услыхали снару-жи. Подождал, однако, с полминуты, успокаивая сердцебиение. Вышел в сени, но света зажигать не стал. На улице еще не совсем стемнело, не-большое, величиной в ладонь, окошко около входной двери пропускало внутрь сероватые сумерки — чем не глазок? И тот, кто стучал, подошел и, как и полагается интеллигенту, стал так, чтобы его можно было увидеть.

6Это было мило, не по-здешнему предупредительно. Увиденное,

однако, Володю очень испугало — и все же он открыл дверь.Гость и тут проявил нездешнюю проницательность.— Нет, я не зомби, я другой... Привет, Володя. Можно к вам?— Сколько лет, сколько зим... Заходите.Иван Александрович аккуратно вытер ноги о тряпку, лежавшую у

порога, и сразу прошел в комнату, где топилась печка. Сомнения насчет природы гостя, которые испытывал Володя, несколько уменьшились — тот Иван Александрович, вежливый сосед, которого Володя последний раз видел лет пятнадцать назад, до этого часто заходил к нему, и у печки они время коротать любили. Потом, правда, он пропал при довольно

Сергей Соловьёв

167

мутных обстоятельствах. Володя был уверен, что никогда больше его не увидит.

Володя запер входную дверь, вернулся в успевшую немного на-греться комнату, включил свет. Иван Александрович стоял у стола и с интересом оглядывал обстановку. За пятнадцать лет сам он изменился удивительно мало. Володе снова стало страшно.

— Вы к себе на дачу заходили?Вопрос, сорвавшийся, прежде чем Володя успел подумать, был до

безобразия глупый. Прежде всего, дача, на которой тогда, пятнадцать лет назад, Иван Александрович некоторое время жил, ему не принадлежала. В тот день, когда он исчез, на дачу нагрянул спецназ. Возможно, и исчез он из-за этого, хотя, Володя видел это издали, оттуда вывели и увезли двух совсем других мужиков, или, вернее сказать, бандитов. Это были те са-мые, которых несколько раз раньше замечали в поселке рядом с Иваном Александровичем, у таких людей манера держаться, body language, даже издали говорит сама за себя. С первого раза Володя хотел предупредить И.А., что знакомство может плохо кончиться, но побоялся. Никого другого оттуда вроде не выводили, хотя могли, конечно, и с другой стороны дома вывести или вынести. Заходил позже к нему, не спецназовец, а другой, в штатском, расспрашивал об Иване Александровиче, но жив он или умер, из расспросов понять было невозможно, и на тревожный вопрос Володи, не случилось ли чего с соседом, он отвечал, что человек, мол, пропал, вот и расспрашиваем. Рассказать о том, чем Иван Александрович занимался, Володя не мог ничего, и гость в штатском быстро потераял к нему интерес.

Потом, оказалось, что настоящий владелец дачи тогда же скончался в городе. Всплыло это, поскольку дача превратилась в часть наследства. Наследники покойника приезжали смотреть, появлялись люди из коммер-ческого агенства снимать план для кадастра... Посуетились немного вокруг дачи и пропали, видно, никого она всерьез не заинтересовала, хотя соб-ственника, по слухам, все же сменила. Окна заколотили крест-накрест, мо-жет, раз в год мелькал кто-нибудь проверить, стоит ли еще дом и что с ним происходит. Одно время зимой, в отсутствие близких соседей там посели-лись бомжи. Сам Володя жил через два дома на третий. Когда новые хозя-ева это обнаружили, они закрыли окна крепкими деревянными щитами.

— А вы что подумали, Володя? Я на нее и вернулся. Разгром там, конечно, еще тот.

Видя Володину растерянность, он добавил:— Да вы не волнуйтесь, я объясню. Кстати, вы уж не обессудьте,

но от чаю я бы не отказался.

Маседуан на середине Буленгрена

F A

N D

A N

C e

168

Вежливая наглость была одним из качеств И. А., каким его ког-да-то знал Володя.

Что ж... Чая запасы, конечно, имелись — три пакетика, один черно-го, два зеленого. И немного печенья. Для торжественного приема хватит.

— Чаю... Да, конечно, сейчас. Вы с дороги, наверно, устали, изви-ните, я не подумал.

— С дороги? В общем, наверное... Вопрос интересный. Пунктов промежуточных было много, а вот была ли дорога... Вы пока расскажите, что тут у нас происходило, только чай сначала поставьте. Трудно на него ответить, а чай глядишь и поможет.

Володя зачерпнул ковшиком ледяной воды из ведра, наполнил электрический котелок. Кипятильник был особый, на полтора киловатта, а не на два, как большинство в магазине, на два могла бы не выдержать старая проводка.

— Перевод-то ваш из Элиота опубликовали? — Да, на следующий год после вашего (Володя помедлил, подби-

рая слово)... отъезда. И. А. посмотрел на него, посмотрел в заколоченное окно.— Извините, Володя, вы не напомните, какой сейчас год?— Пятнадцатый.— Время летит... Хотя для нас, конечно, важнее, что происходит с

нами.— Вы молодо выглядите. — Володя не собирался говорить ком-

плименты, однако незначительные изменения во внешности И. А. не со-ответствовали числу прошедших лет, и эти слова достаточно точно выра-жали его беспокойство.

— А вас это тревожит, — глаза И. А. усмехались, и в них читалось что-то похожее на понимание.

— Тревожит... Я ведь не знаю, где вы были. И вообще, все выгля-дело так, будто вас убили.

— Забавно. Кто ж меня убил? Может, Гринь с дядей Вано, вы их еще «волками» называли?

Володе пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, кого он назы-вал пятнадцать лет назад волками.

— А вы разве забыли сами, что произошло? Ничего не помните?— Почему? Как там у вашего Элиота —Я-то помню.Ныне перлыТо, что прежде было его глазами...

Сергей Соловьёв

169

Володя налил И. А. и себе кипятку.— В тот день я вас видел, Иван Александрович. Видел около вашей

дачи в компании этой парочки. А потом, в начале вечера, наблюдал ма-ски-шоу, правда издалека. И стрельба в той стороне была. Так что выводи-ли вас или выносили, не знаю, но у меня были все основания думать, что с вами что-то произошло. И сейчас, — добавил он, собрав остатки храбро-сти, — руки у меня трясутся отнюдь не от старости, хотя, мне кажется, я сейчас значительно вас старше. Так что объяснитесь, пожалуйста.

— Хорошо, Володя. Извините. В мои намерения не входит вас пугать.И. А. покачал на нитке пакетик с зеленым чаем.— Видите ли, машина времени, по крайней мере в той модифика-

ции, которую я знаю, работает от страха. Питается человеческим стра-хом. И я в тот вечер покинул дачу до того, как там что-то произошло, так что мне известно об этом вечере не больше вашего. Меня никто не убивал, вероятно и не успели. Но сейчас я к вам по делу.

— Какое дело может быть ко мне у путешественника во времени? — Володя вложил в эту фразу весь сарказм, на который был способен. Впро-чем, его собеседника этот сарказм нисколько не смутил.

— Очень простое. Интересует вас работа по специальности?

7— По специальности? А что я могу делать?— Вы достаточно хорошо умеете бояться, так что я думаю, сможе-

те научиться путешествовать, как я. Не думайте, бессмертия это не дает. Так что к ключевому моменту все равно придется готовиться. Как вы ду-маете, почему святого Петра считали хранителем ключей? Потому и счи-тали. Я не постарел, потому что для меня пока в самом деле прошло не-много времени. Ну да, с того памятного дня в 2001. Но посетить кое-что успел. Многие места и времена. И пообщаться с некоторыми существен-ными персонажами тоже. Так что могу вас уверить — профессиональные переводчики им требуются.

— С каких языков?— Дело не в языках, а в контекстах. С русского на русский. Ну и на

остальные, которые знаете.— Как-то я не понимаю, Иван Александрович. Вы это серьезно?— Вполне, Володя, вполне. Только мне это вам объяснить трудно,

пока вы сами не поймете. Помните, Ахматова писала: «Отцы и деды не-понятны...» Чем они жили и как думали, тоже нуждается в переводе. Кто только об этом не писал!

Маседуан на середине Буленгрена

F A

N D

A N

C e

170

Чай подходил к концу.— У вас кроме чая ничего нет?— Один пакетик остался.— Давайте заварим один на две чашки, лучше, чем ничего.Володя снова внутренне подивился нахальству И.А. Ночь, вероят-

но, предстояла холодная и пустая. Когда и если И.А. соблаговолит уда-литься. Тем не менее он долил воды и снова включил чайник.

— Вспомните, как вы переводили «Бесплодную землю». Сами мне рассказывали, что труднее всего переводить цитаты. Строчка из «Бури» Шекспира значит для англичанина совсем не то, что значит для нас. На слуху у нас отсилы десяток-другой цитат. Большой вопрос, чьим пере-водом воспользоваться — своим, Пастернака или Щепкиной-Куперник, и еще не факт, что при этом не потеряется мысль, которая очевидна на английском. Или важное столкновение мыслей.

— Все правильно, — согласился Володя. — «This music crept by me upon the waters.» «Ко мне та музыка подкралась по волнам.» Перевод Донского не годился. Представить только: «по волнам/ Ко мне подкрались сладостные звуки.» Сладостные — и поэма Элиота. У Щепкиной-Купер-ник: «она по морю вдруг ко мне подкралась». Кто-она? Мне это тоже не годилось. Лучше у Кузмина: «Вдруг музыка скользнула по волнам.» Но я его перевода тогда не знал, и «вдруг» мне бы мешало.

— Вы смело Элиота переводили, я помню. Как там у вас прощаль-ные слова Офелии переводились? «Спокнок?»

— Ну что вы говорите, обычным «спокойной ночи»! «Спокнок» я перевел предыдущую строчку.

— Не возмущайтесь. Я просто пытаюсь объяснить, какие ваши ка-чества могут понадобиться. Вдумчивость, способность понять чужое и далекое, сделать его понятным для других. Это главное.

Эти слова И.А. звучали серьезно и спокойно, что снова встревожи-ло Володю, больше, чем обычное ерничание.

— Давайте допьем чай и сходим на дачу ко мне, я должен вам кое-что показать.

— Сейчас?— Сейчас. Откладывать не стоит.

8Подчиняясь И.А., он накинул куртку, надел шапку, закрутил на шее

шарф. Проверил карманы. В одном спички, в другом варежки. В одежде И.А. тоже не было ничего особенного — куртку и берет он взял с прода-вленного дивана, куда бросил их раньше.

Сергей Соловьёв

171

Выходя с И. А. на улицу, Володя воображал, как рассказывает о сво-ем приключении Сашку и Димону на скамеечке недалеко от магазина в центре поселка. «Он меня просто загипнотизировал...» Но возможности что-либо рассказать им до конца этой истории ему так и не представилось.

На улице темно — ни зги не видать, если не считать, что згами можно называть звезды на небе. Замок он закрыл на ощупь. В разрывах облаков звезды виднелись. Холодно. Был бы снег, было бы светлее, а так только мерзлая хвоя похрустывала под ногами.

Местность до шоссе он знал насквозь и спичек не жег, экономил. Присутствие И. А. как-то чувствовалось, но тот шел тихо, почти бесшумно.

Вышли за калитку. Шоссе, в которое утыкался переулок, набухло светом фар. Против обыкновения, машина не пронеслась мимо, а остано-вилась на обочине недалеко от поворота. Страх вернулся резко, толчком. Володя пригнулся. Когда месяцами живешь один и поблизости никого, чтобы обратиться за помощью, невольно просыпаются инстинкты. Ты — зверь, на которого в любой момент могут затеять охоту. И. А. взял Володю за руку повыше локтя, стиснул. Спокойнее не стало — поможет ли в слу-чае опасности этот И. А., возвращенец неизвестно откуда, еще большой вопрос. Свет между стволов деревьев, тени около машины. Хлопнула дверца, раз, другой. Взревел мотор, взвизгнули шины. Машина унеслась.

— Пустяки, идем, — И. А. отпустил руку Володи.Они двинулись по переулку, полого спускавшемуся по направле-

нию к даче И. А. Остановились у калитки.— У вас ключи-то остались? — спросил Володя. — Хозяева,

по-моему, замки меняли.— Я уже был внутри, — И. А. открыл калитку. За калиткой он сра-

зу повернул к веранде, пристроенной к даче сбоку, поднялся на крыльцо и, повозившись, отпер дверь ключом. Володя, с колотящимся сердцем, вошел следом за И. А.

— А свет зажечь можно?— Нет, все отключено, идите за мной, только осторожно.Володя достал из кармана коробок, зажег спичку.И. А. на это ничего не сказал, отпер следующую дверь. Они оказа-

лись в глубине дома.Не чувствовалось, чтобы здесь кто-то жил. Неподвижный холод.

Затхлый, нежилой запах. При свете следующей спички Володя заметил фестоны паутины, свисающие с потолка. Они прошли в большую комна-ту, вроде гостиной, откуда наверх вела лестница.

Поднялись.

Маседуан на середине Буленгрена

F A

N D

A N

C e

172

— Не хватает третьего лица. — Володе показалось, что И. А. хихикнул.

В мансардной комнате, при свете третьей спички, И. А. вежливо предложил Володе сесть в кресло. Сам сел в другое.

В желтоватом дрожащем свете Володя разглядел пузырящиеся обои, обрывки проводов на стенах, стол, прикрытый рваной скатертью. Спичка погасла. Он положил коробок на край стола.

Что еще за «третье лицо»? Глаза И. А. поблескивали, когда по шос-се проезжали машины. Он молчал, но Володя слышал звук его дыхания. В мансарде было еще холоднее, чем внизу, может быть из-за сквозняка. Мысль о третьем лице не давала Володе покоя. И о сквозняке тоже. От-куда здесь сквозняк, где-то разбито окно? За стеной что-то зашуршало, может быть мышь, но в тишине внезапный шорох хлестнул, как пулемет-ная очередь.

Но все-таки ни один из этих источников тревоги сам по себе не был главным, главным было ощущение какого-то нарастающего нерав-новесия, перекоса, как будто еще немного — и заскользишь со все увели-чивающейся скоростью по невидимому склону.

Володе в его жизни часто приходилось бывать одному — в темных домах, коридорах, ночью на пустынных улицах, на лесных дорогах, в ме-стах, которые хочешь не хочешь, а будят древние страхи. Он не впадал в панику, держал страх под контролем, обычно говоря себе, что умирать один раз и что его жизнь стоит недорого, но часто воображал, что что-то страшное все же случится — и что тогда? Внезапный ужас, который на-всегда меняет человека, из-за которого, даже если останешься жив, мож-но навсегда стать другим. Например, кататоником в сумасшедшем доме, который никому ничего не может объяснить.

Никакого постороннего л и ч н о г о присутствия он, по правде говоря, не чувствовал, но ощущение перекоса реальности все возрастало.

И. А. внезапно взял его за руку. И одновременно посреди комнаты Володя различил темную воронку, по форме напоминающую трубу грам-мофона, но гораздо больших размеров.

И. А. встал и потянул его за собой.

Продолжение следует...

Сергей Соловьёв

Валерий ГАЕВСКИЙ, Юлиана ОРЛОВАг. Севастополь, Россия

КРЫМКОНУ «ФАНДАНГО» — 10 лет!

Пожалуй, стоит начать с той ремарки, которая завершает отчёт, вы-ставленный на нашем сайте о первом фестивале фантастики, проведён-ном в Крыму в мае 2007 года…

«Клуб фантастов Крыма считает конвент «Созвездие Аю-Даг» в Партените своей отправной точкой в организации дальнейших фестива-лей фантастики, проводившихся в Коктебеле (2008, 2009), Судаке (2010, 2011) и Феодосии (2012, 2013, 2014, 2015), оформившихся в целостное понятие: Крымкон «ФАНДАНГО». Наравне с этим фестиваль «Созвез-дие Аю-Даг» сохранил своё первичное название и продолжает здравство-вать до сих пор под руководством уважаемого Глеба Гусакова».

Что ж, нам выпала удача быть первыми, это правда. Первый в Крыму Клуб фантастов, первый журнал фантастики, первый кон-вент, и даты сложились на этих этапах весьма неслучайно: 2003, 2005, 2007… Видимо, так было угодно вселенскому провидению, а ещё тем усилиям по выявлению всей имагинативной творческой составляющей, которая характеризовала наш полуостров в литературно-издательском потенциале любимого жанра, усилиям группы энтузиастов, разглядев-ших катастрофическую незаполненность данной лакуны в Крыму.

Начиная с 2001 года появлению Крымкона предшествовали семи-нары фантастики, проводившиеся сначала под эгидой более масштаб-

Новости конвентов| Анонсы, награды,премии, итоги

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

174

ных общелитературных фестивалей, например «Крымской Альгамбры», а затем как мероприятия Клуба, заявившего свой неформальный статус в виде Меморандума (2003). Текст этого Меморандума до сих пор яв-ляется одной из реликвий нашего архива, свидетельством доброй воли более чем восьмидесяти писателей, подписавших документ и выразив-ших личную поддержку Клуба фантастов, его проектам и, собственно, главной цели — в новом веке развивать и выявлять молодую генерацию авторов-фантастов.

Так что всё у нас было серьёзно и основательно… Мы шагали в новом времени нового века, справедливо считая себя

регистраторами, законодателями и оформителями очень важной части литературного процесса, оформителями части мирового фэндома.

В 2004 году мы опять-таки выпустили в свет первое для ре-гиона литературно-справочное издание «Кто есть Кто в крымской фантастике», тут же превратившееся в библиотечный раритет, посколь-ку тираж этой книги был архимал (всего 200 экземпляров) и выпускался на средства участников и автора самого проекта — Валерия Гаевского.

Говорить о себе в третьем лице как-то не принято, хотя по-своему и забавно. Но уж так получилось, что тот человек, кого теперь друзья-фэн-домовцы называют просто Гай, оказался в роли инициатора и Меморан-дума, и Клуба, и семинара, и справочника, и журнала «Фанданго», а вот пальму первенства в идее организации крымского фестиваля фантастики следует, конечно, отдать Светлане Поздняковой.

Гаевский и его клубовский актив в 2007 году поддержали идею фестиваля всеми возможными способами — печатали плакаты, програм-мки, рекламировали на радио и телевидении, наконец наполнили фест личным участием и участием нескольких творческих добровольцев, при-ехавших в тёплый весенний Партенит в 2007 году…

Светлана, успевшая до этого побывать на «Звёздном мосту» в Харькове, заразилась мечтой сделать что-то подобное в Крыму, с локаль-ной привязкой в её родном Партените, прекрасном и живописном ме-сте на ЮБК, рядышком с Медведь-горой, отчаявшейся выпить Чёрное море… (Так Медведь, по легенде, хотел вернуть себе украденную люби-мую девушку, услаждавшую косолапого своим пением).

Партенит многим понравился, особливо россиянам, приехавшим по приглашению Светланы. Вот что, в частности, сказал Дмитрий Воло-дихин в своём интервью: «…сюда в Партенит приехало несколько ин-тересных, достаточно известных людей. Я поддерживаю проведение фестиваля фантастики здесь в Крыму, в Партените. Первый раз, без

Валерий Гаевский, Юлиана Орлова

175

надлежащего опыта, не обошлось без небольших организационных не-урядиц. Если проект утвердится, будет продолжаться, то, безуслов-но, всё отладится. Считаю, что фестиваль «Созвездие Аю-Даг» сразу обратил на себя внимание рядом положительных сторон. Во-первых, у вас красивый посёлок, прекрасная природа, а парк санатория «Крым» и вовсе похож на рай на земле… Что касается вообще Крыма, то, судя по выступлению, я чувствую, что полуостров претендует на своего рода культурную автономию, представляющую и Украину, и Россию, очевидно, что имеется в виду особый дух Крыма, особая его культура. Я бы сказал, что это очень дерзкое желание, но если оно поможет людям творить, создавать что-то новое, то такое можно только приветствовать…»

В иных интонациях высказался господин Владимирский в своей короткой статье, опубликованной в журнале Б. Стругацкого «Полдень. ХХІ век»: «…В Партените было всё, что нужно для счастья: солнце, море, качественные и удивительно дешёвые массандровские вина, удоб-ная гостиница... Казалось бы, знай себе дискутируй о фантастике меж-ду экскурсиями, возлияниями и заплывами за буйки.

Но вот как раз творческая часть конвента оказалась провалена на-прочь. С 1960-х годов отечественным фантастам приходится доказывать, что они никакого отношения не имеют к уфологам и народным целителям, экстрасенсам и прорицателям, что фантастика — это литературный жанр, приём, направление, а вовсе не «образ мысли». Увы, до Южного Бе-рега Крыма эта информация, похоже, так и не добралась. В результате на одного приличного поэта, выступающего перед участниками «Созвездья Аю-Даг», приходилось по четыре безумных «тарелочника»…»

Должны признать, что контактом клуба с «тарелочниками» мы были обязаны одной особе, которая впоследствии поссорила нас со Свет-ланой Поздняковой, внесла раскол в ряды Клуба… Собственно, как та-ковой ссоры с Поздняковой не было. Было объявлено наше, так скажем, самостоятельное плаванье, направившее фестивальный корабль на вос-ток Крыма, в частности в Коктебель, где в 2008 году прошёл отдельный сейшн под названием «Фандаги на Карадаге».

Эзотерики уфологического толка и в этот раз решительно поже-лали приклеиться к новому фестивалю, где с высокой сцены принялись рассказывать нам о контактах с пришельцами четвёртой степени… Увы, мы имели сей печальный опыт и не сразу сообразили, что такое соседство на одной сценической площадке с данными просвещёнными адептами нас, писателей, несколько дискредитирует в глазах профессиональных

Крымкону «Фанданго» — 10 лет

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

176

фантастов, озабоченных проблематикой жанра как такового, а не ориги-нальной, для многих одиозной «запитывающей почвой»…

Да, эзотерика, по нашему сложившемуся мнению, сама поймала себя в сети недоверия, выпустив на свет тысячи сомнительных контак-тёров, наперебой вещающих о каналах космической связи, гендерных и психических экспериментах гуманоидов, устраиваемых ими на много-страдальной Матушке-Земле…

Но, слава Богам, уже в 2009 году на третьем конвенте Клуба в Коктебеле навязчивое партнёрство с космическими адептами пошло на явную убыль, а вскоре и вовсе схлынуло, оставшись, быть может, только в сюжетных разработках и коллизиях отдельных произведений.

Однако фраза, что фантастика — это лишь набор художественных приёмов, а вовсе не образ мысли, всё же представляется нам предметом для небезынтересной дискуссии, в которой никогда не будет поставлена финальная точка. Полностью поддерживая рациональное суждение об избирательности и вящей научности «запитывающей почвы», мы зада-ёмся философским вопросом: а где они, пределы смелости мысли писа-теля-фантаста? Где и насколько фантаст имеет право выглянуть за грань официально-научно описанного мира?

Когда нами, В. Г. и Ю. О., была написана статья «Фантастика как мировоззрение», роль «образа мысли» была переоценена, так же как и пресловутая роль фантастики как литературного приёма, и мы, по боль-шому счёту, стали на платформу синтеза научного и религиозного зна-ний, но об этом в других тезисах…

Итак, с 2009 наряду с развивающимся «Созвездием Аю-Даг» в Крыму прочно закрепилось название другого фестиваля — конвент «Фанданго».

До Крымкона оставался один шаг… И он был сделан в 2010 году, в Судаке, когда мы провели свой пер-

вый масштабный конкурс фантастического рассказа, где ведущими ма-стер-классов стали Леонид Панасенко и Алексей Корепанов в тандеме всё с тем же Гаем, который к тому времени уже прошёл личный опыт работы редактором в издательстве «СГТ» в Симферополе, а также успел основать книжную серию «Библиотека Клуба фантастов Крыма»…

С 2011 года на Крымкон «Фанданго» ежегодно стал приезжать Владимир Ларионов, человек с балтийских берегов, личность знако-вая в списках зачинателей конвентного движения в Санкт-Петербур-ге, номинатор многих премий, популяризатор фантастики и недавний лауреат премии Ивана Ефремова, присуждённой ему за личный вклад

Валерий Гаевский, Юлиана Орлова

177

в развитие жанра. В том же году совместно с Владимиром Ларио-новым и семьёй безвременно ушедшего «Садовника солнца» Лео-нида Панасенко Клуб учредил первую в Крыму именную премию «Планета Крым» за лучшее фантастическое произведение гума-нистического плана. В 2013 первым лауреатом премии Панасенко стала крымчанка из Севастополя Ритта Козунова за роман «Белая бит-ва»… В 2014 эстафета премии досталась Валерию Гаевскому за ро-ман «Ангелы времени», в 2015 — москвичу Юрию Арабову за роман «Столкновение с бабочкой»…

Таким образом, переболев непродуктивными контактами с эзоте-риками, узкими географическими рамками и наивной самоизоляцией, Крымкон «Фанданго» занял место в ряду других фестивалей и конфе-ренций фантастики, войдя в первую пятнадцатку конвентов России. Ещё раньше такую же эволюцию совершил одноимённый журнал, выпускае-мый Клубом.

В этом году совместно с издательством «Шико» мы проводим уже пятый международный конкурс фантастических произведений по двум номинациям (фантастический рассказ и фантастическое стихотворение), в число финалистов вошло 59 человек — результат для нас более чем ожидаемый. Коллективный мастер-класс как всегда определит лауреатов, которым будут вручены дипломы-сертификаты на право публикации в сборнике «Антология МиФА-2017».

Будет определён и четвёртый лауреат премии имени Леонида Панасенко.

Оглядываясь в прошлое и веря в будущее, мы как организаторы хотели бы задать и себе, и нашим друзьям вопрос, который нас волновал и должен стоять в ряду первых, — чем Крымкон отличается от других конвентов?

Ответ всегда находился рядом — романтизмом. Уже тогда, девять лет назад, «доплыв» до светлой гавани Коктебе-

ля, под древний и мистический Карадаг в Киммерию, где дух Волошина наш дух согрел под звёздами Плеяд, а потом в Судак, где на Караул-О-бе нас впустил в себя храм Девы с сакральными лабиринтами, а наши цветные ленточки были поднесены древу путешественников в генуэзской крепости, а потом в Феодосию, где Александр Грин зажёг на горизонте алый лоскут мечты, и слово «Фанданго» заблистало музыкой и танцем вечно возрождающегося Феникса, и появилась наша собственная Фрези Грант — Имагинация, девушка-птица с семилучевой звездой магов в ру-ках-крыльях, а фантастика обрела значение мировоззрения, реальности

Крымкону «Фанданго» — 10 лет

К Л

У Б

И

Е Г

О

О Б

И Т

А Т

Е Л

И

178

фантастического мира, и мир стал сгущаться до основ восхитительной фрактальности, нелинейности, неэвклидовости, — уже тогда мы были романтиками, странниками вселенной, капитанами своих кораблей, изве-дывающими новые пространства.

И когда-нибудь, в обозримом будущем, мы учредим престиж-ную международную премию Имагинации за лучший фантастиче-ский мир в произведении.

Мы в это верим. Мы это сделаем, своими руками.Сказал Грин: «Да здравствует ослепительное Фанданго!» И мы ответили: Viva Imaginatia!

Валерий Гаевский, Юлиана Орлова

С о д е р ж а н и е

Клуб и его обитатели

♦ Владимир БОРИСОВ. Победитель овощей 4♦ Алексей ГРЕБЕННИКОВ. Не могу писать 7♦ Александр ЕТОЕВ, О Прашкевиче 9♦ Евгений ЛУКИН, Опасный сосед 21♦ Татьяна НАБАТНИКОВА, Врун, болтун, хохотун 22♦ Сергей СОЛОВЬЁВ, Борьба с энтропией 24♦ Валерий ТКАЧЁВ,

Человек объединяющий или как нас skype подружил 28♦ Дмитрий ВОЛОДИХИН, «Поверьте моемй опыту...» 30♦ Евгений ЛЮБИН, К 75-летию Геннадия Прашкевича 31♦ Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ, Три байки про Геннадия Прашкевича 33♦ Татьяна САПРЫКИНА Тинейджер Прашкевич 37♦ Владимир НИКИФОРОВ, Явление 38♦ Владимир ЛАРИОНОВ, «Мне все еще нравится писать...» 42

«Геннадий Прашкевич: Будущее надо понять.» 45♦ Геннадий ПРАШКЕВИЧ, Алексей ГРЕБЕННИКОВ, Татьяна САПРЫКИНА

Кстати о Бабыргане 51

FANdangle♦ Павел ЛЕЦ. Сон 115

Сорняки 119♦ Виктор КАЛЮЖНЫЙ. На «Олимпе» (Вдали от дома) 124♦ Николай ОЧКОВСКИЙ. Знать наперед 137

FANdance

♦ Сергей СОЛОВЬЁВ. Меседуан на середине Буленгрена 144

Новости конвентов♦ Валерий ГАЕВСКИЙ, Юлина ОРЛОВА.

Крымкону «Фанданго» — 10 лет 173

Журнал фантастики«ФАНДАНГО»

Издание ТО «КаФКа» (Клуба Фантастов Крыма)Подписано в печать 05. 05. 2016 г.

Формат 60х84 1/16. Бумага офсетная. Печать ризографическая.

Отпечатано в ООО «Шико-Севастополь»299001, Севастополь, ул. Льва Толстого, 14

E-mail: [email protected]

КЛУБ ФАНТАСТОВ

К Р Ы М А